— Ваша студия называется «Пассажир». Что-то есть в этом временное…
— Название пошло от моего сценария «Пьеса для пассажира». Никакого особого смысла тут нет. Ты можешь выйти и снова запрыгнуть в вагон, чтобы продолжить путь. Все временное, как выясняется, и есть постоянное, только кажется временным.
— В основу вашего нового сценария легли реальные события? Почему вдруг возникла эта история?
— Всякая идея приходит неожиданно, возникает из сложения обстоятельств собственной жизни, твоего самочувствия, того, что ты узнаешь. Появилось желание рассказать о предвоенном ощущении разных людей — немцев и русских, работавших на стекловаренном заводе в СССР, на Украине. В их взаимоотношениях уже разорвался снаряд будущей войны, просто они этого не осознают, но линия поведения становится другой. Все реально, однако нельзя сказать, что совсем уж документировано. Все это было перед войной, но многих людей, которые это помнят, нет в живых по понятным причинам.
— Это новый взгляд на известные события?
— Нет, необычны события лишь потому, что мы смотрим на них сквозь призму надвигающейся войны. Мы же знаем, что произойдет, а герои нет, хотя что-то предчувствуют.
— А предчувствия у русских и немцев разные?
— Разные, но тем интереснее. Два инженера связаны одной цепью, поскольку виноваты в аварии, произошедшей на заводе. В условиях того времени это грозит большими неприятностями. Тайна их сближает. Я не хочу подробно пересказывать сюжет не ради тайны, а из суеверных соображений, поскольку мне надо все это прожить и снять. Я долго писал сценарий. Съемки начнутся летом. Сейчас занимаюсь актерами, недавно закончил кастинг в Германии.
— Вы выбрали великолепных актеров, ярко заявивших о себе в немецком кино…
— Работа проделана трудоемкая. На Джейкоба Диля меня навел Кирилл Серебренников, когда я уже отчаялся найти подходящего актера на роль Ханса. Результат превзошел все мои ожидания. Благодаря Джейкобу считываешь гораздо больше, чем дает сюжет, он больше того, что играет. Главную роль исполнит Биргит Минихмайр. Она просто бриллиант. Мне ее посоветовали знакомые из Берлина. Самое удивительное для меня то, что я ее и писал, никогда не видя, — не традиционную немецкую блондинку, а простую женщину от земли, с веснушками, которая посвятила жизнь стекловаренной промышленности. Она жесткая и очень нежная, решительная и наивная. Марк Вашке — тоже замечательный актер, владеющий тончайшей нюансировкой.
— Им интересен русский проект?
— Они отложили все свои дела. Никто в Германии об этом не делал кино. Приехал мой оператор Олег Муту, мы снимали какие-то сцены, и возникло взаимопонимание куда большее, чем просто на уровне языка. Я общаюсь с актерами на английском, но слов уже и не нужно. Когда артист считывает роль, ты его видишь, а он тебя — к чему слова? Я ехал в Германию в состоянии полной безнадежности. Впадал то в панику, то в уныние. Все неожиданно для меня сложилось.
«Есть актеры, которые принципиально не надевают немецкую форму»
— Ваши тексты узнаваемы на слух. В них есть определенный ритм, мелодика, повторы слов. В переводе все это улетит.
— Картина сама по себе менее радикальна, чем «Отрыв» или «В субботу». Она другая стилистически, более открытая и традиционная, с менее рифмованным языком. Конечно, переводчики пытаются найти эквивалент. Судя по тому, как я работал с актерами, они это понимают. Каждый у нас будет говорить на своем языке. Но не забывайте, что есть еще язык жестов. Я пытаюсь уйти от банальщины, когда немец на экране почему-то разговаривает по-русски, а потом выясняется, что кто-то его учил. Или наш человек говорит по-немецки, якобы потому что происходит из обрусевших немцев. Вначале должно возникнуть полное ощущение, что все происходит в Германии, а потом выяснится, что в СССР. «Милый Ханс, дорогой Петр» — ментально российская картина с участием немецких актеров. Я только приступил к кастингу российских актеров. Никого пока назвать не могу, кроме Розы Хайруллиной, которая как влитая подходит на одну из ролей.
— Олег Муту становится сегодня чуть ли не иконой операторского искусства. А чем он так хорош?
— Чем больше с ним общаюсь, смотрю его работы, тем больше убеждаюсь в том, что это выдающееся явление. Он работает своим неповторимым методом. У него нет картин, сделанных просто так. Олег не наводит на них красоту, не вылизывает интерьеры. Идет от сценария и той мизансцены, которую мы вместе выстраиваем, понимает, что важно не упустить. Потом все разрушает, вновь собирает, придумывая энергетический эквивалент. Поскольку в моих картинах присутствует не полный реализм, а несколько сдвинутая история, Олег эту сдвинутость вырабатывает своим способом. Он умножает тебя на себя.
— А разговариваете на каком языке?
— По-русски. Он же молдаванин. Отец у него до сих пор живет под Кишиневом, и брат. Лет в 17 Олег уехал в Румынию, поступил то ли на физтех, то ли на физмат, начал учиться и бросил, пошел на телевидение. Первые свои университеты проходил у осветителей с «Молдова-фильма». Потом уже стал работать в документалистике, снял как оператор знаменитый румынский фильм «Смерть господина Лазареску». Сейчас у Олега много предложений, вплоть до голливудских, но он абсолютнейший бессребреник, служитель искусства, ненавидит конъюнктуру и красные дорожки. Он не ездит на Каннский фестиваль, хотя фильмы, снятые им с Сергеем Лозницей («Счастье мое», «В тумане») и Кристианом Мунджиу («4 месяца, 3 недели и 2 дня», «За холмами»), там были представлены, а некоторые отмечены призами.
— Вы уже выбрали натуру?
— Мы нашли огромные заброшенные заводы в Херсоне. Город сам по себе интересный, но нам нужны длинные пути, где возможно огромное количество проездов с вагонетками. А все, что вокруг, и у нас можно найти: лес, проселочную дорогу, поле, кладбище. Но в основном съемки пройдут на Украине.
— Думали ли вы о так называемом немецком комплексе вины? Он со временем изменился, и это видно по немецким фильмам.
— Не знаю почему, но в Германии на эту тему не хотят снимать кино. Есть актеры, которые принципиально не надевают немецкую форму, как Тиль Швайгер. А если он и решается, то разве что ради работы у Тарантино. Табу не существует, но и большого желания высказываться тоже. Но поскольку в моем сценарии нет войны, выстрелов и смертей, а только ощущения людей, оказавшихся на чужой территории, то такой вариант немцам подошел.
«К Прилепину как писателю я отношусь хорошо, в особенности когда он пишет о себе»
— «В субботу» вы закончили более двух лет назад. Чем потом занимались?
— Я писал экранизацию «Восьмерки» Захара Прилепина для Алексея Учителя и сценарий «Милый Ханс, дорогой Петр» закончил только 1 октября 2012 года. Потом была долгая история с немецкими актерами. Общение с агентами — отдельная повесть. Там все невероятно забюрократизировано. Я понимаю, когда Дастина Хоффмана охраняют, но в Германии это выглядит странно. Притом выясняется, что за рюмкой водки можно уломать актера в течение нескольких минут, включая самых известных и востребованных, минуя агентов. Я потерял много времени, действуя по немецким правилам. У меня тоже был агент, которого дал немецкий продюсер, она и общалась с представителями актеров. «Биргит Минихмайр в отъезде», — сообщает агент. А потом через театр выясняется, что она в городе. Один звонок с предложением прочесть сценарий, Биргит читает и сразу же приезжает: «Я с вами!» У нас сейчас примерно такая же схема складывается, но преграды легче преодолеть благодаря тому, что я многих актеров знаю лично, могу напрямую позвонить. В общем, в Германии мы ухлопали впустую два с половиной месяца. А потом, когда я стал действовать напрямую, дело пошло. Оказывается, немецкие актеры — абсолютно простые люди, без распальцовки, присущей многим нашим «пластмассовым» артистам, строящим что-то из себя, подъезжающим на невероятных машинах. Актер Марк Вашке ездит на велосипеде. Биргит — своя в доску! А на наших — тлен сериальной шелухи.
— Тяжело добывать средства на кино? Кто-то их вообще не находит годами.
— Конечно, тяжело... И я с уважением отношусь к коллегам, занимающимся поточным производством. Немало достойнейших режиссеров снимают то, что им предлагают, мучаются, но все-таки соглашаются на такую работу. Я же режиссером стал не потому, что хотел им стать. У меня есть идея — придумав нечто, донести до конца. Вот в чем пафос.
— Помню, как вы, приступая к «Отрыву», говорили, что стали снимать, понимая, что никто, кроме вас, этого не сделает. А «Милого Ханса…» мог бы осилить кто-то другой?
— С «Отрывом» было именно так. А этот сценарий с любовными векторами, погонями мог бы сделать и кто-то другой. Но мне все-таки было интересно самому.
— А почему вы взялись за прозу Захара Прилепина?
— Освободился кусок жизни, и я взялся за нее по просьбе Алексея Учителя, с которым мы уже работали на картине «Космос как предчувствие». К Прилепину как писателю я хорошо отношусь, в особенности когда он пишет о себе, о том, что пережил.
— Сам он не мог написать сценарий?
— Да ему это, наверное, и неинтересно. Он лучше еще что-нибудь напишет. Это же совершенно разные профессии — сочинять прозу, тем более хорошую, и писать сценарии и театральную драматургию. Сценарное дело специфическое, тяжелое, если человек не просто за ночь расписывает диалоги.
— Но у вас же свой собственный мир, он не вступил в противоречие с видением другого автора?
— Я и приложил свое видение. Не мог же я экранизировать буквально, получилось бы некинематографично. Я предложил Алексею свою концепцию, с которой он согласился. Нам удалось прорисовать некий сюжет, который был мне интересен и Алексею тоже. Прилепин отнесся к этому хорошо. Он, как человек талантливый, очень великодушен.
— И все-таки ваш путь — работать с собственным сценарием?
— Пока да. Продюсерское занятие для меня ужасно. Но приходится и этим заниматься. Я был бы счастлив, если б нашелся настоящий продюсер, а я бы занимался только тем, что могу. Пока такого человека рядом нет. Они вообще наперечет. Я не страдаю манией величия. Но у меня есть шансы получить те же субсидии, как если бы это делали так называемые продюсеры, способные только брать деньги от государства. Новая система предоставления возвратных кредитов рассчитана на веселых людей: попробуй найди кредит, а потом верни его после проката. Фестивальными премиями финансовые дыры не заткнешь.
Кадр из фильма «В субботу».
«Я рос в московском дворе, в коммунальной квартире»
— Часто вспоминаю вашего отца, Анатолия Борисовича Гребнева. Каким же талантливым драматургом и человеком он был! Вот уж кто настоящий русский интеллигент! Как он всю вашу семью заразил интересом к своей профессии: вас, вашу сестру Елену Гремину. А как успешен в профессии ваш племянник Александр Родионов — по его сценариям снимают Борис Хлебников, Николай Хомерики, Кирилл Серебренников.
— Анатолий Борисович сам по себе был прекрасен. Тбилисское воспитание сказывалось. Безукоризненный человек, жадный до всего происходящего. Интерес к жизни у него был гораздо больший, чем у меня. Он накладывал себя на жизнь, а я из себя вынимаю. Его книги — визуальная проза. Я находился рядом с отцом, будучи его антиподом по пристрастиям. Мы много говорили с ним о профессии, о том, как он пишет и как я, к несчастью, не пишу. То, что он написал, — энциклопедия жизни конца 60—80-х годов. Открываешь книжку и думаешь, какая жизнь была, как интересно. Я внимал его советам. До «Охоты на лис» он меня не то чтобы не воспринимал, но не понимал. «Плюмбум, или Опасная игра», «Парад планет» — это было не его. Но влияние он на меня оказал колоссальное...
Сейчас вдруг вспомнил, как после гибели отца один парень решил снять о нем документальный фильм. Он обратился к Отару Иоселиани, который учился в той же тбилисской школе, что и Анатолий Борисович. Только отцу исполнилось бы 90 в следующем ноябре, а Отару будет 80. Молодой режиссер попросил Отара что-нибудь рассказать об Анатолии Борисовиче. Тот поехал с утра на какую-то студию в Париже — а он живет во Франции, — попросил камеру, записал. А потом выяснилось, что был плохой звук. Отар опять пошел на студию, по новой наговорил текст. Феноменальный человек, дай бог ему здоровья.
— Как на вас повлияла творческая среда вашего дома? Собирались же особенные люди?
— Какая там среда? Я рос в московском дворе, в коммунальной квартире. Многому учился сам. И во ВГИК поступил, потому что чего-то начал корябать на бумаге. Меня приняли в Литинститут и во ВГИК одновременно. Такое количество ярких людей тогда было — Фрид, Дунский, Нусинов, Семен Лунгин, Габрилович, мой отец, Галич, Женька Григорьев, которому я подражал долгое время. А Юра Клепиков, Наташа Рязанцева, дай бог им здоровья! Трудно даже представить, что все они собирались в одном зале, и я туда ходил еще студентом, где кто-нибудь из коллег читал свой сценарий, и все перечисленные люди сидели и слушали. Потом начиналось обсуждение. А сейчас заставить человека прочесть сценарий, посланный по электронной почте, невозможно.
— Это связано с нехваткой времени, другим ритмом жизни?
— Тогда был интерес к нематериальному. Оно — бесплотное и духовное — являлось главным для этих людей. Как жили? Только путевка в Дом творчества, квартира, как правило, неказистая — вот и все богатство. Тогда ездили в Болшево, Матвеевское, слушали «Голос Америки». Помню, Габрилович сидит-сидит, а потом как вскочит со словами: «Ну, старичок, я пойду, пора». Мы сидим, смеемся — знаем, что начинается передача. Чудесные времена служения чему-то эфемерному! Отец читал мои сценарии, делал замечания. Я, честно говоря, не все исполнял. Но сам подход к работе, какие-то навыки перенимал. И я читал его сценарии мгновенно. Это все, конечно, школа. У нас с моей дочерью Катей этого нет вообще.
— Катя — стихия! Но, может, дело в вас?
— Нет! Я лез к ней с советами. Кроме гневной отповеди, ничего не получил. Так, иногда на лету что-то схватит, а потом, глядишь, пригодилось. Но не так, как я внимал каждому слову отца. Мой племянник Сандрик Родионов — очень талантливый человек, особое нечто, не поддающееся объяснению. Он и читать-то свои тексты не очень дает, и сам не очень интересуется тем, что ты написал.
— Ваша сестра Елена Гремина не пробует себя в кино?
— «Братья Ч» — ее сценарий. Вместе с мужем Михаилом Угаровым занимается Театром.doc. Она же там мать родная. Они очень хорошие ребята, благородные. Миша Угаров — настоящий русский интеллигент. Он будет снимать «Братьев Ч».ц
— Можно сказать про вашу семью, что это клан? В том смысле, что вы все дружите, живете единой творческой жизнью?
— Можно назвать и кланом, хотя, конечно, мы очень все разные. У нас абсолютно непересекающиеся пути. А в житейском смысле — да, при всей нашей разности мы едины. Это очень хорошо. Многие по-настоящему ценные люди ушли. Я застал еще «стариков» — режиссера Юлия Райзмана, поэта Арсения Тарковского. А уж поколение Ларисы Шепитько — мои друзья-товарищи. Я был младшим среди них, но все происходило на моих глазах. Очень все изменилось в последнее время. Произошел слом эпох. По-другому все реализуется. Это особенно заметно в нашей среде, где все индивидуально. Прежде были очень несхожие лица, яркие. Теперь все проутюжено. Но это общий процесс. Мы поговорили с вами о важном. Это то, чего ты хочешь, твои замыслы и идеи, то, без чего не можешь существовать. Есть профессиональная, поточная работа, но есть и то, что ты не можешь не делать.
материал: Светлана Хохрякова
