Кажется, о судьбах великих русских писателей ХХ века — и трагических, и счастливых — известно уже всё. Однако историки литературы всё равно продолжают делать новые находки в архивах «инженеров человеческих душ», составляя из писем и документов биографические сборники. Один из них, посвященный Михаилу Булгакову, и представляет как книгу недели, специально для «Известий», критик Лидия Маслова.
Новый сборник эпистолярного наследия Михаила Булгакова открывается статьей составителя Виктора Лосева «Жизнеописание М. Булгакова в письмах и документах». Ее автор, давно занимающийся реконструкцией булгаковских интенций, выражает уверенность, что собранный им коллаж из уже публиковавшихся в разные годы архивных материалов и впервые обнародованных, сложится в новый, особенно реалистичный, портрет писателя:
«...документы эти создавались для иных целей — каждый раз они фиксировали какую-то конкретную жизненную ситуацию, — но в совокупности, расположенные в хронологическом порядке, они отражают жизнь и творчество писателя наиболее объективно»
Тут Лосев оперирует примерно теми же выражениями, которые можно встретить в начале его старой книги «Художественная автобиография Михаила Булгакова». В самом ее названии очевидна претензия на что-то вроде спиритического сеанса, когда сам Булгаков будто бы водит рукой литературоведа, интерпретирующего тексты литературных произведений и нарытые по архивам документы.
фото: azbooka.ru
В нынешнем издании Лосев снова демонстрирует, что он с Булгаковым накоротке, однако обещание «объективного» жизнеописания героя не стоит понимать чересчур буквально. На страницах обильных комментариев мелким шрифтом предстает не сам Михаил Афанасьевич, а скорее похожий на него лирический герой, каким он видится толкователю собранных документов. Это же Виктор Лосев выносит на обложку книги цитату «Мне нужно видеть свет...», о контексте которой до поры до времени неискушенный читатель может строить самые разнообразные догадки.
Первая часть сборника содержит письма 1920-х годов, которые во многом напоминают булгаковские «Записки на манжетах». Слышна знакомая интонация человека, находящегося в экстремальной ситуации выживания, элементарной борьбы с голодом и холодом, которую сам Булгаков называет «бешеной борьбой за существование». Главным аспектом этой борьбы для Булгакова, «понаехавшего» в и без него голодную Москву и прописавшегося в комнате у мужа сестры А.М. Земского (в квартире, которую Булгаков иначе не называл, как «проклятая квартира № 50»), был квартирный вопрос, который в письмах и правда предстает настоящей idée fixe. В комментариях можно прочесть выдержки из писем сестры писателя, Н.А. Земской, проливающие свет на истоки сатирической беспощадности Булгакова к конкретным человеческим типажам:
«Квартирные переживания поселили в душе Михаила Афанасьевича ненависть на всю жизнь к управдомам, которых он неоднократно описывает в ряде произведений как некую особую человеческую разновидность...»
В дневниковых записях 1923 года множество откровенных признаний такого рода: «Пока у меня нет квартиры — я не человек, а лишь полчеловека»; «Если отбросить мои воображаемые и действительные страхи жизни, можно признаться, что в жизни моей теперь крупный дефект только один — отсутствие квартиры»; «Я не то что МХАТу, я дьяволу готов продаться за квартиру!..»; «Ничему на свете не завидую — только хорошей квартире». Комментируя квартирные переживания Булгакова, Виктор Лосев много ссылается на разных булгаковских жен и среди прочего приводит цитату из дневника Елены Сергеевны: «Для М.А. есть одно магическое слово — квартира». Слово это с неизбежностью всплывает и в 1930-е, в письме Викентию Вересаеву, одному из важнейших корреспондентов Булгакова:
«Так в чем же дело? Квартира. С этого начинается. Итак, на склоне лет я оказался на чужой площади. Эта сдана, а та не готова. Кислая физиономия лезет время от времени в квартиру и говорит: "Квартира моя". Советует ехать в гостиницу и прочие пошлости. Надоел нестерпимо»
Погрузившись в этот жилищный контекст, в какой-то момент начинаешь подозревать, что вынесенная на обложку цитата «Мне нужно видеть свет...» подразумевает не что-то метафизическое (в смысле оппозиции «свет и тьма»), а нечто сугубо прикладное, риелторское — скажем, степень инсоляции жилого помещения. Но нет, речь идет о свете в самом широком смысле слова — цитата взята из письма И.В. Сталину 30 мая 1931 года, где есть такой пассаж: «Перед тем, как писать Вам, я взвесил всё. Мне нужно видеть свет и, увидев его, вернуться. Ключ в этом».
М.А. Булгаков. Фото: ТАСС
В принципе не слишком очевидна обязательность именно такого названия сборника. Его составитель мог бы вынести в заглавие и любую другую цитату — да вот хоть фразу «В Москве пьют невероятное количество пива» (из письма 31 августа 1923 года Юрию Слезкину, одному из самых колоритных персонажей «Записок на манжетах»). Или что-нибудь философское из дневника, который далеко не весь посвящен мещанским квартирным страданиям, а иногда выдает в авторе человека мудрого, возвышенного и богобоязненного: «Итак, будем надеяться на Бога и жить. Это единственный и лучший способ».
Однако для Лосева, как и для многих других булгаковедов, важна эта инфернальная линия писательской судьбы — отношения со Сталиным. Во вступительной статье Лосев отдельно анонсирует «очень важное письмо Булгакова к Сталину от 10–11 июня 1934 г., которое в полном объеме публикуется впервые». Когда читатель доберется до 1930-х годов, у него уже сложится стойкое впечатление, что Сталину Булгаков писал едва ли не так же часто, как братьям и сестрам, а зачастую и в более экспрессивной манере. Это обстоятельство Лосев поясняет в одном из комментариев, где у него вдруг прорывается особенно комичный канцелярский стиль:
«Многократные обращения писателя к Сталину говорят о том, что он отлично понимал его место в строгой иерархической системе власти и был осведомлен о том, что руководитель государства по-прежнему проявляет интерес к его творчеству»
Это, пожалуй, наиболее глубокое психологическое наблюдение об отношениях Булгакова и Сталина, которое можно отыскать в сопроводительной части книги. Но в целом сами булгаковские высказывания от первого лица гораздо нагляднее обрисовывают характер писателя, чем сопутствующие лосевские соображения. Причем наибольшее сочувствие Булгаков вызывает не тогда, когда пытается серьезно проанализировать свое состояние, а когда шутя выплескивает его в случайных стишках, например, в письме сестре Надежде: «На Большой Садовой // Стоит дом здоровый. // Живет в доме наш брат, // Организованный пролетариат. // И я затерялся между пролетариатом, // Как какой-нибудь, извините за выражение, атом».
Лидия Маслова
