Говоря о национальном вопросе, нельзя забывать, что в СССР во главе угла был поставлен именно классовый вопрос.
Роковая ошибка — приоритет экономики над идеологией. Всё должно быть наоборот: именно идеология говорит «как и что надо», дело же экономистов — создать работающую модель денежно-хозяйственный отношений, позволяющую оптимизировать производство и т.д. Наглядно: не было бы ссудного процента как понятия, не было бы мирового кризиса сейчас. Или был бы — но не для России (если бы экономика РФ не была бы так тесно связана с экономикой США, а правительство бы радело о своей стране).
Интересный факт: обе особо опасные идеологии — как марксизм, так и либерализм — исходят именно из экономики, причем из капиталистической модели. Причём с обоих сторон идет схожая суггестия: мол, если не наш подход, то всенепременно противоположный. Всегда «если не свободный рынок, либерализм и т.п.» — то «опасность коммунизма»; если не «вперед, в светлое будущее, к коммунизму!» — то «иначе будет людоедский капитализм». А почему, скажите на милость, пропагандисты обоих антагонистичных (казалось бы) идеологий умалчивают о национал-социализме, при этом пытаясь социализм представить исключительно как «переходную стадию к коммунизму», а национализм — всенепременно буржуазным?
Именно потому, что используется стандартный прием: «они ещё будут нас учить делать гешефт» — ставится ложный выбор из фиксированных альтернатив, когда надо уйти в сторону: если вы не за красное, значит, за круглое!
(Интересен тот факт, что наиболее последовательными пропагандистами как либерализма, так и марксизма, являются евреи; но не будем отвлекаться).
Александр Панарин пишет в книге «Правда железного занавеса» (М., Алгоритм, 2006):
«С позиций коммунистической идеологии русский народ — это в первую очередь рабочий народ, трудящиеся. Это дает несомненные преимущества со стороны социального принципа (социальной справедливости), но обедняет по не менее важным гуманитарным критериям культурной идентичности. Рабочий, пролетарий, трудящийся, — это определенная социально-экономическая, классовая абстракция марксизма, оставляющая в стороне связи человека с родной природой, родной историей, родной культурой. Трудящийся пролетарий живет в природно и культурно нейтральном, обезличенном пространстве, что таит в себе опаснейшие ловушки и подвохи. Вместо того, чтобы выступать главным антиподом буржуа как носителя культурно обескачествленного, количественного принципа существования, пролетарий оказывается сам тотально отстраненным от всего качественно определенного. Последовав за буржуа в новое транснациональное пространство чисто экономических отношений, он обрек себя за ценностную зависимость от своего классового антагониста.
В самом деле, если родной природы, родной истории не существует, а есть только количественно измеримое (в показателях уровня жизни) социально-экономическое положение, то сознанию. нашего трудящегося не спастись от буржуазной пропаганды, свидетельствующей, что на Западе живут лучше. Тогда и отцы, и дети неизбежно станут западниками.
Отцы — это пролетарские материалисты, привыкшие оценивать жизнь по экономическим критериям, признают материальные преимущества Запада.
Дети, эти новые фрейдисты, оценивающие свой статус по критериям эмансипаторской морали, найдут, что на Западе живут свободнее, без понуканий аскетической идеологии.
Этот западнический консенсус отцов и детей и подготовил сдачу социализма в конце 80-х».
Ложная идея классовой борьбы как единственной движущей силе истории довлела над Россией практически весь XX век — и это имело весьма негативные последствия.
«Классовая борьба вторична по отношению к борьбе этносов. Этнические войны появились с появлением человека и сопровождают всю его историю. Сам класс рабов (родоначальник классовой борьбы) появился благодаря этническим войнам; и восстания рабов были, вместе с тем, восстаниями иноплеменных по отношению к этносу-рабовладельцу масс, то есть — продолжением и разновидностью всё тех же этнических войн. Развившись со временем в некоторых (не всех) цивилизационных системах в одну из главных движущих сил истории, классовая борьба, тем не менее, сохраняет свое вторичное и подчиненное положение по отношению к борьбе этносов, в том числе наций и рас». — А.Н. Севастьянов
Субъект истории — не классы, а народы, этносы. Их физические и духовные потребности поднимают массы и сподвигают на достижение общих целей и задач. Их физические и духовные способности предоставляют (или не предоставляют) для этого средства, в том числе царям и заговорщикам. Любой заметный след в истории — это след, оставленный этносами: их военные подвиги, их памятники культуры.
Для справедливости замечу, что это сейчас нам хорошо говорить — из своего времени. Сейчас мы не только знаем последствия этой роковой ошибки, но и обладаем знанием психологии, социологии и т.д. на современном уровне.
Во времена же Сталина эти общественные науки были развиты… куда точнее — не развиты вообще. Если в послесталинский период изучение национальных и расовых особенностей de facto запрещалось (как и в современном мире в т.н. «развитых странах»), то при Иосифе Виссарионовиче действительно не было научной базы, а в психологии господствовала идея «научения» в противоположность врожденному, что совпадало с чаяниями построения «новой общности — советского народа».
