Свежее утро в Камергерском. Возле блинной «Теремок», на углу Тверской и переулка, скапливаются мальчики и девочки. В Школе-студии МХТ третий тур. В этом году учеников набирает Константин Райкин.
Папка «Да» и папка «Нет»
На подоконнике аудитории
— Послушайте, сегодня мы тут погибнем! Их 80! Константин Аркадьевич, поймите, есть очень хорошие, но к нам они не пройдут. Просто потому, что по типу это артисты Женовача! Давайте себя пожалеем. Вообще надо быть жестче!
Райкин:Да не надо жестче! Мы человеку судьбу выбираем. Давайте пропустим на конкурс, там посмотрим. Если бы можно было точно угадать, мы бы тут с вами не сидели день и ночь.
…Входит первая десятка, рассаживается вдоль стены.
— Я буду с вами на ты, — говорит Райкин, — такой у меня стиль. Извините, если мы будем прерывать на полуслове, хорошо? Там вода, она для вас.
Райкин — артист-гений, и люди из провинции, ничего, кроме «Труффальдино из Бергамо», не видавшие, сразу ощущают (сами признались) электричество его присутствия. В роли мэтра он деликатен, доброжелателен; устанавливает контакт так, что абитуриенту кажется: он единственный в мире. Одних останавливает сразу, других слушает долго.
Возникает девочка, явно талантливая, со странным некрасивым лицом, внезапно озаряющимся, c огромной гривой волос. Пока комиссия перешептывается, как на консилиуме, Райкин просит:
— Выйди из леса — откинь волосы, пожалуйста. Я чувствую, ты сейчас будешь торопиться. Не торопись! Не стрекочи. И давай
Другая, полноватая, громкоголосая, врывается на сцену с залпом сверхтемпераментного монолога на итальянском. И тоже получает дополнительный «бонус»:
— Хорошо, что ты хорошо себя чувствуешь в высоких температурах. Но используй опыт второго тура
Он слушает, подавшись вперед, громко хохочет, поддерживает абитуриентов. А иногда возмущается.
— Такое чувство, что я тебя к доске вызвал, а ты хочешь играть в футбол — вот так сейчас читал Есенина! А с Крыловым что ты сделал?! «В минуту псарня стала адом»! Ты понимаешь, что там произошло? Там же история, а тебе она безразлична.
В ответ отчаянно:
— Я вас боюсь!
Крылов, само собой, абсолютный чемпион в конкурсе басни, второе место делят Михалков и Лафонтен. В прозе лидируют Толстой, Достоевский и Борис Васильев. В поэзии — Цветаева и Маяковский. Неожиданно много Хармса, читают Бродского, Ахмадулину.
Некто вихрастый выкликает с пафосом: «Я скажу: не надо рая!»
Райкин (вполголоса): «Ну, тут все ясно: Рая — это женщина. «Не надо, Рая!»
…
Крепкий, кудрявый, учитель физкультуры из Коврова. Тип Ноздрева и читает про Ноздрева. За три тура, кажется, похудел на два размера. Комиссия его одобряет:
— Дима, ты лучше стал читать!
Райкин: А он репетировал! Ходил в другие вузы. Отжимался!
Мальчик хрупкий, маленький, с тем, что Станиславский называл «заразительность».
— Антон, ты хорошо прочел! Но немного шкатулочно. Будто мы с тобой в лифте ехали. Я беру тебя на конкурс. Но — прибавь! Увеличивай энергию. Мне голоса не хватает, я от тебя отключаюсь. А надо — чтобы мне было не отцепиться!
Бледная до голубизны девочка читает затравленно. Райкин:
— Не узнаю тебя сегодня!
Она — голосом нервной скрипки:
— Мне всю ночь снились мертвые животные.
Грустный голос из комиссии:
— А нам — абитуриенты!
Есть абитуриенты-чемпионы, устойчивые как мамонты: поступают подряд ко всем, кто набирает в этом году, — к Алексею Бородину, Сергею Женовачу, Павлу Любимцеву, Александру Галибину и во ВГИК. Между вузами и педагогами идет свой негласный конкурс: борьба за самых талантливых; каждый их прельщает
Отобранных на конкурс вечером предупреждает:
— Поймите, конкуренция еще обостряется. Зал небольшой, но вы должны тащить нас к себе с помощью собственной энергии. У вас голоса пыльные. Прибавьте металлу. Распойтесь перед конкурсом, как в ванной! Мнение складывается на первых трех строчках! Нужны качели в репертуаре. И не надо говорить с дырками?
День окончательного конкурса. Учебный театр. В зале — Райкин и его педагоги, глава МХТ Олег Табаков, ректор Школы-студии Анатолий Смелянский, Марина и Дмитрий Брусникины, Алла Сигалова, Роман Козак. Болельщики и студенты других курсов. На сцене — конкурсанты.
— Вставайте в луч. И распределяйте энергию!
После каждой десятки Райкин говорит, кто и почему его интересует. Комиссия спорит или соглашается.
После обеда конкурс девочек. Тут водоворот, одна талантливее другой.
…Выхожу на крыльцо Учебного театра. Вокруг кипит юная толпа, накрытая облаком нервного ожидания; искры летят во все стороны. Через час они узнают, кто поступил.
От пингвина к артисту
Пережив «вступительные», Райкин устал: от сочувствия, внезапных разочарований, терзаний выбора и отходит у себя дома, в «Сатириконе», в кабинете, который
— Это ваш третий курс, третий набор: уже понятен процент возможных ошибок?
— Самый большой был на прошлом курсе — пятьдесят процентов. Там возникла группа лентяев, влиятельных, харизматичных, с которой мне было очень трудно. В конце первого года я с ними разругался так, что вообще думал, что уйду. Такие у меня были от них мрачные конфликтные ощущения, в основном потому, что я не мог победить группу очень разрушительных деструктивных ребят.
— Не хотели учиться?
— Да, и были уверены, что их не выгонят. Остальным говорили: ерунда, не обращайте на него внимания, он просто обязан нам читать нотации, все будет нормально! Меня спасли ребята, которые пришли позже, в основном два американца, которые своим трудолюбием и талантом переломили всю ситуацию, переориентировали весь курс.
— Я спросила одну девочку, почему вы именно к Райкину решили поступать? Хотя она успела в «Щуку» на конкурс и еще
— Да, они же одиноки в Москве, растеряны и хватаются за те вузы, которые ведут себя без чванства и высокомерия. Эту борьбу мы часто проигрываем. Но в этот раз я просто повел себя умнее, провел их через большее количество испытаний, лучше их узнал, затеял с ними тактическую игру, многих выиграл у конкурентов.
— Какие черты своего театра вы ищете в тех, кого набираете, каких вы ловец человеков?
— Олег Табаков любит говорить: хороший, но тихий. И я люблю атомных. Это как машина в 500 лошадиных сил, может и медленно ездить, но силы ощутимы.
— Что считаете нужным воспитывать первым долгом?
— Я считаю, одно из главных качеств артиста — очарованность, отсутствие привычки. Для меня один из главных врагов в профессии цинизм, привыкание и скука. Задача для педагога из сложнейших — как сделать так, чтобы не заканчивалась совместная жизнь по любви, чтобы медовый месяц длился всю жизнь?
С моим самым первым курсом мы вместе встречали Новый год. И решили пойти на сцену нашего театра. Ну просто ангар, пустая сцена, ничего на ней не стоит. Но они первый раз в жизни попали на профессиональную сцену, да еще в новогоднюю ночь. Мистическое место, мистическое время. И стали друг друга фотографировать. Потом подарили мне эти снимки, где все смотрят на этот ангар совершенно очарованными глазами. И я им сказал: «Ребят, я вам буду время от времени эти фотографии предъявлять. И пусть они никогда не станут обвинительным документом. Эту очарованность надо сохранить навсегда. Надо всегда балдеть от театра, от сцены, всегда чувствовать вот этот вкус — ух ты!».
— А еще?
— И еще навык труда я хочу им привить. Такого, какой я считаю трудом! Китайский курс у меня должен быть каждый раз. Труд, работа, схождение с ума на
Сейчас обычно через запятую пишут: артист театра, кино. Но для меня это невозможно сравнивать! Это несравнимо! Театр — место царствования артиста, где ты получаешь невыразимый кайф, если играешь хорошо, если зал подчиняется. Кино — это деньги, слава, хороший режиссер, возможно, но там ты никогда не испытаешь этих мощностей, этих моментов наслаждения!
Они приходят с тем, чтобы стать звездой. А надо артистом становиться!
— А что такое актерство «по Райкину»?
— Актерство вообще — это способ познания жизни, искусство изучения объективной реальности. Как актер изучает жизнь? Он становится предметом, объектом своего изучения. Он становится табуреткой и говорит: «
— Анатолий Смелянский рассказывал, как все замерли на нью-йоркском мастер-классе в Центре Михаила Барышникова, когда вы показали верблюда…
— Ну да. Скажем, естествоиспытатель верблюда фотографирует, изучает его повадки, а актер просто пытается им стать. Это пещерный, первобытный, детский способ познания мира.
Однажды я с моим курсом пошел на спектакль Женовача «Мальчики». И он меня совершенно потряс, просто вывернул наизнанку. И видя меня совершенно зареванного после спектакля, мои все пингвинчики меня обступили и, совершенно как дети в песочнице, когда
— Да при чем тут личный опыт?! Это не опытом постигается. Не вы ли мне рассказывали, как читали и отбрасывали от себя «Записки из подполья», потому что обжигало?
— Так я был тогда после института! Я уже был артистом. Вот эти годы институтские они и есть, может быть, самые главные годы в жизни, они человека взрослят невероятно. Они его просыпают к жизни, к смыслу, к духовности, к Богу. Это важнейшие годы вообще! До них и после — два разных человека.
— Ну и как пробиться через душевную коросту?
— Я всегда провожу их через трех авторов. Шекспира, Достоевского, Островского.
На прошлом курсе была идея мне сыграть вместе с ними. Выбрали «Не все коту масленица», там пятеро молодых и один взрослый дядя, Ахов. Алла Покровская это поставила, они сделали несколько отрывков, очень симпатичных, им сказали: будем делать дипломный спектакль, Райкин будет с вами играть. Они с ажиотажем стали это все обсуждать, а потом мы начали репетировать.
И вдруг они, к своему безумному удивлению, обнаружили, что я работаю гораздо тяжелее, чем они! Они думали, я все делаю, прищелкнув пальцами… а когда я заплакал, потому что у меня не получалось… А у меня всегда есть период в середине работы, когда не получается, когда я не могу соединить текст и игру.
Они опять же, как пингвины, меня обступили. Студенты, не студенты, они мои партнеры, я плачу, впадаю в отчаяние. Я же не придумываю себе страдание, это меня просто ужасно мучит, и Алла Покровская меня успокаивает, да все нормально, Кость! Но эти!!! Они вдруг поняли, что опыт не облегчает дорогу! Что опыт не делает путь легче! Просто у меня уровень задач другой, уровень сложности другой, но мне так же трудно и даже труднее, чем им. И когда они это увидели, они очень призадумались…
— Ни у кого не мелькнула циничная мысль, что это гениальный педагогический этюд, элемент обучения?
— Да не могли они меня в этом заподозрить! Это нельзя симулировать: не получается, и все! На занятиях я всегда в силе, показываю легко, точно! А тут рыдаю от бессилия, от отчаяния. Мы это возили в Нью-Йорк, показывали в Центре Михаила Барышникова.
— В общем — был Аховый успех?
— Ну да! Алла Покровская ужасно боялась, как американцы воспримут Островского, наши реалии. Оказалось, самый американский спектакль! И характеры, и любовь, и деньги, и счастливый конец.
Главное — впереди
— От десятилетия к десятилетию, даже от года к году ощущение театра меняется. Какой театр у вас сейчас на кончиках пальцев?
— Но я и сам меняюсь! Я занимаюсь все время одним и тем же, пытаюсь унюхать время, но я ведь в нем живу, а для этого надо иногда выпадать из него.
Жестче стало на сцене. О добре надо говорить
В общем, о высоком, прекрасном надо научиться говорить без пафоса и давления,
— Почему в вашей сверхзанятой жизни артиста, художественного руководителя театра возникли еще и студенты?
— Да потому, что они мне нужнее, чем я им! Мне кажется, самое интересное в театре происходит среди них, на
— А у вас что,
— Я об этом вообще не думаю! У меня все время абсолютное убеждение, что главное впереди. Что я еще всех удивлю. И себя!
— В год вашего
— Молниеносно. Я сидел и читал лекции Одена о Шекспире, очень интересные, и вдруг в куске про Яго Оден говорит: он никогда не говорил слов неправды. Как и другой герой, и приводит кусок «Записок из подполья», я читаю и понимаю, что знаю его наизусть, он целиком входил в наш спектакль. Беру трубку, набираю Валеру, сразу до него дозваниваюсь и говорю: «Давай поставим на большой сцене «Записки из подполья», я к этому возвращался так много раз, всю жизнь. И он говорит: интересно! Я сейчас выпускаю спектакль, дней через 12 тебе перезвоню и скажу. Перезванивает через три дня и говорит: я согласен, меня эта идея не отпускает.
— Как найти гения?
— Не знаю! В этом году много несметно одаренных людей, очень трудно выбрать лучших из лучших. И нет даже твердой убежденности в том, что тот, кого ты загибаешь, тебе не нужен, а не тот ли тебе не нужен, кого ты оставляешь.
…Не представить, что бывает в момент объявления результатов. Это происходит каждый год, но так, как в этом году, не происходило никогда! Когда к этой группе ждущих вышла наша Наталья Аркадьевна и стала объявлять, кто поступил, кто нет, вдруг я слышу
И вот когда они, накричавшись, наоравшись, нарыдавшись, вошли, зареванные, и сели на пол, на сцену, я им говорю: я вас поздравляю, вы прошли марафон, давайте похлопаем друг другу. Они, рыдая, стали аплодировать. Потом я им говорю: запомните эти моменты, потому что это из сильных мгновений вашей жизни. И вспомните теперь, пожалуйста, этюд, который вы мне на эту тему два дня назад сыграли. Вы поняли, до какой степени вы себя не знаете? Вы поняли, насколько жизнь ярче, неожиданнее, мощнее, чем то, что вы пытались мне симулировать?! Наше обучение будет состоять в том, чтобы эта разница сократилась.
А потом я пошел к тем, кто там плакал, кого не взяли…
P.S. Уехала на дачу. Оставила телефон дома. Вижу: четыре пропущенных звонка от Райкина. Перезваниваю. Слышу явно взволнованный, разгоряченный голос:
— Я не сказал главное. Мы обсуждали, что важно воспитывать в студентах. Человеческие качества! Сейчас выяснилось: двое талантливых ребят из Казани бросили своих сокурсников, тамошний спектакль, чтобы поехать в Москву, показаться нам. Подвели всех ради нашего конкурса. Теперь, видимо, придется с ними проститься. Артист так не может!
И я вспоминаю, как давным-давно спросила артиста Райкина: для чего театр? И он молниеносно ответил: чтобы быть лучше.
Марина Токарева
