Представить подмосковный поход без задушевного перебора гитары и костра невозможно. А какое же застолье без дружных песнопений? Сегодня бардовская песня потеснила на эстраде даже непобедимую попсу. Ну а самый известный и популярный из авторов, конечно, Юлий Ким. Песни на его стихи пели многие киногерои, среди которых Остап Бендер, Бумбараш, персонажи фильмов «Обыкновенное чудо», «Сватовство гусара», «Человек с бульвара Капуцинов», «Про Красную Шапочку», «Собачье сердце»… Плюс к тому Юлий Ким — автор 20 пьес и 2 киносценариев. Он перевел на русский язык 47 из 52 номеров нашумевшего у нас мюзикла «Нотр Дам де Пари». 23 декабря у Юлия Черсановича юбилей — 70 лет, «МК» не мог пройти мимо этой важной даты для всей страны.
— Юлий Черсанович, вы уехали в Израиль, почему вернулись?
— Никуда я не уезжал, я живу здесь, в Москве, но имею гражданство и квартиру в Израиле и дважды в год бываю там.
— Скажите, бардовская песня — явление чисто русское?
— В том виде, в каком мы ее понимаем и ощущаем, — да. Нечто похожее есть в Польше, но очень отдаленно похожее. Разновидности авторской песни (песни, сочиненной целиком одним человеком, который неповторимым образом все это еще и исполняет) можно встретить и во Франции. Но авторская песня в России имеет свою, особенную историю. Пожалуй, нигде не было такого давления на личность, нигде сочинителям и исполнителям не приходилось преодолевать такое «сопротивление среды». Те интонации, которые в ней звучат, есть только в России.
— Бардами становятся или ими рождаются?
— Я воспитывался в очень голосистой и певучей семье. Мой отец — кореец, мать — русская. Но поскольку отца арестовали, когда мне не было и года, я его, конечно, не помню. Да и вообще о родне своей корейской не имел ни малейшего представления до самой поры реабилитации. Основное мое воспитание проходило в русской семье Всесвятских — материной родне. Когда собирались мои дядья и тетки, каждая такая встреча превращалась в вечер песни. Во время этих вечеринок я и научился петь.
— Не было обиды на власть, что родители пострадали от репрессий?
— У меня было обычное советское детство и отрочество. Я был совершенно правоверным пионером и комсомольцем до 1956 года, когда мои взгляды кардинально переменились. Я прошел обычный путь типичного советского интеллигента — был потрясен разоблачением культа личности Сталина, потом пережил увлечение «возвратом к ленинским нормам». Даже написал такую пьесу, где сравнивал Ленина со Сталиным. Симпатии автора, конечно, были на стороне Ленина. Потом прозрение продолжалось. И уже окончательно завершилось к концу семидесятых. Массовые сталинские репрессии, когда на каторгу без суда отправляли целые деревни и даже народы, никакими историческими условиями оправдать нельзя. Все это лишь результат чудовищного властолюбия диктатора.
— По первой профессии вы — школьный учитель, правда, русского языка, литературы, истории и обществоведения. Как так случилось?
— В школе я учился у собственной матушки, преподававшей литературу. Мне очень нравилось, как она работала, вовлекая класс в диспуты, беседы. Позже я стал применять те же педагогические методы. Но мое поступление в МГПИ не было целенаправленным. Я просто испугался поступать на журфак МГУ. Тамошние абитуриенты мне, приехавшему из Туркмении, показались чрезвычайно умными. И я решил пойти по матушкиным стопам — в педагогический. Думалось, бог даст, вырулю потом на литературную стезю. И пока я учился в институте, сочинял стихи, песни, пробовал себя в прозе.
— Вы не пытались перевестись в более творческий вуз?
— Нет. Мне нравилось там учиться, я понимал, что от меня самого зависит, кем я стану. Образовательную базу наш институт давал очень хорошую, и атмосфера была творческой. В одно время со мной там учились Юрий Визбор, Юрий Коваль, Петр Фоменко, Марк Харитонов, Юрий Ряшенцев. До сих пор со студенческих лет у меня осталась масса друзей и связей, творческих в том числе. Но к концу учебы я понял, что ни к чему, кроме учительства, не готов. И уехал работать по распределению в среднюю школу на Камчатку, где прожил три сказочных года. Потом уже в Москве я преподавал пять лет еще в двух школах. Это тоже было удивительно насыщенное и замечательное время.
— Почему же оставили школу?
— Меня все чаще стали приглашать в кино и театры посочинять песни. Я уже занял свое место в когорте наших бардов. К
* * *
— Песня «Рыба-кит» — ваша первая «проба пера» на камчатскую тематику?
— На камчатскую — первая. Но сочинял я ее в Москве, перед тем как отправиться по распределению. Мне так понравилась тогда моя храбрость, что я тут же сочинил песенку о неведомом мне еще крае. Это, конечно, шуточная песня, и ничего камчатского в ней нет, кроме двух слов: «лот» и «сейнер».
— Как киношники разыскивали самодеятельного исполнителя, не состоящего ни в каких творческих союзах?
— Запросто. Увлечение бардовской песней тогда было своеобразным помешательством. Стоило, к примеру, Визбору где-нибудь на кухне спеть новую вещь, как через неделю она, записанная-перезаписанная на бобинах, уже звучала во Владивостоке. В 1963 году в одной московской скульптурной мастерской мои песни услышал режиссер Вульфович. Ему так понравилось, что он пригласил меня написать для фильма песни и сняться, исполняя их. Так появилась на свет песня «Фантастика-романтика», в свое время очень популярная.
И среди профессиональных писателей были любители этого жанра — вспомните Галича. Когда в 1965 году Александр Володин услышал записи моих песен, то я оказался в съемочной группе фильма по его сценарию «Похождения зубного врача». Дальше все шло по нарастающей.
— О чем будет петь Остап Бендер в «12 стульях», определяли вы или режиссер?
— В кино бывает
— Вас не огорчало, что в кино часто брали у вас стихи, отвергая музыку?
— Когда приходишь на картину и там уже есть композитор, то естественно, что он пишет всю музыку и песни в том числе. К Дашкевичу и Гладкову я почти всегда приносил только тексты, понимая, что они сами сделают то, что нужно. Но бывали случаи, когда композитор охотно брал мой вариант песни. Например, Альфред Шнитке, когда писал музыку к фильму «Похождения зубного врача». Так же, как в фильме «Белорусский вокзал», когда он сохранил музыку Окуджавы, сделав только аранжировку. В фильме «Точка, точка, запятая» Геннадий Гладков музыку к моим песням написал сам. Она оказалась схожей с моим вариантом, но это была его музыка. С Алексеем Рыбниковым мы сделали четыре фильма, самым известным из которых был «Про Красную Шапочку», где было 12 песенных номеров.
— Вы пишете пьесы-сказки, почему?
— Это дает довольно большую свободу моей фантазии. Причем пользуюсь чужими сюжетами. Сценические судьбы у них сложились
— Вашим тестем был известный диссидент. Как это сказалось на вашей жизни?
— Диссидентство в Советском Союзе не было массовым явлением, но в нем принимали участие многие замечательные люди. Я оказался в самом эпицентре этого вполне естественным путем — моим тестем стал Петр Якир, сын легендарного командарма, уничтоженного Сталиным. Сам он был взят в
— А как вы относитесь к сегодняшней действительности? О том ли мечтали в
— То, что мы теперь имеем, во многом представляет собой картину ужасную. Но если шестидесятник сейчас беспокоится и чувствует себя ответственным за это, то я могу ему сказать: ты за это не отвечаешь! За свое время ты отвечал и выполнял свою общественную задачу — выполнял миссию духовной оппозиции режиму, осуществляя свободу творчества и слова явочным порядком. А отвечать за то, как развернется эта свобода, когда она будет достигнута, должны следующие поколения. Думаю, что претензии нужно предъявлять обществу в целом: в какой степени оно управилось со свалившейся на его голову свободой. Можно сказать, не лучшим образом.
— Подъем
— В этом есть доля истины. Но все же предпринимательская деятельность и творческая энергия — разные вещи. Ощущение свободы, пришедшее после XX съезда, было настолько сильным, настолько мощным, что дало толчок бурному расцвету нашей культуры. Но всплеск творчества произошел и в
— Принято считать, что бизнес и творчество плохо уживаются.
— Во всяком случае, отношения между ними непростые. И в новые времена художники попадают в зависимость, только совсем в иную, чем в советские десятилетия. Слава богу, эта зависимость не идеологическая. Но рынок диктует определенные условия. К примеру, вполне возможно, что в авторе, подписывающемся псевдонимом Борис Акунин, пропадает блестящий прозаик, а так мы имеем дело с талантливым детективщиком, и только. Сказать же, что он достиг на ниве криминальной литературы таких высот, как Эдгар По, нельзя.
— Как вы можете оценить диссидентство?
— Один мой приятель говорит: у нас была культура тюрьмы, наша цель — культура свободы, а дорога от одной к другой лежит через свободу бескультурья. Мы сейчас в пути. Чем больше будут наращиваться элементы культуры во всех областях нашей жизни — экономической, политической, образовательной — и других, тем быстрее мы придем к тому, что называется культурой свободы. Но самое главное состоялось — мы свернули на общечеловеческую дорогу либеральных ценностей.
— У вас не было желания высказать в песне все, что вы думаете о властях?
— У меня есть песен двадцать «на злобу дня». Я их условно называю. Например, «Монолог пьяного Брежнева» или «Песенка о шмоне». Но социальная тематика у меня не достигла такого накала, как у Высоцкого и Галича. Однако я могу работать и в этом жанре, потому что я бард с театральным уклоном и мне приходится решать самые разнообразные задачи.
— Высоцкий водил дружбу с бардами?
— С дружной компанией бардов, участниками Грушинских фестивалей, он дела не имел. С Булатом Окуджавой он, помнится, приятельствовал, называл его своим учителем. Шапочно был знаком со мной. Больше — с Визбором. Понемножку он знал всех, но всегда держался особняком.
— Бардовское сообщество не обиделось на вас за уход в профессионалы?
— Ничуть. Нет такой профессии — бард, в отличие от профессиональных писателей. Мы
* * *
Одно время бытовало мнение, что бардовская песня только для застолья, для посиделок у костра, что она должна бояться эстрадных подмостков, чураться гонораров. Это заблуждение уже изживается. У любого сколько-нибудь известного барда половина семейного бюджета опирается на доходы от концертной деятельности.
— А может современный литератор нормально существовать за счет своего труда?
— И наша, и мировая практика показывает, что жить только писательским трудом могут себе позволить очень немногие. Литераторы вынуждены заниматься еще чем-либо, чаще всего преподаванием, как в случае с Иосифом Бродским, Василием Аксеновым, Евгением Евтушенко. И это авторы, которых охотно и активно издают. А что говорить о менее титулованных лицах? Хорошо идут дела только у расплодившихся производителей «чтива», поставляющих на рынок огромное количество одноразовой детективной макулатуры. И женщин в этом жанре
— Вас не задевает, что некоторые ваши песни исполняют как народные?
— Таких не так уж и много. Я знаю случаи, когда нашу с композитором Дашкевичем песню из кинофильма «Бумбараш» — «Ходят кони над рекою» — исполняли как народную. Это можно почесть за комплимент.
— Я слышала, что вы инициатор установки памятника «Мимино». Вам не кажется, что в столице стало слишком много памятников?
— Вовсе нет. Если пройтись по Зальцбургу или Санкт-Петербургу, то там памятники на каждом шагу. Ничего ужасного в этом нет. Я не инициатор, я просто подписался под общим обращением к Юрию Лужкову с предложением поставить этот памятник. Плохо если памятник возникает без предварительного обсуждения, как это произошло с Петром I, ведь многие были против. Он мне очень не нравится, очень помпезный и стоит крайне неудачно. У меня вообще мягкие претензии к Юрию Михайловичу за его пристрастие к творчеству Церетели.
— Вы до сих пор даете концерты. Какая аудитория вам уютна?
— Максимальная аудитория 400 человек, а лучше 200, а еще лучше домашний концерт. Его я люблю больше всего. Бардовская песня превращает публику в компанию. Чем больше народа, тем труднее это сделать.
— Личный вопрос. Расскажите о семье.
— Я женат, вторым браком. От первого брака у меня есть дочь и три внука. Дочь — журналист. Есть любимая старшая сестра и племянник. Он арт-директор кинокомпании, пишет песни.
— Как вы работаете, с техникой дружите?
— Нет. Пишу на бумажке ручкой, потом на машинке. Очень хочу в следующем году освоить компьютер.
— А какие еще планы на будущее кроме дружбы с компьютером?
— Продолжать работу в проектах, в которых работаю и сейчас. Но не буду рассказывать — я человек суеверный.
Юлия Гончарова
