Игра в мантию

Мы добавляем именно этот материал на 1001.ru, потому что на сегодняшний день судебная система вызывает у россиян массу вопросов. Несправедливость приговоров, продажность судей, от которых нередко зависит наша с вами судьба, тысячи отправленных за решётку ни в чём не повинных людей - правда это или досужие вымыслы? Разобраться поможет настоящая статья из газеты "Московский комсомолец".

Судебные решения в России все чаще вызывают споры — или даже недоумение. Почему, например, коррупционеры получают условные сроки, а люди, укравшие собаку, причем при весьма туманных обстоятельствах, — реальные? Почему отпетых бандитов отпускают под подписку о невыезде, а участников экономических споров отправляют в СИЗО под арест? И таких «почему» наберется ох как много.

А с другой стороны — у самих судей к обществу немало вопросов. Например, такой: почему Госдума решила заморозить зарплаты российских судей на 2016 год. Причем инеем покроются кошельки служителей Фемиды всех уровней — от мирового судьи до председателя Верховного суда РФ. Ледниковый период постигнет не только оклады, но и надбавки за нагрузку, и премии. Хотя нагрузка на служителей Фемиды возрастает с каждым днем.

Чьим росчерком пера и за какие достижения эти самые премии выписываются? За что судью можно лишить отпускных? Какова цена оправдательного приговора и легко ли дается судейский хлеб? Об этом — расследование корреспондента «МК», которая сама больше пяти лет проработала в суде: сначала секретарем, а потом и помощником судьи.

 

По первому образованию я юрист. Родители в 17 лет не пустили на журфак — ну и ладно. С первого же курса решила, что устроюсь на службу и тем самым утру всем окружающим нос. Куда идти подающей надежды студентке вечернего отделения МГЮА? Естественно, в суд. Причем лучше всего в мировой: платят больше, нагрузка меньше. Будешь совмещать работу с учебой плюс получишь «нереально крутую практику» (так сказал мой декан). К тому же судебный участок — это, по сути, малюсенький, но вполне себе полноценный суд. И по идее, обмолвился декан, совершенно независимый от всех остальных судов. «По идее? А как на практике?» — поинтересовалась я. «Да как тебе сказать… Ну вот взять, к примеру, Лихтенштейн и США. Лихтенштейн, конечно, независим, но «большого брата» никто не отменял».

«Есть у нас уже один «сын юриста»…»

На собеседование меня отправили к чуть ли не самой «зверской» судье города. Привереда, жесткая, майор милиции в отставке, 20 лет на службе оперативником. Живую печатную машинку брать в аппарат не хочет. Ей нужен кто-то в меру наглый, но «со стержнем». Но чтобы этим стержнем обязательно было шило в одном месте. После такого описания ехать к ней было, мягко говоря, страшновато. В отделе кадров сразу сказали: она уже шестерых отмела, так что особо не надейся. Но минут через пять общения мировой судья Толкунова Надежда Владимировна (все персональные данные изменены. — Авт.) меня утвердила. Со страху я, кое-как приводя в порядок подкосившиеся ноги, тут же нашла что ляпнуть:

— У меня, правда, родители не юристы.

— И слава тебе Господи. Есть у нас уже один «сын юриста» на страну. Не надо больше.

Старт карьере был дан. Поначалу работать было безумно тяжело. С кадрами из фильмов про суды, где секретарь только и делает, что важным и внушающим страх голосом говорит: «Встать, суд идет!», реальная работа ничего общего не имеет. Нормальный секретарь в суде — это многорукий Шива. Помощник судьи — тоже, только у него на пару рук больше. Одновременно выписываешь повестки (не дай бог ошибешься в дате, времени, адресе или вместо «е» в фамилии напишешь «ё»), отвечаешь на звонки (от граждан, из других судов, прокуратуры, адвокатов, милиции, а потом и полиции), подшиваешь дела, нумеруешь их, сдаешь в архив, знакомишь с делами всех, кто хочет и вправе с ними ознакомиться, проверяешь, все ли пришли на очередное заседание. А если кто-то заплутал в огромном здании — собирать заблудившихся и уже порядком разозленных граждан, как отбившихся от стаи гусят, и по дороге к своему залу выслушивать, что они «в гробу всю эту вашу судебную систему видали». Потом — протоколировать все, что творится в зале (а творилось там много чего — в день мировой судья слушает примерно десять разных дел: и разводы-алименты, и кражи, и выезд пьяных на «встречку»), а затем возвращаться на свое рабочее место разбирать собственные каракули, создавая из «сырого» протокола нечто такое, что не стыдно и к делу пришить. И все это под непрерывный топот каблуков и гул голосов: в кабинет к Толкуновой постоянно выстраивалась очередь из других судей. Она была опытнее и старше всех. Все советовались, спрашивали. Она отвечала, помогала.

Месяца через три-четыре, когда строчки в повестках перестают прыгать, а фразы в зале начинают автоматически записываться прямо в мозг и потом воспроизводиться на бумагу без конспекта хоть через день, хоть через пять, приходит пора «прокачаться» до следующего уровня. Как в компьютерной «стрелялке». Можно начинать писать за судью решения, постановления, приговоры. В теории в этом нет ничего незаконного. Секретарь или помощник создает «рыбу», то есть шаблон. А суть решения и мотивировку дописывает сам вершитель правосудия. Единолично и без чьей-либо помощи. И при этом, если судья приходит к выводу, что дело надо прекратить, а человека отпустить, он это делает также ни с кем не советуясь, по собственной воле, ориентируясь только на свою совесть и закон. Но это, как оказалось, только в теории…

 

 

Дело о поддельном шампуре

У мирового судьи в производстве не так уж много уголовных дел, примерно четверть от всего объема. И чаще всего попадается статья 119 УК — «Угроза убийством». Платные адвокаты за нее не берутся. Скучно, да и санкция слабовата: до двух лет лишения свободы при самом гнилом раскладе — нормального гонорара на таком не срубить. Фабула стабильно вялая и как под копирку: муж (друг, сват, брат) по пьянке над женой кухонным ножом тряс да орал «убью!», а та «угрозу восприняла реально, имела все основания опасаться за свою жизнь и здоровье» (это дословная выдержка из протоколов — они тоже всегда одинаковые). Потому и в судах на заседаниях по этим делам царит атмосфера легкой дремоты. Приговор всегда готов заранее. Естественно, обвинительный. Чаще всего — условно.

Но то, что с этой 119-й не все ладно, стало понятно с самого начала. Во-первых, толщина дела. Обычно бывает листов 50, а тут — больше сотни. Во-вторых, целых восемь свидетелей обвинения. Наконец, обвиняемая категорически не признает вины. В остальном обстоятельства дела обычные. Выходной день, спальный район, многоэтажка, лавочка у подъезда. Компания, человек десять, всем чуть за тридцать. Восемь мужчин и две женщины. Собирались ехать на шашлыки. Выпили «по маленькой». Потом ссора. Одна дама выхватывает из дорожной сумки с шашлычными принадлежностями шампур, замахивается на другую и говорит стандартное «я тебя убью». Дальше — заявление, дознание. При деле вещдок в непрозрачном черном полиэтиленовом пакете. Опечатан, подписан понятыми. На ощупь — вполне себе шампур.

Свидетелей пришлось собирать два месяца: август, дачный сезон, отпуска. А когда, наконец, собрали и вышли в процесс, сюжет в зале суда развернулся как в заправском голливудском фильме про плохих полицейских. Все до единого протоколы допросов свидетелей обвинения оказались подделкой. Выглядело это примерно так:

— Свидетель, что вы можете показать по делу?

— Ничего.

— Как это ничего?! Вы показания дознавателю давали?

— Нет.

— Как нет? Это ваша подпись?

— Нет.

— Да как же это нет?! (Далее замешательство, догадка, осознание.) Погодите, вы вообще в тот день где были, когда этот протокол составлялся?

— На даче.

Кто-то вместо дачи был на курорте, кто-то — в командировке. Но все как один потом принесли билеты на поезд или самолет на ту самую дату. Дознаватель, которого вызвали в суд ответ держать за восьмикратную «липу», как попугай отвечал заученными фразами из УПК: «При допросе свидетеля следователь, дознаватель обязан…» Оставалось главное — вещдок, который я заранее забрала в зал из хранилища — специальной комнаты с толстенной железной дверью, всегда под замком и опечатанной. Судья зачитывает характеристики из протокола: шампур, плоский, из белого металла, на одной стороне надпись «Forester», длина изделия 40 см, с витой ручкой. Я, как и положено секретарю, вскрываю черный пакет и достаю из него содержимое… Последовавшей за этим немой сцене позавидовал бы любой режиссер, ставивший на подмостках гоголевского «Ревизора».

— Итак, что мы имеем, — осипшим от гнева и одновременного желания хохотать голосом взрывает всеобщее молчание судья. — Шампур… Желтый. Четырехгранный. Ручка… Витая? Ой, надо же, не витая. Ручка в виде набалдашника. Длина (измеряет линейкой) — 30 см. Товарищ дознаватель, потрудитесь объяснить!

— Дознаватель, следователь, приобщая вещественное доказательство к материалам уголовного дела, обязан…

Оказалось, что фамилии свидетелей брались из избирательных списков. Шампур — из хранилища ОВД. Не утилизировали с прошлых времен. Потерпевшая в более чем дружеских отношениях с дознавателем. Очень хотела избавиться от бесившей ее соседки. Вот ее кавалер в погонах и посоветовал привлечь «подругу» по 119-й. Мол, статья железная, по ней не оправдывают. Не срослось: судья Толкунова вынесла оправдательный приговор. И тем самым подписала приговор самой себе.

Санитары леса

Буквально на следующий день ей позвонил начальник ОВД:

— Надежда, ты очумела?! Кто тебе право дал на моей территории оправдывать?

Затем раздался звонок из вышестоящего районного суда. Звонил лично председатель:

— Толкунова, тебе, я смотрю, свое отражение в мантии надоело? Ну так мы с тебя ее снимем!

Наталья Борисовна вызвала меня к себе и велела готовиться держать оборону. Ну, или, если я хочу, она мне прямо сейчас подпишет перевод на другой участок. Я опешила: к чему готовиться? Разве мы что-то не так сделали? А как, спрашивается, тут еще можно было сделать? И никуда я переводиться не хочу!

— В среду с проверкой приедут. Накрой им «поляну». И дела посмотри, чтоб все подшито было, чтоб нитки не болтались. И Гуле с утра скажи, пусть подоконники в зале протрет. И цветы… Цветы оттуда убери, к себе поставь.

Одной средой дело не ограничилось. Ревизоры из районного суда к нам стали приезжать каждую неделю. В зале их ждали конфеты, чай, кофе. Потом добавили бутерброды с сервелатом. Целый день они (когда по двое, когда по трое) сидели в зале и листали стопки дел. Страницу за страницей. Громко прихлебывали из чашек. Вечером молча уезжали.

— Ты прям как маленькая, — смеялась судья. — На мозги они мне давят, не понимаешь, что ли? Хотят, чтоб сама ушла. Статистику я им порчу, а выкинуть не за что. Вот и щелкают здесь клювами… Санитары леса.

Оправдательный приговор по делу о подлоге шампура отменили в апелляции и заменили его условным сроком. Посиделки по средам продолжались еще полгода. Все это время от Толкуновой коллеги шарахались так, будто она в кармане носит полоний. За советами больше никто не приходил. На участке стало тихо. Работать было невыносимо спокойно. Со мной все вроде бы общались, но общение сильно смахивало на сюжет сериала «Родина»: непонятно, то ли тебя за террориста держат, то ли за своего. А потом вдруг после очередной понедельничной планерки в районном суде она приехала и совершенно спокойно сказала: «Меня не рекомендовали на второй срок».

За следующие пару лет история этого приговора превратилась в страшилку для новых судей. Вот так делать нельзя, а то бабайка утащит. Про судью-диверсантку стали говорить, что она пострадала «за свои амбиции». А меня с осиротевшего участка перевели на соседний — к судье Петровой.

«Мне оно надо, в ваших дорожных знаках разбираться?»

По территории судьи Петровой проходили сразу три крупные дороги. А значит, три четверти дел — административные. Пьяные водители, те, кто в упор не видит дорожных знаков и для кого разметка — это просто кто-то краску разлил. Такой вот был контингент. Гаишники новые дела приносили дважды в неделю, и всякий раз стопками. «Административка» — это поток, конвейерное производство. Но от принципиального водителя, который себя считает невиноватым, а всех взяточниками, никто не застрахован. Такой нам и попался. Выезд на «встречку» — от четырех до шести месяцев лишения прав по тогдашнему закону. Из протокола: на таком-то километре такой-то автодороги выехал на полосу встречного движения в зоне действия знака 3.20 «Обгон запрещен». Вроде бы все стандартно, а злодей не кается, требует схему дорожных знаков, чтоб из ГИБДД прислали. Запросили. Пришла схема — длинная бумажная простыня. Петрова на нее глядит, вертит и так и сяк. Злится. Зовет меня, тычет карандашом в схему:

— Посмотри, что это тут за две машинки в кружочке?

— Светлана Иванна, это ж «Обгон запрещен». После этого знака дальше обгонять нельзя.

— Да? А тут вот дальше такой же значок, только перечеркнутый… Это что?

— А это «Конец зоны запрещения обгона». То есть дальше можно обгонять. Вот тут как раз и прерывистая разметка дальше…

Спустя полчаса Петрова принесла мне и схему, и дело:

— Пиши сама постановление. Надо оно мне, что ли, в ваших значках разбираться? Лишай его на четыре месяца.

— А мотивировка?

— Ну придумай что-нибудь!

С тех пор на участке так и повелось: гаишник приносит стопку дел, я их несу судье, а она минут через 10 мне их возвращает. На каждом деле стикер с цифрами — сколько кому давать. Почему, на каком основании и за какие грехи — это уже был вопрос моего вдохновения. Через три года после этого Петрову повысили до федеральных судей.

«Палки», ремонт и академик Павлов

Помните, как у Жванецкого: «Ремонт нельзя закончить, его можно только прекратить»? Так вот, ремонт прекратить можно. А административные дела — нет. Даже если ничего другого, кроме как прекратить, по закону-то и сделать нельзя…

Все судьи взаимозаменяемы. Если одна ушла в отпуск или заболела, ее дела и сотрудников на время забирает себе другая. Так и произошло: Петрова ушла в отпуск, и за нее пришлось отдуваться Ивановой. А к Ивановой в пятницу вечером пришли гаишники и принесли очередную стопку дел на будущих «пешеходов», пойманных на территории, подконтрольной судье Петровой. Та не глядя приняла, расписалась. Когда стала просматривать, оказалось, что по двум делам через день — в воскресенье — истекает срок. Но по выходным вершить правосудие не принято. Утром в понедельник, которое, как известно, добрым не бывает, оба дела пришлось прекращать. К радости водителей и ужасу районного суда и вернувшейся из отпуска Петровой.

— Что мне с этими «палками» теперь делать?! — билась в истерике загоревшая на курорте Светлана Ивановна. — Как я такое в отчет впишу? Как она меня могла так подставить? Ведь знает же, что я в федералы иду!

Судейские отчеты — это нечто вроде биохимии крови, из которой видно, хорошо ли работает организм или что-то барахлит. Здесь то же самое. Каждый мировой судья собирает «анамнез» по своему участку, отправляет в районный суд. Там информацию обобщают и перебрасывают наверх. В итоге подборка систематизированного анализа по всей стране ложится на стол (страшно сказать!) главе государства. Ошибешься, когда делаешь отчет (а делают всегда помощники и секретари), — голову снимут. Но показать, что где-то что-то прекратили или кого-то оправдали, — еще страшнее. Это же значит, что плохо работают полиция, ГИБДД, дознание, следствие, прокуратура! Очень дурные симптомы. Как температура при гриппе.

Как принято бороться с температурой, если неохота валяться неделю дома? Правильно: задавить. Вот и здесь так же. В качестве наказания и урока окружающим судье Ивановой урезали… нет, не язык. Квартальную премию. Кстати, судейские премии — тоже нечто из области теории черных дыр. Как формируются, из чего складываются, почему одной достается больше, а другой меньше, ведает только председатель районного суда. Потому что он их и выписывает. Иванова планировала с премии доделать в квартире ремонт и съездить в Карелию. На обои и ламинат денег хватило. А вот воздух карельских лесов пришлось променять на лекарственный дух больничного коридора. После очередного вызова руководством на ковер у судьи онемела левая часть лица. Врачи сказали, что от внезапного сильного волнения неправильно сработали какие-то рефлексы, что вызвало воспаление лицевого нерва.

Предательски отказавший нерв она все-таки вылечила. Но с тех пор ни одного дела не прекратила. Все-таки рефлекс, особенно если условный, — штука серьезная и на всю жизнь. Это еще академик Павлов доказал.

Ну а судья Толкунова — по сути, мой первый учитель и наставник — стала адвокатом. И, положа руку на сердце, за ее клиентов я абсолютно спокойна.

СПРАВКА "МК"

Из чего складывается зарплата судьи (в соответствии с законами «О судебной системе РФ» и «О дополнительных гарантиях социальной защиты судей и работников аппаратов судов в РФ»)

Должностной оклад

Ежемесячное денежное поощрение

Доплаты:

за квалификационный класс

за выслугу лет

за особые условия труда

за ученую степень или ученое звание

за звание «Заслуженный юрист РФ»

за сложность

за напряженность

Поощрения (премии) по итогам работы за квартал и год

Сколько получают судьи (средняя зарплата по состоянию на 2015 год с учетом доплат)

Мировой судья — 60 000 рублей

Судья районного суда — 80 000 рублей

Председатель районного суда — 110 000 рублей