Одна из величайших британских постпанк-групп Echo & The Bunnymen выступит 22 сентября на эстонском фестивале Station Narva — буквально в сотне метров от границы с Россией. В Нарву группа приезжает с набором своего классического материала — песни «The Cutter», «The Killing Moon» или «Lips Like Sugar» для публики всегда будут беспроигрышным вариантом. В начале октября у Echo & The Bunnymen выйдет и сборник переработок самых известных песен с парой новинок — последние тоже сейчас играются на концертах. Макс Хаген расспросил бессменного гитариста группы Уилла Серджента о текущих делах. Как выяснилось, второй по значимости участник Echo & The Bunnymen весьма критически относится к нынешней деятельности исторической команды. Зато в интервью возникли рекомендации по абстрактному искусству и воспоминания о «Поп-механике» Сергея Курехина.
— После выхода в 2005-м альбома «Siberia» пресса заговорила о том, что Echo & The Bunnymen «вернулись в форму». С тех пор у вас вышло еще два диска и вот-вот появится совсем новый сборник. Для вас изнутри как выглядело движение группы в последнее десятилетие?
— Ну... ситуация в группе сложная — неравная, если так можно выразиться. Я играю в Bunnymen, но не участвую в делах группы. Мне тяжело что-то сказать о том, как возникают альбомы, и что происходит на их записи.
— Судя по сказанному, вы стараетесь не слишком углубляться в активности группы. Почему?
— Сейчас всем рулит Мак (Иэн Маккаллох, лидер Echo & The Bunnymen.— “Ъ”). Вся власть в его руках. Я люблю выступать, люблю играть наши старые песни, но все остальное…(Усмехается.)
— Вы и Мак сейчас два главных оставшихся участника группы. Как делятся обязанности?
— Сложный вопрос. Мы не сидим в одной комнате, не обсуждаем песни, не пытаемся прикинуть, что и как можно сделать. Мы не общаемся, проще говоря. Отношения между нами партнерские, если так можно выразиться. Мне предлагают записать гитарные партии, что-то идет в ход, что-то нет. Песни обычно записываются под указания Мака. А с меня хватает и моих забот с гитарой.
— Выходящий в декабре «The Stars, The Oceans & The Moon» оказывается самым необычным альбомом в дискографии группы — это старые песни в «трансформированном» виде…
— Это было инициативой нашего лейбла BMG. Идеальный план или что-то вроде того. Видимо, там знали, что делают. Почему бы и нет. Альбомом занимался в основном Мак и, в общем-то, я его понимаю. Предложения больших лейблов бывают соблазнительны. Я за все время провел в студии три-четыре дня, когда понадобилось записать гитары. Я получаю треки, подбрасываю своих партий. Потом приходит продюсер, вкидывает какие-то свои соображения. Обычно меня «нанимают» ненадолго, а там что получится. В сборнике будет две новые песни — «The Somnambulist» и «How Far?» — я их сочинил в своей маленькой студии. Но они, конечно, сильно изменились в процессе. Дело было скорее в том, что лейбл попросил включить что-нибудь поновее, чтобы дополнить старый материал. Я сочинил музыку, Мак спел свои тексты. По-моему, довольно необычная ситуация. Моих идей было больше, но в альбом попала лишь пара из них. Ладно, предположим, они могут пригодиться для следующего альбома. По-моему, мы странным образом потеряли контроль над записью. Мне хотелось, чтобы альбом был резче, записать его в панковской этике, если так можно выразиться. Но в итоге музыка смягчалась, и смягчилась… Печально это все.
— И над каждой вашей новой работой так и будет висеть историческое прошлое.
— Публике всегда хочется, чтобы мы повторили то, что получилось на первых наших четырех альбомах. Может, сюда частично можно добавить пятый и песню «Nothing Lasts Forever». Наши 2000-е всем оказались уже менее интересны. Но это естественно, я принимаю такую ситуацию. Что уж из нее устраивать проблему. Допустим, какой-нибудь поклонник The Rolling Stones будет ходить на концерты и слушать новые альбомы, но ему все равно будут ближе песни «Honky Tonk Woman» и «Street Fighting Man».
— Если заглянуть на ваш сайт Willsergeant.com, обнаруживается, что Echo & The Bunnymen в вашей биографии упоминаются мельком, зато полно картин, современного искусства и параллельных экспериментальных проектов…
— Так и есть. Во многом мне все это ближе. Те же арт и экспериментальная музыка появлялись из-за того, что мне в группе не хватало своего творческого пространства. Играешь себе и играешь. Интересно было заняться чем-нибудь другим для разнообразия, отделаться от этой фрустрации. Мне и самому непонятно, чем я вдохновляюсь, когда пишу те же картины. Иногда они зависают надолго, набросаешь что-то на холст, и сам думаешь: «Что это такое?» Подходишь время от времени, наносишь еще какие-то штрихи… И я не всегда доволен тем, что выходит. По-моему, некоторые из картин и вовсе глуповаты. А тебе говорят: «Да это же современное искусство!» Ну, хорошо.
— Вам самому, кстати, какие художники нравятся?
— Ханс Клайн, Франц Клайн, Фрэнк Стелла, Барнетт Ньюман, Клиффорд Стилл (представители американского абстрактного экспрессионизма второй половины XX века.— “Ъ”). Уорхол, само собой. Хотя от него я иногда устаю — его везде слишком много. Но надо признать, что он и создал множество работ, а его влияние легко увидеть. Всех не упомнишь. С моим творчеством произошел интересный поворот. Мои картины похожи на работы Барнетта Ньюмана, но когда я их писал, не знал, кто это. Один из преподавателей искусства в Ливерпуле сказал мне, что есть сходство — и только тогда я обнаружил такого художника. Так что в случае моих картин это совпадение, а не копирование. Занятно ведь? Это наводит и на мысль о том, что все уже давно придумано и сделано. Иногда у тебя есть идея, начинаешь ее воплощать и в какой-то момент спотыкаешься о похожую работу — кто-то успел раньше тебя. Когда начинаешь слишком задумываться об этом, хочется и вовсе бросить все эти занятия искусством. И все равно продолжаешь, пытаешься зайти куда-то еще. Обычная ситуация.
— К большой славе как художник вы все-таки не рветесь.
— Я отлично понимаю, что лавры художника мне не светят. Я уже слишком известен как гитарист Echo & The Bunnymen. Ну, знаете, как Капитан Бифхарт стал художником, а отношение к нему так и осталось как к музыканту из The Magic Band — это ведь и вправду вспоминается раньше, чем картины. Или как зовут того парня из The Stone Roses… Джон Сквайр — он ведь тоже весьма талантлив в живописи, но кто об этом думает, слушая музыку. Так что остается все это принять и смириться. От себя никуда не денешься.
— Похоже, родная группа для вас уже вроде рабочего места, а сердцем вы в том же искусстве.
— Совершенно верно. Я уже здесь, сросся с Echo & The Bunnymen, какие бы ужасы не происходили. Далеко не отскочишь. Знаете, известная группа — как тюрьма. (Смеется.) Довольно приятная тюрьма, впрочем. Я по-прежнему люблю путешествовать по миру, играть концерты. Музыка людям нравится, ты зарабатываешь деньги. И да, есть внутренние моменты, которые могут огорчать. К счастью, про них забываешь, когда выходишь на сцену — тут я просто получаю удовольствие.
— Откуда в 1980-х у вас взялись восточные мотивы в партиях?
— Мне нравились восточные гаммы, но я про них ничего толком не знал. Просто повторял то, что слышал. Я не тот музыкант, который специально будет исследовать этническую музыку. Да и вообще я не пытался что-то узнавать, просто играл нечто похожее, ориентируясь на то, правильно ли это будет звучать в песне. Я даже никогда не задумывался, на какую конкретно музыку могли быть похожи мои партии. Хоть дальневосточная, хоть ближневосточная гамма — если нравится звук, так и прекрасно. Я не Джордж Харрисон, который учился играть на ситаре и ездил в Индию. Все происходило само собой. Я в принципе не люблю задумываться о том, что и как буду делать в музыке — поигрываешь что-то, вдруг мелодический ход цепляет, запоминаешь, записываешь. Почти так же как с картинами — начинаешь с какой-то идеи и пишешь, пока сам не будешь доволен.
— А правдива ли история о том, что одна из самых известных песен Bunnymen «The Killing Moon» была навеяна русской народной музыкой?
— Чистая правда. В альбоме «Ocean Rain» в том же духе получилась еще песня «Nocturnal Me». Мы c Лесом (Лес Паттинсон, басист.— “Ъ”) на каникулах отправились в Советский Союз. Кажется, был 1983-й год, времена Андропова — и я услышал балалаечный оркестр. Но в наших песнях мы не столько повторяли народную музыку, сколько пытались передать впечатления, которые она у нас вызывала.
— У вас позже произошел и еще один подход к русской культуре — вас занесло в участники «Поп-механики», когда Сергей Курехин показывал ее перформанс в Ливерпуле. Что вспоминается?
— Это мероприятие устраивали мои знакомые из Художественной школы Ливерпуля. Парень по имени Колин Фаллоуз был знаком с Курехиным и «Поп-механикой» и позвал меня: «Нужен гитарист, заглядывай». На самом деле, я оказался не один, а в компании целого отряда гитаристов из разных ливерпульских групп. Было забавно, что мы почти не репетировали. Зато каждому был назначен собственный рифф, которого нужно было строго придерживаться — и играть до бесконечности. Но когда все включились, получилась довольно интенсивная вещь. В чем-то все действо напоминало дадаизм, было странно, но круто. А над сценой висел огромный портрет Брежнева. После всего пара русских участников «Поп-механики» попыталась остаться в Англии — сразу же сбежали в Лондон, но их все равно нашли и отправили домой. Забавные были времена.
— Экспериментов в музыке вы, однако, и так не чужды и выпускали собственную музыку в разных проектах. Какой из них посоветуете послушать?
— Надеюсь, альбом «Themes for Grind» 1982 года получился неплохим. Фактически моя первая пластинка, и людям она до сих пор нравится. Были даже танцевальные ремиксы. Это скорее электронная музыка. Самое странное, что сейчас я представить не могу, как такое записал. Помню только, что у меня почти не было оборудования, даже микшерского пульта. Все звуки записывались напрямую в четырехдорожечный магнитофон. Даже самому такое сейчас необычно слушать.
— Вы Иэна Маккалоха когда-нибудь приглашали на свои концерты?
— Нет. Маку все равно не понравилось бы
