Телеграфно о предыстории. Студенты и студентки (на филфаке в подавляющем большинстве учатся девушки) опубликовали открытое письмо, в котором говорится о систематических сексуальных домогательствах на факультете. Преподаватели (двое) по именам не названы, но описаны очень узнаваемо. Вскоре один из фигурантов этого письма — фонетист Сергей Князев (по отзывам — яркий лектор и хороший специалист) заявил, что признает: романы со студентками у него действительно были, но он никогда никого ни к чему не принуждал, все было добровольно. Но, написал профессор на своей странице в фейсбуке, если его поведение может быть интерпретировано как «домогательство», он оставаться на факультете не может и, завершив семестр, уйде
У слова «домогательство» в российской ситуации нет четкого определения. Это может быть и рассказанный студентке многозначительный анекдот, и реальное предложение секса. Точно так же нечетко у нас определение «недобровольности»: является ли добровольным все, что происходит без физического насилия? И могут ли быть истинно добровольными романтические отношения преподавателя и студентки, которая от него во многом зависит и относится к нему с благоговением?
Публичные студенческие откровения вызвали невероятный гнев большинства сотрудников факультета. Социальные медиа буквально разбухли от постов и комментариев, в которых студенток обвиняли в доносительстве: почему они тихо-смирно не пошли со своими проблемами в учебную часть? Хотя, глядя на реакцию многих преподавателей, понять студенток можно. Им пишут примерно следующее:
«Профессор позвал вас обсудить совместную работу вечером в баре? Вы же согласились? Он вам наливал? Вы же пили? Ну, значит, это ваша ответственность, нечего с обвинениями лезть».
Возможно, в учебной части их встретили бы этими же суждениями.
Вообще, поразительно, как этот кейс проявляет этический перелом нашего времени. В первую очередь, это заметно на уровне лексики.
«Вы устроили партком», — пишут учителя студентам, чьи года рождения разнятся от 2000 года до 2003-го. Помилуйте, они не знают, что такое партком.
И вроде бы мы сами боролись за то, чтоб они этого не знали. И чтоб совместное действие не было маркировано для них как нечто непременно отрицательное.
«Вы сами виноваты, — говорят учителя. — Нечего было с преподавателем по барам таскаться». Тут возникает два вопроса. Первый: неужели мы действительно считаем, что ответственность преподавателя и студента в этом случае равна? Второй: неужели преподаватели филологического факультета, то есть люди профессионально занимающиеся языком, не чувствуют именно что «советскости» этих оборотов и претензий? Сама виновата, говорили сотрудники РОНО в начале восьмидесятых моей подруге, которая пошла гулять в мини-юбке и подверглась нападению. Сами виноваты, говорят девушкам сегодняшние лингвисты и литературоведы.
«Доносчицы и стукачки», пишут учителя. В чем же состоит сегодня разница между доносом и жалобой? Как защитить себя, не становясь доносчиком? Что больше похоже на донос в наше время — поход в учебную часть, к которому призывают преподаватели, или огласка?
Но ведь в советское-то время, на которое бесконечно ссылаются преподаватели, именно поход к начальству считался самым недостойным делом.
При этом все эти выяснения про то, кто тут партком и доносчик, отвлекают от по-настоящему важного. Ведь что такое университет, в принципе? Это место, где тебе передают некоторые навыки? Или это место, где тебя меняют, начиняют идеями? Первое может делать кто угодно с определенным набором знаний. Последнее, безусловно, завязано на личность преподавателя. На обаяние, яркость, харизму, умение общаться. То есть многое из самого неприятного, что есть в системе образования — институт любимчиков, необъективность в оценивании работ и, да, любовные связи с учениками и ученицами — это порождение практически лучшего, что в этом образовании есть. Фигура яркого преподавателя, умеющего увлечь за собой, умеющего расширить горизонты.
Преподавателю, который «зажигает» учеников, нужна ответная искра, он должен «подзаряжаться». Вопрос — как далеко он (или она) может зайти в этом своем желании. И если атмосфера и регламент места, где такой преподаватель имеется, это допускает, то романы со студентками и студентами и все несправедливости и даже трагедии, с этим связанные, — неизбежны.
Никто из нас не застрахован от слабости, и единственная возможность ее не допустить — создание разумной и прозрачной системы, внутри которой проявление такой слабости просто невозможно. Создание, например, университетского регламента, оговаривающего множество «слабых точек», — от походов по барам до приветственных поцелуев — уважающего не только права преподавателя, но и права студента.
Насколько движение в этом направлении было бы полезнее, чем онлайн-разборки про «партком» и «доносы»! Но, вероятно, ими заниматься куда увлекательнее.
Анна Наринская
