В Москве плюс тридцать восемь градусов.
Нора закрывала свою дверь ключом, когда внизу хлопнула дверь подъезда.
Лилия, будто взлетела на третий этаж. Светлое, английского покроя, узкое платье, струящийся белый палантин из шифона.
Нора пригласила её в гости ещё утром по телефону. И вот она здесь, лёгкая, улыбающаяся.
— А я собралась в булочную. Хотела купить чего-нибудь вкусненького.
— Нора, я так рада вас видеть, только не нужно в булочную. У меня тут полная сумка только что напеченных пирожков. С капустой… В общем, вкусненькое есть. Не уходите в булочную.
— Ну, раз так? Мама, ты готова? Проходите, Лиля.
Мама, Софья Израилевна, родственница знаменитого университетского профессора, историка Куна, очень пожилая, «прабабушка уже». Светлые завитые волосы, плотный слой грима на лице. Губы аккуратно накрашены. Строгое элегантное платье. Готовилась к встрече:
— Норочка только-только закончила красить кухню.
Нора:
— В классическом стиле. Я купила очень дорогие краски. И сделала, как в салоне Дома Художников. Голубой, розовый, белый. Но только наоборот. У них стены голубые, а потолок розовый. Мне кажется, это давит. А правда, голубой потолок гармоничней?
-И между ними белая полоса — кажется перламутровой.
Нора:
— А это краски такие. Нравится?
— Можно фриз нарисовать.
Нора:
— Я думала об этом. Веночки пустить. Мне даже приходила в голову мысль, на потолке в картушах ангелочков сделать, но мама…
Софья Израилевна:
— Да, я ведь здесь худсовет. Нора даже, когда мы в ссоре, приходит ко мне. Состроив кротость в лице, фигуре и голосе: «Мама, вот я нарисовала. Как ты думаешь?» Так вот, я считаю, кухня слишком маленькая,.. для ангелочков.
Проходите, Лилия, в мою комнату. Наша галерея начинается с неё.
Квадратная маленькая комната с окнами на двух стенах угла. Между окнами висят две впечатляющие картины. Копия Рафаэлевской Сикстинской Мадонны и…
— «Петр Первый с соратниками перед боем».
Лилия замирает. Вглядывается в огромное полотно.
«Да. Да», — думает, — «Вот, главное качество мужчин. Нет, неправда, что они такими стали только сегодня. Оказывается, всегда они такими были. Безответственность. Улыбки азарта на губах Петра… Перед боем? Глаза горят спортивной страстью. Лица соратников освещены внутренним светом глумления и … возможно ли?.. Похоть…»
Софья Израилевна:
— Все лица написаны с портретов. Норочка ездила в библиотеки и там рисовала. Книги редкие, их взять с собой было нельзя. Библиотекарши специально подбирали для неё.
А вон там — вверху картины — образ будущего Петербурга. Видите?
— Какие у них выражения лиц… Странные. Ведь там — за ними — жизнь и смерть, а они, будто перед макетом железной игрушечной дороги на батарейках.
Нора:
— Я читала про них. Я представляла, какие у них были чувства. Они были игроки. А вокруг — всё игрушки. Пётр играл в царя. Строителя, полководца. Здесь возбуждение от уровня игры. Все игрушки — живые…
Я вам сейчас покажу. У меня целая серия — Пётр, Голландия, строительство кораблей.
Нора приносила и расставляла картины. В рамах, без рам. Маслом, акварелью. Монументальные сцены Петровской эпохи.
И в противовес — лиричные скрипачки. Образ музыки.
— Вот эта первая. Я
Вот ещё одна. В другой манере. Этот картон много раз был на выставках.
— Удивительно. Такое самоуглубление, что лицо сложилось посередине и втянулось внутрь, туда, где музыка, где всё самое настоящее и происходит.
— Нора, а ты покажи Лиле свою «Свет и тень».
Задний план — бутылки, вплетённые в очертания стрельчатых арок здания. Вереницы черных скорбных мужчин тянутся вглубь этого дьявольского храма. На переднем плане — спина юной девы. Изящный изгиб. Рыжие, в мелкую кудряшку, волосы разбросаны по плечам. Белая, светящаяся, небесной красоты, голая выше локтя, рука поддерживает кудряшки. Девушка смотрится в круглое зеркало. Это наблюдает паренёк в белом костюме и с розой в петлице. Свет.
— Прекрасная мечта. Но счастью не суждено сбыться? Зеркало останавливает порыв.
Нора:
— Я хотела показать… Что в том ужасе… Помните, это было при Горбачёве. Жуткие очереди за водкой. Людей в них давили насмерть. Меня это так мучило. Но, ведь, есть в жизни прекрасное. Любовь, молодость, красота природы.
Мы тогда увлекались колористикой. Я в доме творчества в Рузе отдыхала и ходила на прогулки с художницами, расписывавшими ткани. Батик давал возможность соперничать с лесом, закатом… Мы ходили, восторгались: «Ах, как свёрнут листок, ах, какой мухомор, а какие рефлексы на этом мхе. Нужно это перенести на ткань… Я тогда подобрала восхитительный шелковистый кусок берёзовой коры. И, когда писала эту светлую девушку, передавала рисунок и свечение коры…
— Да, я вижу теперь. Но подсознание прочитало-считало это сразу. Было узнавание
— Идём пить чай?
В кухне на столе в «авторском» большом блюде красовалась гора пирожков. Принесённые Лилией конфеты были упакованы в коробку, по форме напоминавшую …скрипку…
Конечно, когда я, покупая конфеты для чаепития в мастерской художника, выбрала именно этот набор, даже и представить не могла, что розово-бирюзовые скрипачки ждут нашей встречи.
Покоривший меня пейзаж. Вспененная светом, живая вода падает в Мёртвое море. Вот они. Прекрасные картины. Уже живут в колористике обыденной Московской кухни, в квартире двух,
А после забавного диалога:
— Сколько стоит?
— Тысяча. Много? Сбавить? Уступить?
-Нет, нет. Не надо сбавлять и уступать.
Я принесла домой цветущие развалины Иерусалима. Они бесценны, Элеонора. Снова бирюза и светлый цикломен.
Совсем как мои шляпки, и занавески, и … воспоминания…
