Старое письмо старой подруге. 13 июня 2009
Друзья меня сподвигли поехать с ними на недельку в Коктебель. Они-то надолго, а я-то на неделю. У них там старый домок в саду с сортиром и душем снаружи и с отсыревшими за зиму комнатами.
Они сказали, чтобы я не кочевряжилась, ибо Крым в мае - мечта. Ну и я прикинула - сама я к ним не соберусь, на самолете жутко дорого, на поезде без своей компании с чужими людьми стрёмно, а тут утром спросили по телефону про паспорт, вечером купили билеты и везут. Значит, судьба.
Ведь действительно Крым в мае - мечта.
Про друзей. Юра Арендт, наследник по прямой доктора Арендта, у которого на руках Пушкин умирал. Жена его – Алена. Юра похож на художника: башка седая, бородатый. Его мама (чей дом в Коктебеле) была самой молодой в тусовке Волошина. Звали ее Ариадной. Когда Юре было три года, ей отрезало ноги трамваем. И когда ее мужа посадили, она на протезах стояла на Лубянке в тех очередях, про которые Ахматова в «Реквиеме» писала. К тому же она скульптор. Правда, занималась мелкой пластикой, чтобы не стоя, а умерла - за девяносто. Юра - палеонтолог, занимался наукой, и как-то в последние годы на работу мог почти не ходить. По полгода жили в Крыму, Ариадна уже сидела сиднем в коляске. Там, в саду - две мазанки, мастерские ее и Юриного отчима, в одной из них я и спала, когда приезжала. Юра без конца возится с их творческим наследством: реставрирует, выставляет в Москве и в доме Волошина. Когда я там жила в 91 году - Ариадна еще жива была, и Юра, такой-сякой, охотно бросал ее на меня и сбегал в Феодосию, обжигал в муфеле скульптуры. В том числе небольшую глиняную работу, которую сделал Александр Мень, их друг, часто бывавший у них.
Эта семья – «последние из могикан» прежнего Коктебеля. Старый сад, орехи грецкие, миндаль и все такое. Навес у летней кухни, под ним большой стол, над столом сплетенный старшей Юриной дочкой Наташей абажур. (На фото народ собрался под этим абажуром) В саду и сидела в инвалидном кресле последние свои лет пятнадцать Ариадна.
Юре все помогали - жена, дочери, знакомые баптистки, но как-то в сентябре младшая дочь Маша и ее мама - бывшая Юркина жена - уехали в Англию к старшей дочери, а баптистки тоже где-то болтались, и мы жили втроем: Ариадна, Юрка и я. Только что прошел путч, СССР еще не накрылся, но фактически доживал. Коктебель тоже доживал, но мы тогда этого не знали. Еще жив был галечный пляж и глина целебная на обрыве возле пляжа, которой все мазались - теперь всё необратимо изуродовано, загажено, застроено. Глина забрана цементной стеной, пляж засыпан острой щебенкой, а поверх забран неряшливыми досками - это невозможно описывать.
А тогда романтично было очень и еще можно было искать сердолики на берегу.
Юру все любят. Он похож на героя «Писем римскому другу» Бродского. («Был в горах, сейчас вожусь с большим букетом...» и т.д.) В последнее время стал болеть. Ему за семьдесят.
Всё-таки старый сад в Коктебеле - это было так поэтично и важнее комфорта. Я аскетизм быта не ощущала как недостаток. Спала в спальном мешке в мастерской среди стеллажей и скульптур, рядом с Юриным велосипедом.
Вот и получается что я - романтик. Я рисовала когда-то густую зелень, облупившиеся балясины, веранды, террасы со стеклами ромбиком, большие столы с дубовыми ножками, где пьют чай из разнокалиберных чашек. Яблоки на траве, старый шезлонг. Этого почти не осталось, последний раз мы на такой даче были года два назад, увезли пакет яблок. Не знаю, доведется ли еще - одни умирают, у других дети и внуки перестраивают, вырубают вишневый сад и начинают там жить сами, зовя своих гостей, помоложе.
