Мы продолжаем публиковать отрывки из книги известного спортивного обозревателя Петра Спектора «Футбол на Красной площади». В новой главе звезды советского хоккея делятся удивительными историями из своей спортивной — и не только — биографии.
Один из моих соседей по дачной улице имени героя Гражданской войны маршала Блюхера (на станции Челюскинская близ спартаковской базы в Тарасовке) — легендарный капитан хоккейного «Спартака» и сборной СССР Борис Майоров.
Их звездная тройка — братья Майоровы и Старшинов — останется в истории хоккея навечно, недаром близнецы Борис и Евгений появились на свет с разницей в двадцать минут; чистое время хоккейного периода. В таком совпадении без труда можно разглядеть указующий перст грядущей спортивной судьбы. (К слову, с Евгением Майоровым мы исколесили мировые чемпионаты и Олимпиады.)
В выходные по утрам я обычно отправляюсь на велопрогулку в Черкизовский парк, расположенный в тыльной стороне спартаковской базы в Тарасовке, а Борис Александрович Майоров в это время уже возвращается с рыбалки на Пироговском водохранилище и неизменно предлагает поделиться свежим уловом — щуками и окунями.
При наших воскресных встречах до меня словно доносится оглушительный рев арены: «Шайбу, шайбу!!!» — клич болельщиков, родившийся благодаря Борису Майорову, выступавшему и за футбольный «Спартак».
19 июня 1961 года он вышел на поле московского стадиона «Динамо» в игре против ташкентского «Пахтакора». Зрители узнали известного хоккеиста и, развлекаясь, принялись скандировать: «Давай шайбу! Боря, шайбу!»
На том памятном матче присутствовал и страстный болельщик, классик детской советской литературы Лев Кассиль, чьей «Швамбранией» и другими прекрасными книгами я зачитывался когда-то сам, а потом их с удовольствием читали мои дочки.
Куда менее известно, что Кассиль явился родоначальником отечественной спортивной литературы и кино. Его роман «Вратарь республики» и фильм «Вратарь» с бессмертными песнями Исаака Дунаевского на слова Лебедева-Кумача впервые живописали мир спорта, а конкретно — футбола, чьим страстным болельщиком Лев Абрамович был еще с детства.
Как журналист он много писал о футболе в центральной прессе, сопровождал наши сборные в поездках по стране и за рубежом и даже комментировал матчи вместе с Вадимом Синявским. Именно Кассилю, по мнению моего старшего друга Александра Нилина, «футбол своей популярностью в нашей стране обязан почти так же, как самим футболистам».
Впрочем, так же как и живущей уже полвека «кричалке», ставшей даже названием мультсериалов.
В июне 1961-го на стадионе «Динамо» именно Лев Кассиль азартно воскликнул:
— Теперь будем кричать «шайбу, шайбу!» и на футболе, и на хоккее!
Писатель, умерший от инфаркта у телевизора во время финального матча чемпионата мира по футболу в Мексике в 1970 году, оказался невероятно прозорлив — клич, разносившийся с трибун на аренах всего мира, стал одним из символов самой игры и живет по сей день...
От дачи Бориса Майорова кручу педали по поселку своего детства и невольно замедляю ход около дачи его одноклубника по «Спартаку» и сборной страны Виктора Зингера. В детстве на «коробке» я подражал этому замечательному вратарю, даже выпросил у родителей в магазине спорттоваров пластмассовую, с вкраплениями губки копию его маски, чтобы не было так больно, когда шайба попадает в лицо. Стоила она 1 рубль 20 копеек, в еще «ранних» брежневских ценах, но для меня казалась дороже любых сокровищ. Я не расставался с маской и после ледовых дворовых сражений, а однажды так прямо в ней и заснул в кровати, о чем спустя много лет рассказал ветерану Зингеру на наших дачных посиделках.
Ожидал — Зингер добродушно рассмеется мальчишескому простодушию, но Виктор Александрович сделался необычайно серьезен, заметив, что в команде все ощущали невероятную преданность болельщиков и чувствовали, как в них верят, в том числе и в знаменитой суперсерии с канадцами в 1972 году.
Спрашивал я, каково пришлось многоопытному Зингеру в роли дублера молодого Третьяка в эпохальной серии игр — страна не отрывалась от экранов, даже преступность резко упала, так случится в Советском Союзе только во время показа по телевизору фильма «Семнадцать мгновений весны». Зингер в ответ вспомнил первый матч с канадцами в монреальском «Форуме», когда родоначальники хоккея к седьмой минуте повели в счете — 2:0:
— Я сидел на лавке, — без эмоций, с вратарский хладнокровием объяснял Зингер. — Всеволод Михайлович Бобров подошел, скомандовал: «Витя, разминайся!» Встал у бортика, начал крутить мельницу (маховые движения руками). Тут Зима забивает (спартаковец Евгений Зимин, забросивший самую первую шайбу в ворота профессионалов. — Авт.). Бобров махнул рукой: «Витя, садись!» Так что все матчи сыграл Владик Третьяк. Я не в обиде; он блистал.
Наши встречи в какой-то момент стали редкими — у Зингера начал садиться голос, потом обнаружились более крупные неприятности. Дублер Яшина Олег Иванов, также живущий в нашем поселке, проявил товарищескую чуткость, позвонил другу детства, великому онкологу Михаилу Ивановичу Давыдову, с которым они мальчишками гоняли мяч по улочкам Конотопа.
Увы. Эту смертельную атаку на закаленный в хоккейных схватках спортивный организм парировавший тысячи шайб Виктор Зингер даже с помощью академика Давыдова отразить не смог...
Велосипедные спицы мелькают дальше, вздрагивая на усыпанной сосновыми шишками привычной тропинке, через закрытый Мытищинский водопровод, построенный еще по указу Екатерины II от ключевых источников, к даче прославленного футболиста и хоккеиста, спартаковца Анатолия Сеглина, бившегося против Анатолия Тарасова и Всеволода Боброва и считавшегося в Советском Союзе самым непроходимым и жестоким защитником.
Я же знал Анатолия Владимировича как доброго и компанейского весельчака. Жили мы в сотнях метров друг от друга, а познакомились за тысячу километров от дома — в финском Турку на чемпионате мира по хоккею 1991 года, где в неприхотливом отеле его жена Нина потчевала нас с отцом Славы Фетисова — Александром Максимовичем фирменными сеглинскими бутербродами с вареной колбасой и сверху салями.
После той игры я время от времени стал бывать у Сеглиных на «запретке» — в доме у охранной зоны Московского водоканала, которую патрулировали вооруженные милиционеры.
Зачарованно слушал, как в январе 1941 года Николай Старостин привез юного Сеглина на электричке в подмосковную Тарасовку и на заснеженной платформе накормил огненными пирожками с лотков.
Внимал рассказам про футбольный матч в разрушенном Сталинграде спустя неделю после освобождения города, где Сеглин играл за «Спартак» против «Трактора». Уточнял подробности первого в истории советского хоккея международного хоккейного матча с чешской командой «ЛТЦ» в 1948 году, когда они с партнерами по сборной Москвы вышли на лед в шлемах, одолженных напрокат у велосипедистов, и в щитках, сшитых из старых валенок.
В паузах грузный Анатолий Владимирович с юношеской сноровкой бежал в погреб, а жена Нина неустанно заставляла стол на веранде соленьями и квашеной капустой. И продолжались истории про дружбу Сеглина с торгпредом в Швеции Юрием Леонидовичем Брежневым, щедро снабжавшим советскую спортивную делегацию водкой на чемпионате мира по хоккею 1970 года.
Подарки советского принца и сыграли с Сеглиным на том первенстве злую шутку: днем они отметили день рождения судьи Юрия Карандина, пригласили и зарубежных коллег, среди которых выделялся финский арбитр, употреблявший водку исключительно стаканами.
Вечером в полосатой фуфайке рефери (на матче он был арбитром) Сеглин задремал за воротами в судейской будке, проспал гол и не зажег красный фонарь на матче Швеция–ГДР, фиксирующий взятие ворот. Каково же было удивление Сеглина, когда на его место посадили того самого финна, который вообще лыка не вязал, что, впрочем, самого Анатолия Владимировича не спасло.
Разразился скандал. Шведские газеты запестрели карикатурами и издевательскими заметками про русского арбитра. Даже не дожидаясь окончания чемпионата, Сеглина под конвоем сотрудника КГБ отправили в Москву. Судейский скандал разбирали в Кремле и на Старой площади, Сеглина сделали невыездным, но спустя время благодаря влиятельному зампреду Госкомспорта СССР Валентину Сычу все понемногу утряслось.
Сеглин вспоминал, как на льду Всеволод Бобров клюшкой выбил ему шесть зубов, отправился на скамейку штрафников, в те времена огороженную металлической решеткой с двумя милиционерами по бокам от провинившегося, а потом приехал извиняться в больницу с бутылкой конька, и они стали лучшими друзьями.
Рассказывал, как Василий Сталин тянул его перейти в команду военных «летчиков», а он наотрез отказывался от майорских погон и роскошной трехкомнатной квартиры в центре Москвы, хотя жил в коммуналке, и тем спас себе жизнь. Вскоре хоккеисты клуба ВВС погибнут в авиакатастрофе под Свердловском в январе 1950-го.
Описывал, как со своим закадычным другом, многократным чемпионом Союза по теннису Николаем Озеровым, рубились «на пиво» на корте в Тарасовке.
И снова хозяин, угощавший не только сочными историями, энергично нырял в погреб. Безмятежную дачную тишину нарушал только дятел, облюбовавший соседнюю сосну, но нам временами казалось, что это доносится перестук спартаковских мячей с футбольного поля в Тарасовке.
Вообще-то я забыл сказать, что еще до школы и своих увлечений футболом бывал дошкольником в Тарасовке с родителями — поездки казались настоящим приключением: мы ездили на госплановские дачи, где из квасных желтых бочек торговали в розлив пенистым молоком. О том, что в двух шагах от молочного хозяйства находится неведомый футбольный мир, я в те дни и не подозревал... Так же как не представлял себе, что по прошествии многих лет приму решение насовсем переселиться в поселок своего детства, и теперь Тарасовка рядом — круглогодично.
Моя взрослая жизнь оказалась населена газетными персонажами, многие из которых стали добрыми знакомыми, а некоторые — друзьями: музыканты, артисты, политики, литераторы, ученые, военные.
Но никакой своей заслуги здесь не вижу — спорт, я ли о нем пишу или кто-то другой, был и остается всеобщим увлечением. Расхожая фраза: «Как там наши сыграли?» — своего рода пароль, объединяющий все поколения и людей разных профессий, расширяя круг знакомств до невозможности. Каким бы общительным я ни был, только благодаря спортивной журналистике в моей жизни возникло столько неожиданных лиц из разных сфер и областей.
Но в первую очередь сближает нас именно любовь к спорту, это биссектриса, на которую как бы нанизаны наши отношения.
Однажды на высокопоставленной даче у владельца автозавода имени Лихачева и, разумеется, московского «Торпедо» Александра Ефанова далеко за полночь у нас с выдающимся музыкантом Игорем Бутманом возник футбольный спор: кто лучше бьет пенальти?
Игорь не только выступал с концертами перед коронованными особами и обучал американского президента Клинтона саксофонному искусству, он еще и играл за хоккейную молодежку ленинградского СКА.
В доме хозяина нашелся подарочный мяч с автографами торпедовцев, и, натянув бельевую веревку между сосен вместо перекладины, в свете автомобильных фар мы дали волю спортивным амбициям, к всеобщему удовольствию завершив с Бутманом серию пенальти вничью.
Актер любимовской труппы Театра на Таганке Борис Хмельницкий, игравший за сборную друзей «МК», в лужниковской раздевалке вспоминал, как на одном из спектаклей появился хоккеист Валерий Харламов с женой Ириной, и Владимир Высоцкий, желая сделать приятное своему товарищу, улучив на сцене момент, изменил текст, воскликнув:
— А вот и дед Харлам пришел!
Проницательная публика, в отличие от возмущенного Юрия Петровича Любимова, репризу оценила по достоинству — зал заколыхался от аплодисментов, словно артисты уже вышли на поклоны.
Наш с Хмельницким партнер по атаке, печально ушедший из жизни музыкант Крис Кельми, делился, как во время чемпионата мира по футболу в 1982 году в Испании он, руководитель группы «Рок-Ателье», в театре «Ленком» в оркестровой яме на спектакле «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты» подключил телевизор, чтобы смотреть трансляцию финального матча.
В итоге спектакль едва не был сорван: артисты столпились у рампы, впившись глазами в телевизор, ломая все мизансцены. Главный режиссер «Ленкома» Марк Анатольевич Захаров не выдержал и сам спустился в яму к музыкантам. Выплеск гнева народного артиста СССР мог бы стать созвучным названию самой пьесы...
...Еще начав работу стажером, усвоил, что газета живет один день — столько же проживают и персонажи на ее страницах.
Но в моих ощущениях многие герои газетных полос остаются героями моей жизни.
Потому они и собрались под одной обложкой...
Пётр Спектор
