Крест и скальпель

Фильм о противостоянии хирурга, ставшего священником, и вождя народов товарища Сталина в разгар борьбы большевиков с религией и в последующие годы

    Вера в Бога стала для  хирурга Войно-Ясенецкого страстью более сильной, чем страсть к женщине и даже более жертвенной, чем любовь к собственным четырем детям. Но чего больше было в этой вере:   мистики, монашеского стремления к внутренней святости или, может быть, совершенно необычайного честолюбия? В этом и предстоит разобраться зрителю.  

                                                          ПЕРСОНАЖИ

Войно-Ясенецкий  Валентин  Феликсович – врач, он же архиепископ Лука

Ланская  Анна  Васильевна – его жена

Белецкая  Софья  Сергеевна – медсестра, вторая мать детей Ясенецкого

Дрёмова Капитолина (Капа) - студентка медицинского факультета, затем врач

Ошанин Лев Алексеевич – профессор медицины, друг Ясенецкого

Патриарх Тихон

Патриарх Сергий

Архиерей Андрей

Вальнева  Вера – знахарка

Сталин  Иосиф  Виссарионович – вождь советского народа

Карпов  Георгий  Григорьевич – уполномоченный Совета по делам Русской Православной церкви                                       

Петерс  Яков  Христофорович – начальник Восточного отдела ОГПУ

Артемий Фомин  (Тёма) – студент медицинского факультета, воинствующий безбожник, направленный комсомолом  в органы и ставший следователем

Чуев Иннокентий (Кеша) – милиционер из Енисейска

 

                                                     Поэпизодный план

                                          

                                                                1-я серия

 

  Конец февраля 1953-го года. Архиерей Лука заканчивает богослужение. В этот момент к нему подходят люди в штатском и очень вежливо просят следовать за ними, сразу предупредив, что это не то, о чем можно подумать в подобных случаях. 

    Его усаживают в самолет, и через несколько часов он в Москве. На аэродроме его ждет правительственный лимузин. Его привозят на правительственную дачу Сталина.

    И вот Войно стоит перед живым богом советского народа.

    «А ведь у нас много общего, - говорит Сталин. – Вы однажды сказали, что, если бы не стали священником, то стали бы коммунистом. Вы за то, чтобы государство наше было сильным, иначе его сомнут. Вы в юности решили стать мужицким, считай, пролетарским доктором. Да и в кое-чем другом мы похожи, начиная с возраста.

    «Только я  любил свои страдания, а вы – свою власть.  Я любил Бога и людей, а вы…», -  Войно умолкает.

    «Договаривайте», - зловеще произносит Сталин. – Хотите сказать, что люблю только свою идею. Но это лучше, чем любить себя.  Ладно, не будем ссориться. Давайте я лучше скажу, зачем вас пригласил. Во время американской бомбежки Милана взрывами бомб снесено все здание со  знаменитой картинной галереей, всё в крошку. Осталась только стоять стена с картиной Леонардо «Тайная вечеря». Вот фотография, взгляните».

     Войно с волнением рассматривает снимок. Он ничего об этом не знал. Он ищет глазами стул.

     «Садитесь, - говорит Сталин. – Я тоже этим крайне удивлён. Даже больше скажу – этот факт заставил меня усомниться. Может, напрасно я разочаровался в религии? Может, мы, большевики, зря преследовали церковь? Надо было завоевать ее на свою сторону».

     «Завоевать – значит, использовать. А использовать Бога – это само по себе кощунство», - возражает Войно.

    «Хорошо сформулировано, - отвечает Сталин. – Но что из этого следует? Мы никогда не будем заодно?»

    «На равных – никогда. Вы этого не позволите».

    «С кем на равных? – возмущается Сталин. - Ведь вы такой - исключение, редкость. А другие? Неужели вы считаете этих других равными нам?»

     «Сказав людям, что религия – дурман, вы сказали, что дурман – сама мораль».

   Сталин возмущается: «Что вы повторяете антирелигиозную муру?! Ни один мыслящий человек не может однажды не задуматься, откуда это все взялось? Природа? Но природа – это и есть Бог! Но не в том виде, в каком подаете его вы»  

   «Значит, все-таки вы допускаете существование Бога»,  - то ли спрашивает, то ли утверждает Войно.

    «Черчилль прав: русские умеют хранить тайны даже от своих, - говорит Сталин. – Значит, вы ничего не знаете о небесном крестном ходе над Москвой, над Ленинградом, Сталинградом? Я не могу утверждать, что именно икона помогла. Но ведь не сдали немцам эти три города. И это такие же три факта, как уцелевшая «Тайная вечеря». Но это не весь ответ на ваш вопрос. Последние дни я чувствую, что мне осталось совсем мало. И меня все время тянет исповедаться. Но кому? По-моему, вы – лучшая кандидатура».

    Войно в замешательстве:  «Бог с вами, как я смею».

    Сталин: «Всякая власть – от Бога. Вот власть вам поручает – исповедать товарища Сталина. Подчиняйтесь».

    Войно: «Это какая-то игра, а я не люблю игр».

    Сталин: «Ну, какая это игра, все всерьез. Давайте начнем».

    Главное, что не дает покоя Сталину – не хочет он лежать мумией-идолом в мавзолее. Хочет, чтобы прах его упокоился в сырой земле. Но ведь не позволят. Ни соратники, ни народ. Как быть? Что сделать, чтобы все-таки похоронили его по-человечески?..

          

     … Послереволюционное время. Ташкент. Осень. Узбеки  одеты в ватные халаты, русские - в демисезонные пальто. В уличной толпе встречается немало усатых мужчин с военной выправкой. Приезжих, кажется, больше, чем местных, они съехались сюда со всей России, чтобы спастись от голода, холода и других последствий гражданской войны. На стенах домов плакаты «Белый офицер, помещик и поп – злейшие враги советской власти».    

     Больничный двор. Выздоравливающие красноармейцы курят самокрутки и «забивают козла». К приемному покою подкатывает открытый лимузин. Из него выскакивают чекисты в кожанках, затем на грешную землю сходит сам глава Туркестанского ГПУ 36-летний Якоб Петерс. Следом подъезжает карета скорой помощи. Чекисты выносят из нее молодого человека в грязном и изорванном костюме альпиниста.  Это работник Совнаркома 24-летний Георгий Карпов.

    «Нашел время по горам шастать», - цедит себе по нос Петерс.

    Момент действительно, неподходящий. Железная дорога, соединяющая Среднюю Азию с остальной Россией, перерезана оренбургскими казаками атамана Дутова, в самом Ташкенте готовится мятеж против большевистской власти, а в Ферганской долине узбекская и русская беднота объединилась в «Крестьянскую армию». Не случайно сюда направлен Петерс – специалист по подавлению мятежей.  

    Неподалеку от больницы в доме европейского типа большая квартира Валентина Войно-Ясенецкого. 45-летний профессор в своем кабинете собирает докторский саквояж, проверяет остроту скальпелей.  

    А в столовой завтракает семья профессора: жена Анна (38 лет) и четверо детей. Михаил - 12 лет. Алексей 8 лет, дочь - 10. Валентин – 6.  Дети отказываются от еды. Им надоел ежедневный постный суп из капусты.  

    Появляется бойкий симпатичный парень лет двадцати двух. Это больничный слесарь Артемий, или Тёма. Он приносит остро наточенные скальпели. Тёма сообщает, что профессора ждет какой-то важный пациент.  Профессор, занятый своими мыслями, просит передать, чтобы пациента готовили к операции. Тёма уходит.

    В кабинет входит Анна. Она говорит мужу, что дальше так продолжаться не может. Если не будет полноценного питания, детей ждет так же участь, что и ее. Анна знает, что больные каждый день предлагают ее мужу овощи, фрукты, лепешки и даже мясо, но он ни у кого ничего не берет. По ее мнению, это возмутительно, если учесть, что тех денег, что он получает, хватает только на неделю.

    Не отвечая, Войно прощается с женой, берет саквояж и выходит из дома.

    А в это время в больничном дворе собираются студенты медицинского факультета. Сегодня у них по расписанию – наблюдение за операцией их педагога - профессора Войно-Ясенецкого. Но не все хотят присутствовать. Среди студентов - члены общества воинствующих безбожников. И у них мероприятие поважнее – антирелигиозный балаган-карнавал и снос креста с соседней церкви. Лица у парней и девушек размалеваны сажей, на головах самодельные рога, сзади свисают веревочные хвосты…

    Среди студентов – Капитолина, или Капа, как ее называют. Девушка двадцати лет, яркой народной красоты и с полным набором в голове пролетарских тараканов. Она читает в этом бедламе самоучитель  английский язык – считает, что он пригодится ей во время мировой революции.

   Те, кто собирается идти к церкви, решают, кому лезть на купол, и как лучше свалить крест. Непростая, между прочим, задача, если учесть, что при прогнившем строе люди многие вещи делали на совесть.

    Ясно, что студентам не справиться. Нужен человек с техническими навыками. И тут появляется Тёма. В руках у него ножовка по металлу. До сих пор посматривавшая на него с сомнением Капа, готова признать, что Тёма, вполне может стать героем ее романа.

    Мероприятие безбожников готовы освещать фотограф и корреспондент пролетаркой газеты. Тёма старается попасть в кадр. Он не собирается всю жизнь точить скальпели. Он мечтает о карьере, правда, сам еще не знает, какой именно. Но он считает себя революционером, а какой теперь революционер без должности?   

    Профессор Ошанин сообщает явившемуся в больницу другу Войно, что важный  пациент по фамилии Карпов хотя и держится молодцом, однако находится в тяжелом состоянии. Долго пролежал в глубокой расщелине, во льду, обморозил ноги, пока вылез, пока полз, пока его нашли, началась гангрена. 

   Карпов преисполнен своей значимости, но понимает:  быть или не быть ему инвалидом, зависит от местного светила. И потому готов даже стерпеть его чудачества. На стене висит икона – ну и пусть висит. На вопрос профессора, верит ли он  в Бога, Карпов отвечает утвердительно.  

    Присутствующий при этой сцене Петерс велит своим людям снять икону со стены: «Операционная – помещение государственное. А церковь у нас отделена от государства. Если хочется, молитесь дома, там и икону держите».

    Войно заявляет, что долг врача не позволяет ему в знак протеста отказать пациенту в помощи, но он требует, чтобы после операции икона была возвращена на место. Петерс отводит Войно в сторону и грозит всеми земными карами. Но профессор непреклонен.

    Капу, которая находится в операционной, поведение Карпова приводит в смятение. Выходит, чтобы выжить или не лишиться ног, идейный коммунист может пойти на сделку с Богом? А может,  это и не сделка вовсе? Может, даже у самых несгибаемых большевиков атеизм – не настоящий, а показной? Но если так, то к чему эта травля попов, крушение церквей?

    Войно мешкает с наркозом, советуется с операционной сестрой Софьей Белецкой, сомневается, правильно ли выбрана доза. В то время эта процедура была очень рискованной. Короче, пока он выбирает оптимальную дозу, Тёма уже забирается на купол церкви и начинает спиливать крест.

    Увидев в окно эту картину,  профессор сбрасывает белый халат и бежит к храму. Комсомольцы не внимают его гневу, и тогда он лезет следом за Тёмой и стаскивает его с купола. Посрамленный воинствующий безбожник пытается спасти лицо. «Контра!» - исступленно кричит он в лицо профессору. Но тот сохраняет самообладание. Тогда обнаглевший Тёма оскорбляет профессора, за что получает по морде.

    Карпов должен бы возмутиться поведением хирурга. А он неожиданно ведет себя так, будто находится не на операционном столе, а на антирелигиозном диспуте. Спрашивает с иронией профессора: где его христианское смирение? Стоит ли так бурно реагировать на глупые выходки юнцов? Забавники, перебесятся.

    «Вы правы, я на минуту забыл, что так вы воспитываете нового человека», - с сарказмом парирует Войно.  

    Он рисует на каждой ноге Карпова по кресту и начинает операцию. Студенты замирают при виде мастерски работающего скальпеля.     

    Операция заканчивается аплодисментами. Вот только эта икона в операционной…   «Зачем это вам нужно, профессор? – спрашивает Капа. - Ведь не можете же вы делать это просто так!»

    С этого момента и может начаться диалог создателей фильма со зрителями.  Почему блестящий хирург, образованный, критически мыслящий  человек так беззаветно пронес веру в Бога через всю свою жизнь? И какой смысл видел в этом служении?

    Тёма понимает, что его шансы добиться Капы могут возрасти, если он сам будет иметь непосредственное отношение к медицине. Он сообщает ей, что решил стать медбратом. Это поможет ему поступить на медицинский факультет. Незлопамятный Войно дает на это согласие. Профессор поручает Капе научить Тёму делать перевязки.

     Капа отвлекается на других раненых, а Тёма вдруг видит под повязкой у только что привезенного с фронта красноармейца странные личинки… Тёма брезглив. Он оставляет личинки в ране, накладывая сверху свежий бинт… 

    Петерс сидит у постели Карпова. Тот считает, что нужно вернуть икону на стену, не стоит провоцировать Войно на саботаж. Как хирург, он еще пригодится новой власти. Он может подготовить сотни хирургов. Ведь впереди мировая революция! Но Петерс непреклонен: он обязан выполнять постановление Совнаркома. Ленин очень четко сформулировал: «Необходимо как можно быстрее покончить с попами и религией. Попов надлежит арестовывать и расстреливать беспощадно. И как можно больше. Церкви подлежат закрытию. Помещения храмов опечатывать и превращать в склады».

   «Но Войно-Ясенецкий не поп», - возражает Карпов. «Он хуже, - стоит на своем Петерс. – Намного хуже!»  Чекист сообщает, что собирается взорвать Ташкентский кафедральный собор. Только таким образом можно покончить с православием в Средней Азии - одним махом.

    Слова Петерса слышит операционная сестра Софья Белецкая, и тут же делится новостью с шефом. Профессор просит Софью немедленно сообщить архиерею Борису. Нужно срочно провести собрание местного «церковного братства», иначе говоря, священнослужителей, участвующих в сопротивлении.

    Софья передает слова Войно в присутствии протодиакона Середы, который является секретным сотрудником ЧК.

    Выполняя поручение Войно, Софья идет через весь Ташкент на окраину, где скрывается архиерей Андрей. Но  на обратном пути попадает под обстрел. Чекисты преследуют группу поднявших мятеж оренбургских казаков. Шальная пуля ранит Белецкую в бедро буквально у ворот больницы.

   Профессор собирается сам вытащить пулю. Но он дал слово, что не войдет в операционную, пока на стену не вернут икону. Посредником в переговорах с Карповым выступает Ошанин. Карпов уговаривает чекистов - они возвращают икону.

   Профессор вытаскивает пулю. Он поражен: какое у операционной сестры красивое тело… Неожиданно для самого себя, он говорит Софье комплимент. Она отличная операционная медсестра. Ей не нужно говорить, какой инструмент нужно подать. А он ценит в людях профессионализм. Конечно, Софье было бы куда приятней выслушать другой комплимент, но, как говорится, спасибо и на этом. Она в который раз убеждается, что профессор при всей его импозантной внешности совсем не умеет обхаживать женщин.

   Ошанин напоминает, что они обязаны сообщать о каждом поступившем раненном. Войно не возражает – он законопослушный гражданин. Но Ошанин не успевает позвонить «в органы». О странном ранении медсестры уже донёс Тёма.

    Обсуждая ситуацию, оба профессора идут домой к Войно-Ясенецкому. Ошанин, как специалист по туберкулезу, должен осмотреть Анну.

    Анна упрекает мужа: почему он не предупредил, что придет с гостем?  Хотя… в любом случае ей нечем накормить мужчин. Анна срывается. Она не понимает мужа, как он может проявлять внимание и сострадание к сотням чужих людей и оставаться равнодушным к собственной семье?

    Ее нервный срыв усиливается, когда она узнает, что Войно сам вытаскивал пулю у медсестры. Такую пустяковую операцию мог бы сделать любой рядовой хирург, но никак не главный врач больницы. Анна всегда была ревнива, но сейчас ее охватывает ярость. Она отказывается от предложения Ошанина осмотреть ее. К чему, если ее дни сочтены?

   Ошанин сам видит, как плоха Анна. А он ее любит. Любит давно, еще с той поры, когда они работали вместе в Читинском госпитале. Анна была операционной сестрой. Намек на эту историю эту можно подать зрителю пока что в виде фотографий.

    Неожиданно Войно оставляет Ошанина и бежит через весь город на окраину, где архиерей Борис собрал  церковных братьев.   Обсуждается создавшаяся ситуация. Группа священников в Москве объявила о создании «живой церкви». Они провели Собор, на котором лишили Патриарха Тихона его сана. Живоцерковники ходят в гражданской одежде, коротко стригут волосы, сбривают бороды, епископы по их решению получили право жениться… Естественно, все это происходит при поддержке новой власти.

      Войно берет слово и говорит, что называемые обновленцы  - это вепрь, дикая свинья. Единственным городом в стране, где эта свинья еще не взяла верх, остается Ташкент. Но этой свинье нельзя уступать.  

    Выступление Войно производит на традиционных церковников сильное впечатление. Они понимают, что именно этот человек может возглавить их сопротивление. Архиерей Борис для этой роли не годится. Он сам это понимает и не прочь использовать Войно.

    Он говорит Войно: «Доктор, из вас вышел бы хороший священник».

    Войно воспринимает эти слова буквально:  «Ваше священство. Я отчасти мистик, я чувствую, что вашими устами говорит сам Господь. А для меня повеление Господа – закон». 

    Но Войно не имеет духовного образования. Как же быть? Архиерей Борис находит выход из положения. Профессору вовсе не обязательно вести богослужения, требующие духовного образования. Достаточно, чтобы он выступал с проповедями.

    «Ваше призвание – скажу словами апостола Павла - не крестити (вести богослужение), а благовестити» (проповедовать), - говорит он Войно.

    Однако, для того, чтобы возглавить Ташкентский собор, нужно иметь сан архиепископа, а прежде быть просто епископом, а еще раньше – пройти монашеский постриг… На это требуется время, а времени нет.  

    Здесь же, на конспиративной квартире, архиерей Борис проводит обряд рукоположения, и Войно-Ясенецкий становится священником.

    А дома его ждет неприятный разговор со старшим сыном. Миша обнаруживает в сарае свежевыструганный гроб. И он хочет знать, для кого он изготовлен. Войно мог бы объяснить сыну: мол, дни мамы сочтены.  Умрет, а похоронить будет не в чем.  Здесь, в Средней Азии так туго с древесиной… Но Войно молчит.  

    «Я тебя не понимаю! Совсем не понимаю!» - бросает ему в лицо сын.

    Другие дети, заметно исхудалые, держатся настороженно. Тянется к отцу только самый младший, Валентин.  

    Неожиданно появляется нарочный ЧК, привозит благодарность от Карпова.  Фрукты, овощи, картошка,  вяленое по-узбекски мясо. И кожаный сосуд  с вином.   Анна смотрит на мужа: неужели не возьмет?   «Пируем», - коротко говорит Войно.

    Но застолье неожиданно омрачается неприятным известием. В больнице обнаружен раненый красноармеец с отвратительными личинками под недавней перевязкой. Главного врача требует к себе сам Петерс.

                                                                                        

                                                           2-я СЕРИЯ

 

      После допроса с Войно берут подписку о невыезде. Его бы арестовали, но он нужен как врач.  Допросы Капы и Тёмы сводятся к тому, чтобы сделать их свидетелями по обвинению главного врача во вредительстве. Капа узнает от чекистов, что муж Белецкой был белым офицером. «Спелись баран да ярочка». Это обстоятельство на какое-то время меняет ее отношение к профессору.

       Конечно, Капа догадывается, кто на самом деле виноват в происшедшем. Она требует от Тёмы объяснений.   Неужели он не видел личинок? Тема признается, что видел, но никак не думал, что уже на другой день личинки превратятся в червей.    

      Девушка предлагает пойти и во всем признаться. Но Тёма ее отговаривает. Ведь в этом случае его уволят из больницы.   Шанс попасть на медицинский факультет будет утрачен.

     Капа должна выбирать: либо Тёма не станет врачом, либо Войно получит срок и ярлык классового врага. Казалось бы, выбор для порядочного человека очевиден. Но Капе трудно отказаться от своего фанатизма:  нравственно для нее только то, что хорошо для коммунистической идеи.  

    Чекисты устраивают показательный процесс. В суд приковылял на костылях Карпов. Петерс выступает главным обвинителем.  Рассчитывает втоптать в грязь вместе с профессором и религию.

    Петерс: «Как вы, врач, лучше других знающий, что такое смерть, можете верить в воскресение Христа? Это же обман с преступной целью овладеть душами невежественных людей. Какие доказательства существования Бога вы можете привести? Вы вскрывали людей. Попы говорят, что Бог в сердце человека. Вы его там видели? Отвечайте суду!»

   Войно: «Бога в сердце я не видел, но…»

   Петерс (не давая договорить): «Вот! Как же вы можете  верить в невидимку? Но, может быть, вы его слышали?»

   Войно: «Слышал, и не раз. Тот, у кого есть личная духовная жизнь, не может не слышать повелений Господа. Бог – это совесть и любовь. Только вера помогает человеку правильно выстроить свой внутренний мир. Только благодаря Богу любовь может возрастать, а не уменьшаться с годами в человеке. Только Бог не позволяет человеку желать зла и помогает ему сопротивляться злу. Бог служит человек больше, чем человек Богу. Только об этом не принято задумываться».  

   Войно доказывает, что никакого преднамеренного вредительства не было. Имела место всего лишь, безусловно, преступная с точки зрения медицинской заповеди «не навреди» халатность младшего медперсонала, за что он, как главврач, готов понести ответственность. Хотя… это тоже спорная вина. Английские медики, например, не вычищают такие личинки из ран, считают, что они помогают заживлению…

    Еще  смелее отвечает он на политические выпады Петерса: «Тот, кто увлекается обвинениями во вредительстве, должен иметь в виду, что в какой-то момент в том же самом могут обвинить и его. Никто сейчас не имеет права  сказать, что вредно, а что полезно для России. Только время покажет, кто на самом деле оказался вреден».            

     Петерс посрамлен, но он полон решимости отыграться на Войно, как только тот проявит себя на ниве служения церкви. В этом Петерсу поможет  его агент протодиакон Середа.   

    Войно проводит служебное расследование, устанавливает вину Тёмы и увольняет его.  Обуреваемый жаждой мести, тот  предлагает свои услуги ЧК. Его приводят к Петерсу. Тёму включают в команду подрывников, готовящих взрыв собора.             

    Петерс сообщает в Москву, что в Ташкенте сохраняется очаг сопротивления церковников, и этот очаг возглавил профессор медицины Войно. Налицо смычка реакционного духовенства с гнилой интеллигенцией, а это надо выжигать каленым железом.

    В эти  дни Войно особенно много оперирует. С мест, где идут бои, везут раненых. Психоз войны царит и в госпитале. Его поповский вид раздражает выздоравливающих. Вот и сегодня его побили за рясу. К тому же ему трудно без Софьи. Как операционная сестра она просто незаменима.

   Неожиданно Капа предлагает себя в качестве ассистента.  Войно удается сделать зрячим от природы слепого узбека. Уже на другой день у больницы собирается целая очередь.  

    Анна умоляет мужа прекратить игру с огнём. Если его расстреляют или посадят, дети останутся круглыми сиротами. Их отправят в детские дома, где они потеряют всякую связь друг с другом. Неужели борьба с большевиками для него дороже детей?  В таком случае, чем он сам со своим фанатизмом от них отличается? Себя Анна в расчет уже не берет. Переживания последнего времени не оставляют ей никаких шансов продлить свои дни. Легкие ее уже не работают, ей не хватает воздуха. Она задыхается.

    Анну поддерживает Ошанин: «Не понимаю, чего ты добиваешься. Чье сопротивление хочешь возглавить? Русского народа? Но для нашего народа религия – всего лишь формальное соблюдение церковных обрядов и традиций, но не внутренняя духовная жизнь человека. Внешние формы для него и есть внутреннее содержание. Почему христианское сознание мужиков и раскрошилось в несколько дней, и власть царя рассыпалась в один миг. В народе нет нравственного стержня! Все снимают с себя кресты, а ты надел, церковники бреют бороды, а ты отрастил.  Ну и кто последовал твоему примеру? Никто! Тогда зачем эта твоя ряса?»

   Все ждут от него ответа: Анна, дети, а он, Войно, молчит. У него нет сил что-то доказывать.

   

    Глубокой ночью, чувствуя, что ей остались считанные минуты, Анна просит мужа вколоть ей морфия и позвать детей. Боясь еще больше заразить, она не целует их, а благословляет каждого на расстоянии. Дети уходят.

    «Валечка, я боюсь, - говорит Анна мужу. – Я не хочу умирать. Боже, зачем я приходила в этот мир? Чтобы так рано уйти? Неужели так угодно Богу? Я задыхаюсь в холоде, я кончена».

     Войно видит последний вздох жены и, встав у ее ног, начинает читать псалтырь. Прочтя 112-й псалом, он с нарастающим волнением перечитывает его снова. «Неплодную вселяет в дом матерью, радующеюся о детях».

    Так и не сомкнув глаз, рано утром он сообщает Белецкой, что его жены больше нет.  Софья выражает ему самое сердечное сочувствие. Как бы не слыша ее, Войно говорит, что получил от Бога повеление… Произносит слова из 112-го псалма и спрашивает, не согласится ли она  исполнить божье повеление и заменить его детям их умершую мать.

    Софья отвечает, что конечно же, она готова… Только боится, что не сладит со старшим, Мишей. Слово «только» произносит и Войно. «Только я прошу вас стать второй матерью, не больше», - со значением добавляет он. Софье пытается скрыть разочарование. Но Войно все видит и чувствует, хотя бы потому, что сам неравнодушен к Софье. «Я бы рад, но не могу. Я потом вам объясню», - говорит. Ну, если все объяснит… Какая женщина не надеется на лучшее. И Софья соглашается.  Она даже не спрашивает у Войно, посоветовался ли он с детьми, заручился ли их согласием. А он в круговерти жизни этого не сделал.  

     Белецкая переезжает в его квартиру, и с первой минуты пребывания там сталкивается с вызывающим поведением не только Миши. Другие дети, осмелев, не воспринимают ее, как женщину, которая может стать для них второй матерью. Она для них служанка, домработница. Софья терпит оскорбительное к себе отношение. Надеется, что Войно рано или поздно оценит это по достоинству.

    Она утешает, когда видит его недовольство Мишей. Убеждает: «Сыновья вообще редко походят на отцов, особенно в каких-то лучших качествах. Видимо, природе, или самому Господу не нравится повторение, потому что повторение – это остановка, это не нечто новое, а движение жизни требует постоянного обновления».

    Войно открывает в Софье неожиданную глубину, а сам все больше разочаровывает ее, как любящую женщину. Простодушно делится своими планами. Скоро его объявят настоятелем Ташкентского собора.  Но прежде он должен принять монашеский постриг. Белецкая в шоке. Получается, что у нее нет никаких шансов стать ни женой, ни даже.... Войно не из тех церковников, которые прелюбодействуют тайно.

    Войно понимает, в какое положение ставит Софью, и не хочет ее неволить. Она имеет полное право оставить его детей и вернуться в свою личную жизнь. Но… в таком случае она не выполнит повеление Бога стать второй матерью его детям. Правда, сама она этого повеления не слышала. Но все равно, для нее эти слова – не пустой звук, она глубоко верующий человек. Софья остается.  А Войно не знает, чего это ей стоит.

    Миша настраивает против Белецкой братьев и сестру. Подговаривает их следить, не приходит ли она ночью к их отцу, а отец к ней. Составляет даже расписание дежурств. Стать для таких детей второй матерью – значит, совершить нравственный подвиг. Причем, подвиг без ободрения и поддержки. Войно не до таких тонкостей. Он весь в служении больным, верующим и Богу.

   Он готовится к своей первой проповеди. И вот он на кафедре собора, впервые в рясе священника и с крестом на груди. Его слушает Софья и дети. О том, что он будет выступать, узнает и Капа. Она стоит у самого входа, боясь войти вглубь храма, но она слышит каждое слово.

    Войно понимает, что послушать его речь наверняка пришли и агенты ЧК. Поэтому он не позволяет прямых выпадов против власти. Его проповедь полна подтекста, но именно скрытый смысл и делает ее завораживающей.

    А в это время в подвальном помещении храма Тёма с подрывниками укладывает заряды тротила.

                                                           

                                                           3-я СЕРИЯ

       

    Снова правительственный лимузин во дворе больницы. Карпов прощается с Войно. Он признается, что сам учился в духовной семинарии. И поэтому ему странно, как может врач по образованию отправлять церковные обряды, и как могут церковники допускать к богослужению самоучку. Между ними происходит, что называется, разговор по душам.

     Войно: «Вашу революцию я поначалу принял, ведь она совершалась вроде бы на благо простого народа. Но потом вы без суда и следствия убили царя со всем его многочисленным семейством. Нарушили самую главную заповедь всех религий – не убий. И с этим я никогда не смирюсь. И с глумлением над церковью - тоже.  Это то, что когда-нибудь разъест вас самих изнутри. Всем станет ясно, что так называемая коммунистическая нравственность – это обман и самообман. Вы - обманувшиеся обманщики, Георгий Григорьевич».

    Карпов едет в Москву, а Петерс организует травлю Войно в печати. Выходит статья под заголовком «Недолго печалился наш батюшка». Корреспондент лезет в личную жизнь профессора, строит грязные догадки насчет его отношений с Белецкой. Совершает открытый донос - оглашает, кем был ее муж. Проповеди Войно в соборе прерываются оскорбительными выкриками воинствующих безбожников: «Чудик!»

    Ночью в больницу двое казаков атамана Дутова привозят своего тяжело раненного товарища. Войно оказывает ему хирургическую помощь. Об этом узнает продолжающий работать в больнице слесарем Тёма и сообщает в ЧК.

    На допросе Войно говорит Петерсу банальную вещь. Как врач, он обязан помогать любому человеку. Даже личному врагу. Но в голове у Петерса уже зреет план привлечения профессора к суду за связь с контрреволюционным оренбургским казачеством. Он отпускает Войно, и тот еще не знает, что его ждет, но зрителю ясно: уже  в ближайшем будущем ему предстоят серьезные испытания. 

   А Карпов в это находится с докладом у Сталина. Карпов, как выясняется, вовсе не работник Совнаркома (это было прикрытие), а личный агент генсека, работник его аппарата, находившийся в командировке с целью изучения внутриполитической обстановки в Средней Азии. Так Сталин впервые узнает о Войно-Ясенецком и соглашается с Карповым, что за профессора, с учетом его ценности как военного хирурга, стоит побороться. Но борьба за человека в сознании Сталина чаще всего имеет репрессивные формы.

    «Будет неплохо для него самого, если он немного посидит. Немного, но так, чтобы прочувствовал, - говорит Сталин. – Очень ценный для нас кадр, такими нельзя бросаться. Взялся за самый неприятный участок медицины – гнойные раны, добился большого успеха. Изобрел региональную анестезию – тоже большой шаг вперед. А международная обстановка, сами понимаете, какая».

    «Петерс уж больно рьяно вцепился в него», - замечает Карпов.

    «Петерес не смотрит в будущее страны. Видимо, оно ему безразлично, - говорит Сталин. - Между прочим,  мы до сих пор не знаем точно о его происхождении. В автобиографии пишет, что сын батрака, а в интервью американской журналистке признается, что сын сельского барона. И брак у него какой-то странный. Вроде, большевик, а жена  – дочь британского банкира… Ладно, дойдет и до него черед. А над Войно-Ясенецким я устанавливаю с этой минуты негласный личный контроль. Докладывайте мне обо всех изменениях в его жизни. А исправлять его будем… с божьей помощью вместе. Ведь мы с вами бывшие семинаристы, кое-что смыслим в религии».

     Архиерей Борис совершает постриг Войно в монахи и дает ему новое имя - Лука. В честь одного из апостолов Христа, врача и художника.

    Ссыльный архиерей Андрей, угодив в больницу, сообщает Войно, что Борис подвергается уговорам. Власть хочет, чтобы он перешел в обновленцы. Все бы ничего, но сам Борис как-то подозрительно скрывает это.

    Вдвоем они вызывают Бориса на откровенность, и тот признается, что не устоял. Но он готов вести какое-то время двойную игру.

    Архиерей Андрей говорит Войно, что может своей властью поставить его во главе кафедрального собора вместо Бориса, только для этого ему, Войно, нужно стать епископом.

    Для совершения хиротонии – обряда посвящения в епископы - требуются два епископа. В Ташкенте их нет. Но они есть в таджикском городке Пенджикенте. А это не ближний свет. Войно с трудом находит пароконного извозчика. Никто не хочет ехать по горной дороге, где в любой момент можно наткнуться на засаду басмачей. Поездка становится вдвойне рискованной, когда выясняется, что в повозку тайком пробрался Миша.

    Банда басмачей все же перехватывает их. Главарь, узнав, что Войно врач, везет его в аул.  Оказывается, беременная жена главаря не может разродиться. Войно благополучно делает кесарево сечение обычным ножом.  

    Войно благополучно доезжает до Пенджикента, где два ссыльных епископа проводят хиротонию.

   Архиерей Андрей объявляет Луку настоятелем Ташкентского кафедрального собора.  

    У Тёмы все готово для подрыва собора. Но у него еще есть время. Он встречается с Капой и обещает ей сюрприз ровно в 8 часов вечера. Заинтригованная Капа вынуждает Тёму выдать тайну. Узнав, что произойдет, девушка вдруг приходит в сильное волнение. Нет, она не хочет гибели Войно, вдруг он будет в храме. Но Войно уже закрывается в соборе.

    Капа добивается встречи с Петерсом и говорит ему, что Войно может погибнуть. Петерс посылает чекистов арестовать Войно. Но они могут не успеть. Петерс велит найти Тёму, который должен совершить подрыв. Но Темы нигде нет.

    Едва чекисты успевают вывести Войно из собора, как происходит подрыв, и величественное здание превращается в руины.

    Петерс проводит первый допрос Войно-Ясенецкого в присутствии следователя, который будет вести дело. Показывает, как нужно работать. Этот следователь – Тёма.

    Ясно, что на этот раз Войно не избежать расправы, но Петерс получает телефонограмму из Москвы. Ему предписано отправить профессора в Москву, только не в «столыпине», а в обычном пассажирском вагоне.

    Войно прощается с детьми и Белецкой. Он с ужасом видит, что его семью уже выселили из большой квартиры, и они ютятся впятером в крохотной полуподвальной каморке и спят на двухъярусных полках, совсем, как в тюрьме.

    Приходит проститься Ошанин. И не один, за ним увязалась Капа. То, что произошло, потрясло ее. Не меньшее потрясение испытывает она, видя, в каких условиях будут жить ни в чем не повинные дети профессора.

    Перрон вокзала полон народа. Проводить Ташкентского архиепископа приходят сотни прихожан. Капа с трудом протискивается в вагон и дает   Войно свой адрес. Речь ее путана. Но смысл понятен.   Впереди у нее распределение. Она хочет, чтобы ее отправили туда, где будет он. Пусть только он сообщит свой адрес.

    Гудок отправления. Но поезд, загремев колесами, резко тормозит. Толпа прихожан ложится на рельсы. Люди хотят расставаться с настоятелем. Милиционеры и чекисты палят в воздух – безрезультатно, люди лежат без движения.

    Войно выходит из вагона и обращается к прихожанам с короткой проповедью.      

    «Завещаю вам неколебимо стоять на том пути, на который я наставил вас. Против власти, поставленной нам Богом по грехам нашим, никак нимало не восставать и во всем ей смиренно повиноваться. Подчиняться силе, если будут отбирать у вас храмы и отдавать их в распоряжение дикого вепря... Но внешностью богослужения не соблазняться и поругания богослужения, творимого вепрем, не считать богослужением». 

    У людей, которые слушают архиепископа, такие лица, что Ошанин жалеет о своих словах по поводу религии.

 

                                                           4-я СЕРИЯ

 

      Москва, Кремль. Карпов докладывает Сталину, что Войно-Ясенецкий едет в Москву.  Сталин отдает распоряжение:   «Говорят, этот профессор задумал книгу по гнойной хирургии. Пусть пишет. Пригодится, как учебник для студентов медвузов. У него четверо детей, проследите, чтобы не увольняли женщину, которая их содержит. Что касается срока ссылки,  дайте ему понять, что, чем быстрее он осознает свои ошибки, тем быстрее вернется к детям».

    «А может ли Войно вести богослужения?» – спрашивает Карпов.

    «На здоровье. Только кто будет слушать его проповеди? В Сибири народ малорелигиозный», - говорит Сталин.

    «Вы не определили место ссылки, товарищ Сталин», - говорит Карпов.

    «Войно-Ясенецкий выдает себя за христианина-абсолюта. Вот мы и проверим, какой он абсолют. Пусть поживет немного в тех краях, куда меня царь ссылал».

    Москва, кабинет Карпова. По докладу секретаря входит Патриарх Тихон. По сравнению с Карповым древний старик. Чувствуется, что этот выезд для него нелегкая прогулка.  

    «Вы что-нибудь слышали о Войно-Ясенецком?» – спрашивает Карпов. 

    «Как? – переспрашивает Патриарх. Отчасти он глуховат, отчасти хочет дать себе время, чтобы обдумать ответ. – Ах, этот врач из Ташкента! Говорят, его рукой хирурга водит сам Господь. И, кажется, вы могли в этом убедиться».

    «Да, он спас мне ноги, - подтверждает Карпов. – Но я сейчас не об этом. Скажите, ваше Святейшество, рукоположение Войно-Ясенецкого в епископы законно? Вы его утвердили?»

    «Видите ли… По законам церкви я должен сделать, или не сделать, это только после личной встречи».

    «У вас будет эта встреча, - говорит Карпов. – Войно-Ясенецкий завтра приедет в Москву».

    «Мне послать людей, чтобы встретить его?» - задавая этот вопрос, патриарх хочет понять отношение к Войно со стороны власти.

    «Конечно, пошлите, - разрешает Карпов. – Обязательно пошлите, - повторяет он. – Что же касается утверждения… (Карпов держит лукавую паузу – Патриарх напрягается) то это целиком на ваше усмотрение. Зачем нам вмешиваться в дела церкви? Конечно, у Войно-Ясенецкого непростой характер. Но он ценен для нас, как хирург. И поэтому мы на некоторые его эскапады закрываем глаза. Думаю, он это оценит. Думаю, вы поможете ему это оценить».

     Карпов поднимается из-за стола и достает из шкафа сверток.

     «А это, Ваше Святейшество, скромный подарок к вашему дню рождения. Парча. Подчеркиваю, это не мой личный подарок, это презент от руководства Цэка. Думаю, парча в наше трудное время будет кстати», - добавляет Карпов, глядя на поношенную рясу Патриарха.

     «Вы считаете, что ваши трудные времена это … временно?» – неожиданно спрашивает Тихон.  

     Карпов улавливает смысл вопроса и укоризненно качает головой, чуть ли не пальцем грозит, будто он не мальчик по сравнению  с Патриархом: «Ох, ваше Святейшество!»

    Скромная резиденция Патриарха. Секретарь вводит Войно. Тихон поднимается из-за стола и идет ему навстречу на нетвердых ногах. Они тепло здороваются и с интересом разглядывают друг друга.

    «Сколько вы ехали?» – спрашивает Тихон.

    «Больше недели, ваше Святейшество», - отвечает Войно.

    «Не страна, а целая планета», - замечает Тихон. – Только… все ее боятся и мало кто уважает. Но что-то мне подсказывает, что эта власть заставит уважать.

    Сказав эти слова, Тихон делает знак, что их подслушивают. Лука понимающе кивает, он не забывает об этом ни секунды.

    «Что привело вас в столицу?» - спрашивает Тихон.

    «Скорее всего, я здесь транзитом. Думаю, мне как раз решили показать, как велика наша страна», - отвечает Войно.

    «Право, не знаю, смогу ли я вам помочь, - говорит Тихон. – Но в сане епископа я вас утверждаю».

    «Лучшей помощи я и желать не могу», - говорит Войно.

    «Я уже немало лет копчу небо, - с самоиронией говорит Тихон, - меня трудно чем-то удивить. Но вы – особая статья. Скажите, как вы пришли к Богу?»

    «Очень просто, - отвечает Войно, - когда я горделиво думал, как ловко я работаю скальпелем, у меня бывали неудачи, но как только я начал перед операцией молиться и просить Всевышнего о помощи, не ошибся пока ни разу. Разве это само по себе не божественное проявление?»

   «Мне говорили о вас, как об удивительном проповеднике, - говорит Патриарх. - Теперь я вижу, что это не преувеличение. Если вы скажете эти слова людям, то каждый примеряет их к себе, каким бы делом он не занимался, и Господь поможет каждому».

   Москва, кабинет Карпова. После поздравлений Карпов пытается понять, чего можно ожидать от Войно. Он прямо спрашивает, кто он для власти: друг или враг?

    «Отчасти друг, а отчасти враг», - прямо отвечает Войно.

    «Значит, все-таки враг, - разочарованно произносит Карпов. – Что ж, тогда мы поступим с вами, как с врагом, который может передумать и стать другом. Мы не лишаем вас врачебной практики и священнической работы, более того, дадим возможность писать вашу научную книгу, но при этом вы будете изучать географию и станете в некотором роде этнографом».

    «Сибирь, тунгусы? Надеюсь, места, куда ссылали революционеров?», - говорит Лука.

    «Но в ту сторону вы поедете, как и они, не в пассажирском вагоне», - говорит Карпов.

    «А как же с изучением географии?» - едко спрашивает Лука.

    «В вагонзаке тоже есть оконца, - тем же тоном отвечает Карпов. И продолжает. – Если будут обижать блатные, обратитесь к конвою. А если будет холодно… вот, (Карпов берет один из лежащих в куче полушубков) жена Горького прислала для… узников совести, возьмите, пригодится».

    «Вы совсем растрогали меня вашей теплотой», - говорит Войно.

   «Вас уже ждут у выхода, - предупреждает Карпов.  – И поверьте, я благодарный человек, я сделал для вас все, что мог. И еще сделаю. Теперь мы с вами надолго в одной связке».

    Бутырка. Войно вводят в камеру, где много сидельцев, в основном политические. Но хватает и шпаны. Возглавляет шпану старый вор-законник. Ну, как старый? Примерно лет 50, однако с  подорванным неволей здоровьем. Он тихо стонет – его мучает сильная боль.

     Войно в рясе, откуда другим знать, что он врач? К врачу бы было совсем другое отношение. А тут поп. Короче шпана пробует изгаляться над Войно. Сначала чисто словесно. Молодой блатарь Гога с гордостью припоминает библию, мол, первым-то в рай вошел разбойник, а не Христос!

    «То есть ты считаешь, что разбойник лучше самого Господа? - спрашивает Войно. – Ты так понял, читая библию?»

    «Ну, так», - отвечает Гога.

    Ответа Войно ждет вся камера. И он говорит:

    «Один из двух разбойников, которые были рядом с Христом, злоречил и хулил Господа. Другой же признал себя достойным казни за злодеяния свои, а Господа считал страдальцем невинным. Именно самоукорение, раскаяние отверзло ему очи души, и в невинном страдальце-человеке увидел он страждущего за человечество всесвятого Бога. Так разбойника за грех богохульства, тягчайший всех прочих грехов, Господь низвел в ад на вечную муку. А разбойника, который искренне осудил себя и признал бога в Христе, ввел в рай».

    Камера царит молчание. Тут есть над чем подумать. Но не всем ясно. Слышен голос: «И о чем это все говорит?»

      «Церковью эта история истолковывается, как готовность Бога даровать прощение умирающему в последний момент его жизни, и как пример быстрых перемен в человеке», - поясняет Войно.  

     Старый вор стонет все громче. Войно подходит к нему.

    Тот же голос: «То есть можно всю жизнь грешить, а под конец вымолить прощение? А если человек людей расстреливал и сажал тысячами? Его тоже в рай, если покается? Человек может творить все, что угодно, но если признает Бога, то все ему спишется?»

    Хорошо, что Войно отвлекается на больного вора. Иначе ему трудно было бы ответить на этот вопрос. Он говорит вору, что он, священник, по профессии врач, и спрашивает, как давно начались боли, где именно болит, щупает живот и говорит, что нужна срочная операция.

    Появляется тюремный медик, который не находит оснований не то, что для операции, но даже для перевода в тюремную больницу. Тогда Войно говорит, что у старого человека острое воспаление селезенки, и если не сделать срочную операцию, он умрет в течение ближайших двух часов.

    Выясняется, что в Бутырке в настоящий момент нет хирурга. И тогда Войно просит позвонить Карпову, который его отрекомендует.

    Перед операцией Войно совершает свой обычный ритуал. Спрашивает, верит ли пациент в Бога, и может ли он нарисовать на его теле крест.  Получив утвердительные ответы, молится и проводит операцию.

    Приехавший хирург, не скрывая удивления, подтверждает, что имело место именно острое воспаление кроветворного органа - селезенки. Но это довольно редкое и трудно распознаваемое заболевание. В восторге и тюрьма: ай да поп!

   Уважение к Войно растет еще больше, когда он отдает свой полушубок полуголому Гоге, который уходит на этап в Воркуту. Правда, Лука не знает, что накануне его чемодан опустошил ночью именно Гога… Узнавший об этом старый вор велит Гоге вернуть вещи.  

    Войно тоже отправляют на этап, в Красноярск. В пути он заболевает тифом. Об этом тюремщики докладывают Карпову, а тот – Сталину.

    Реакция вождя: «Ну, чем мы ему поможем? Ничем. Будем уповать на то, что  ему Всевышний поможет. Жаль, конечно, если... Такой хирург… от Бога».

   

                                                             5-я СЕРИЯ

 

    В воспаленном сознании Войно проносятся картины прошлого.

    …1904-й год. В разгаре русско-японская война. Сразу после окончания университета он едет добровольцем на фронт в составе медицинского отряда Красного Креста.  В одном поезде с ним едут хирург Ошанин и сестра милосердия Анна Ланская. Они знакомятся. Их определяют в большой госпиталь военно-полевой хирургии в Чите.   

    Он днями и ночами у операционного стола. Но находит время для простого люда. Возвращает зрение всем местным слепым. А потом… Потом отказывается «вынуть ребеночка» у одной загулявшей крестьянки. Анна поддерживает его. Крестьянку выручает Ошанин из опасения, что она наложит на себя руки и тогда погибнет не только она, но и ребенок. То, что сделал Ошанин, Анне тоже по душе. Так образуется любовный треугольник.

    Молодые хирурги сталкиваются с серьезной проблемой обезболивания при операциях. Существующие способы анестезии кажутся им неэффективными. Войно начинает подготовку к работе над диссертацией на эту тему. Но сама работа требует препарирования трупов в Институте топографической анатомии, который находится только в Москве.

    Ошанин напрасно добивается руки Анны. Напрасно. Она дала обет девства и безбрачия. (Впрочем, еще двое врачей, чьи ухаживания она отвергла, считают, что она просто красиво выбирает) Эта крайность характера привлекает 26-летнего Ясенецкого ничуть не меньше, чем красота девушки.  

    Было бы странно, если бы Анна отвергла его ухаживания. Богатырский рост, благородное лицо. Женщины на него заглядываются. Но Ошанин тоже видный мужчина. Нет, не только внешние данные привлекают Анну в Войно.   

    Она просит его рассказать о себе. Он вспоминает свое увлечение идеями Толстого. Стал вегетарианцем, спал на полу, косил с крестьянами, обедал с ними картошкой и помидорами. В театры не ходил, девушками не увлекался. Любил уединение в своей комнате среди своих картин. Учился в рисовальной школе, сначала в Киеве, потом в Мюнхене.

       Войно украдкой делает набросок портрета Анны. Она случайно обнаруживает рисунок среди других набросков, на которых изображены молящиеся мужики и бабы, странники с посохами, нищие...

    «Странно, что вы стали доктором», - говорит Анна.

    «До Васнецова и Нестерова я бы все равно не дотянул».

    «Но вы могли стать Войно-Ясенецким».

    «Пожалуй, я им и стану, только не в своей мазне».

    «Это, по-вашему, мазня? -  кокетливо спрашивает Анна, предъявляя свой портрет. – И все же почему вы не стали художником?»

    «Я признал себя не вправе заниматься тем, что мне нравится. Я понял, что обязан заняться тем, что полезно для страдающих людей. Лечить крестьян в самой убогой обстановке - это стало моей мечтой. Они съезжались ко мне со всей Киевской области. Я приводил их после операций на глазах в свой дом, потому что мне надо было убедиться, что операции прошли успешно. Наша квартира напоминала глазной лазарет. Родители относились к этому спокойно. Отец у меня провизор, а мама – просто добрый человек».

    «А у меня отец был управляющим имением. И жила я отдельно от простого народа. Но меня тоже всегда мучило, что у меня есть все, а у кого-то нет ничего», - говорит Анна. 

    «Вы небесное существо, Анна», - говорит ей Войно.

    Это признание в любви. Анна изменяет своему обету. В ночь перед венчанием она молится перед иконой Спасителя. Вдруг ей кажется, что лик Господа исчез. Это недобрый знак. Она говорит об этом Войно. Что же делать? Отменить венчание? А вдруг Анне только показалось?     

    После женитьбы работа остается у Войно на первом, втором и третьем месте. Они почти нигде не бывают. Редкие выходы в театр заканчиваются сценами ревности. Женщины заглядываются на Войно. 

   «Ты не просто ревнива. Ты невыносимо, патологически ревнива», - в запале бросает он жене.

    «Нашему счастью мешает не моя ревность, а твой талант, - с грустью отвечает ему Анна.

    Она любит одеваться. Сама шьет нарядные платья. И даже расхаживает в них по дому. Но Войно этого не замечает.

    После окончания русско-японской войны они едут  в уездный городок Фатеж Курской губернии. Войно становится главврачом местной больницы и активным участником создания в России сельской медицины. Русская интеллигенция в лице земских докторов и фельдшеров берет на себя заботы о народном здравии и, несмотря на ничтожные средства, открывает в провинции больницы.

    Он становится практиком-универсалом. Лечит практически все болезни, делает всевозможные операции. Особенно ценен он, как хирург-глазник. Русская деревня особенно страдает от трахомы, тысячи незрячих бродят по стране, выпрашивая подаяния.

    Но чем больше его слава, тем больше пациентов, и тем реже видит его Анна.

    Однажды Войно случайно оказывается дома, когда у жены начинаются схватки. Он принимает, как акушер,   своего первенца.  

    Войно доволен своими успехами. Но в его практике происходит ЧП. Ему привозят грудного ребенка, которому попал в гортань кусочек сахара. Счет идет на секунды. Войно пытается достать сахар гусиным пером – не получается. Он делает на горле надрез – снова не получается. Видимо, сахар проник в бронх. Ребенок задыхается. И тогда Войно рисует на горле йодом крест и просит помочь Бога… Ребенок спасен. А Войно с этого момента верит в свой талант постольку, поскольку верит, что его руками водит сам Господь.

    Но он пока что всего лишь отличный практик. А ему еще в университете прочили будущность ученого. Он должен удалить крестьянину камни из почек. Неожиданно пациент начинает задыхаться. Видимо, фельдшерица передозировала хлороформ. В панике она роняет банку с хлороформом… Войно с большим трудом удается вывести крестьянина из наркозного удушья…

    После этого случая он решает написать монографию о так называемой региональной анестезии. Хочет доказать, что она во многих отношениях надежнее наркоза (в том виде, в каком он применялся в то время). Нужно только добиться точного попадания  иглой шприца в нервные стволы. Один укол новокаина в седалищный нерв – и вся нога теряет чувствительность. Одна инъекция в срединный нерв – и можно оперировать на кисте руки…  

    Но для подготовки диссертации ему нужно прочесть в библиотеках около 500 работ французских и немецких врачей на языке оригинала. Немецкий он знает, еще до университета учился в Мюнхене в частой школе живописи. А французский он учит заново. Плюс опыты в Институте топографической анатомии. Но здесь пригождаются его способности художника. Он сам иллюстрирует будущую книгу по региональной анестезии.

     Он сдает на отлично докторские экзамены. А за книгу «Региональная анестезия» получает премию 900 рублей золотом. Это немалые деньги. Но у семьи столько долгов… 

   Дети подрастают. Тут бы только радоваться семейной жизни. Но Войно по-прежнему, ничего не берет от благодарных пациентов, а на оклад его прожить невозможно. Это бессребреничество вынуждает Анну быть крайне бережливой.

    К ним приезжает сестра Анны, только что похоронившая умершую от туберкулеза дочь, и привозит ее роскошное ватное одеяло. Войно требует выбросить: «В этом одеяле смерть».  Но сестра игнорирует предостережение. В результате заражается Анна, инфицированы дети.

    Для Войно это тяжелейший удар. Он видит в этом божье наказание за измену обету безбрачия. А кто вынудил Анну изменить? Он! По ночам, когда все спят, Войно молится. Но Бог не слышит его молитвы.  Что ж, значит, что-то не так в его вере в Бога.

    Именно в это время ему впервые является мысль, что нельзя в страданиях страдать. Надо страдания любить. Ведь история Христа учит именно этому. Если Христос, как простой смертный, прошел через муки, чтобы стать Богом, то и он, Войно-Ясенецкий, действительно простой человек, не должен страдать от мук, если хочет иметь Бога в душе своей.

   В то время считалось, что при лучении туберкулеза полезен сухой, жаркий климат. Их зовет Ошанин, который живет в Ташкенте. Он помогает оформить вызов и получение вакансии главного врача больницы.

   Они едут целую неделю. 1917-й год. Железная дорога в развале. Безбилетники, мешочники, духота, вонь, детский плач, скандалы между пассажирами. После этого ада на колесах Ташкент возникает, как земля обетованная.     

    … К Войно возвращается сознание. В тифозном вагоне он один. От остальных больных тифом тюремщики избавились. Они выбросили бы и Войно, но вступился чекист. «Этого не трогать, он под особым наблюдением»…

    Ташкент, кладбище. Ошанин ухаживает за могилой Анны. Мимо идет Капа. Она похоронила мать. Капа просит у Ошанина адрес Войно. Ошанин говорит, что последнее письмо он получил от друга из Москвы. Войно сообщал, что встретился с Патриархом и ждет отправки в ссылку, но места назначения не знает. Скорее всего, Восточная Сибирь.

    Вдвоем они навещают детей Войно и Софью. Миша говорит, что в школе ему предложили отказаться от отца. Отец не заботится о них. Он фактически их бросил ради своего Бога, которого нет. Миша спрашивает совета у Капы, которую знает, как активную комсомолку. Капа не знает, что сказать мальчику. Она сама не понимает Войно. Но, может быть, что-то скажет Софья? Вот уж кто действительно страдает от странного поведения Войно.

    Софья приводит слова из Евангелия от Матфея: «Служитель Бога не может ни перед чем остановиться в своей высокой службе, даже перед тем, чтобы оставить своих детей».

         

                                                           6-я СЕРИЯ

 

     Карпову докладывают: Войно-Ясенецкий выжил без лекарств и доставлен в Енисейск.

    Енисейск – город в 400 км севернее Красноярска, столица золотопромышленного района. Добротные особняки купцов, приисковых рабочих и служащих. Мощеные улицы, одиннадцать церквей. Раньше здесь было 15 тысяч жителей, осталось только 6. В церквах хранится картошка, вместо опытных докторов врачуют фельдшера. Мастера своего дела всех профессий либо высланы, либо уехали сами.

    Главе местного комсомола Митьке Щукину владыка Лука не понравился. В этих краях, вообще, отношение к религии и священникам особенно хулиганское и грабительское.

     Войно хочет вести богослужения. Но единственная действующая церковь в руках воинствующих безбожников. Одна комсомола усаживается, задрав юбки, на престол… 

     Войно заходит в местную больницу, называет себя. Заведующий встречает его с недоверием. Как такое может быть - профессор в рясе?

     «У нас плохой инструмент, нечем делать операции», - говорит заведующий.

    На самом деле инструментарий в больнице на едкость замечательный. И Войно все же уговаривает заведующего разрешить ему оперировать.

    В местном ГПУ подозревают, что он получает большие гонорары, и подсылают к нему пациентов – разведчиков. Но Войно говорит им, что подношения ему не нужны. «Это Бог вас исцеляет моими руками, молитесь ему, и в этом буде  ваша благодарность».

    Ага, ведет агитацию!

    В Енисейск привозят умирающего мужчину – отказали почки. Помочь ему Войно не может. Единственный способ… А если не получится? Тогда позор и сомнение, в самом ли деле его рукой водит сам Господь.

    Войно велит родным умирающего заколоть теленка и пересаживает почки животного человеку. Он слышал, что однажды в Европе такой фокус удался одному хирургу. Вся Европа следила за экспериментом, затаив дыхание. Почки тогда прижились, но повезет ли ему? Ему везет.

     Профессор делает операции целой семье тунгусов, страдающих врожденной катарактой. Из семи человек шестеро обретают зрение.  Слух об этом облетает огромные просторы края, превращая ссыльного врача почти в божество. К нему едут сотни эвенков, страдающих врожденной трахомой, мешающей хорошо стрелять. Он получает прозвище Белый шаман.  

    Однако Енисейск это не конечный пункт ссылки, определенный Сталиным. Войно отправляют дальше на север.  В Туруханск. Перед отъездом его предупреждают, что председатель Туруханского местного совета Бабкин люто ненавидит священников и самолично принимал участие в разграблении церкви.

    Передвижение Войно по Ангаре опережает молва. В Туруханске толпа встречающих на берегу опускается перед ним на колени, прося благословения. Крестьяне ждут от него проповеди. Верующие возят его в храм в повозке, покрытой коврами.

     Бабкин в ярости. Он сознает, что Войно мог бы пригодиться, как врач - в городке и округе масса больных людей. Но не может допустить, чтобы люди снова стали ходить в церковь. 

    Молодой милиционер Кеша Чуев везет Войно севернее за 1500 верст!  На вопрос, куда они едут, Кеша отвечает: «К Ледовитому океану». Кеша ненавидит профессора только за то, что ему самому приходится ехать в такую даль в открытых санях. Началась зима.

    Кеша издевается над Войно.  Сбрасывает с саней его чемодан, заставляя нести несколько верст по глубокому снегу. Неожиданно начинается пурга, дорогу заметает. Войно останавливается в надежде, что Кеша вернется за ним. И милиционер возвращается, но при этом сам сбивается с пути.  У Войно одна надежда – он обращается к Богу с молитвой. Помог ли Бог, или Кеша натыкается на Войно случайно, но они благополучно добираются до цели своего смертельно опасного путешествия.

     Местные жители станка Курейка вносят Войно в избу на руках и отогревают в енотовой шубе под оленьими шкурами. Но он не может согреться. Оконные рамы «остеклены» примороженными пластинами льда. Железная печка топится и днем и ночью, но вода в избе все равно покрывается коркой льда, а перед дверью никак не тает сугроб снега.

     «Здесь жил три года Сталин», - говорят Войно, и он начинает понимать, что оказался здесь не случайно. Три года?! Сколько же суждено пробыть здесь ему?

     Он не может бездействовать, как священнослужитель. Но его попытки читать вместе с крестьянами Новый Завет безрезультатны. Тонкости вероучения  крестьянам не интересны. Но обряды они формально соблюдают. И Войно в совершенно непригодных для обряда крещения условиях все же крестит младенца.

    Избавление приходит в марте. В Туруханске от острого аппендицита умирает крестьянин. Местные жители устраивают Бабкину скандал: этак завтра еще кто-нибудь умрет, зачем услали доктора? Патрикеев мог бы отмахнуться и разогнать смутьянов, но у него самого брюхо болит. За Войно приезжает все тот же Кеша Чуев.

    Обратный путь напоминает добрые старые времена, когда архиереев встречали колокольным звоном. На всех остановках Войно служит молебны и проповедует.

     После возвращения Кеше подносят  большую чарку водки. Но милиционер отказывается: «Во хмелю я груб, вдруг нахамлю профессору-епископу. Нет!»

    Карпов докладывает Сталину, что Войно и не думает исправляться. Напротив, все больше входит во вкус деятельности святителя.

    «Ну и черт с ним, - говорит вождь. -  Верните его в Ташкент. Он же умный человек. Не может не понимать, к чему идут события в мире. А если еще не задумался, подскажите, что он нужен государству не в рясе, а в белом халате, не с крестом, а со скальпелем?».

  

                                                           7-я СЕРИЯ

 

    Возвращение Войно в Ташкент  приносит ему одни разочарования. По-настоящему рады ему только домашние, друзья и прихожане. Он хочет вернуться на кафедру в университете – ему отказывают: неблагонадежен. Нет для него места и в больнице. Он вынужден заниматься частной врачебной практикой. Его молодые ученики разыскивают в городе долго болеющих бедных людей.

     Особенно раздражает он чекистов, которые только ждут случая, чтобы расправиться с ним. Он чувствует, что находится на прицеле, и пытается использовать с пользой для детей то недолгое время, пока еще находится на свободе.

    Особенно беспокоит его Миша.

    Мудрая Софья говорит Войно: «Вам нет нужды читать детям мораль. Для них достаточно вашего авторитета и вашей славы. В их жилах течет ваша кровь. Достоинство и самолюбие не позволят им стать никуда не годными людьми. А если кого-то не туда занесет… не беда. Это временно. Положитесь на меня. Для чего существую я?»

    После этого у Войно происходит непростой разговор с младшим, Валентином, который помогает ему в работе. И он повторяет слова Софьи, говорит, что для отцовского воспитания достаточно примера.

   Неожиданно болезненный и тихий Валентин в исступление кричит: «Какого примера? Ты хоть думаешь, что говоришь? Какого примера? Ты живешь в своей скорлупе, в своем мире, и не хочешь видеть, что происходит вокруг».

   И все же Войно добивается своего.  Все трое его мальчиков идут по его стопам – в медицину.  

    Капа не спешит встречаться с Войно. Девушка очень изменилась, повзрослела. Профессор Михайловский оставил ее работать на медицинском факультете. Она читает курс физиологии. Тёма, подающий надежды сотрудник ГПУ, не теряет надежды получить ее в жены. А Капа…   Ее тянет к Войно масштаб его личности, его загадочный внутренний мир. Ну и он все еще импозантен, красив, его сил хватит на много лет…

    Капа находит предлог для встречи. Ее беспокоит состояние ее шефа – Михайловского. Иногда ей кажется, что профессор не в себе. Похоже, он свихнулся на своей идее изобрести эликсир бессмертия. Признаки умопомешательства усилились после смерти от скарлатины  его 12-летнего сына. Профессор продолжает покупать для него вещи, сладости…

    Капа понимает, что Войно не специалист по душевным болезням, но он диагност от Бога. Он должен понаблюдать Михайловского.

    Михайловский показывает свои чудеса при полном зале зрителей. Он выпускает у собаки кровь и вводит ее обратно в особом растворе. С помощью такого промывания он обещает в недалеком будущем излечивать самые разные болезни. Незатейливый фокус подается как всесилие науки. Зрители заходятся от восторга. А шарлатан уже обещает, что впереди – воскрешение из мертвых. Советская наука все может!

    Михайловский приглашает Войно к себе. Он должен что-то показать.  В ванной лежит мумифицированное формалином тело его сына, умершего год назад от скарлатины.

    Нервы Войно не выдерживают. Он спешит распрощаться и уйти. Конечно, Михайловский свихнулся – в этом не может быть сомнений. Но какова власть, которая столько времени поддерживает его безумные попытки изобрести эликсир бессмертия!

    Утром Войно узнает, что Михайловский застрелился. Капа просит его выдать справку, что профессор производил впечатление умалишенного. Это просьба жены Михайловского, подруги Капы, которая боится, что священник откажется отпевать самоубийцу. Нет, тут что-то не так.    

    На другое утро его поднимают с постели громкие стуки в дверь. Это Тёма с коллегами в черных кожанках.

      «Вы были вчера у Михайловского?» 

      «Был».

      «Отлично! Значит, это вы убили его».

      «Бог с вами!»

      «Нет, гражданин Войно-Ясенецкий, бог с вами. А с нами – пролетарское правосудие. Наконец-то, вы попались! Мотив налицо. Опыты Михайловского подрывали основы вашей религии».

     Войно бросают в битком набитую камеру. От духоты у него развивается сердечная недостаточность. Капа идет к Тёме, требует освободить профессора под подписку о невыезде. Но Тёма непробиваем.

    Капа звонит в Москву Ошанину (он теперь работает в кремлевской клинике) и просит его обратиться в контрольные органы. Ошанин идет к Карпову.

    Московский следователь устанавливает, что Михайловский не был убит, а покончил с собой выстрелом из пистолета в голову.  

    Но Особое совещание ГПУ все равно приговаривает Войно к трем годам ссылки, правда, не лишая возможности заниматься врачебной практикой.

    Место ссылки – Архангельская область.

    В лагере, куда привозят Войно, содержатся в основном раскулаченные крестьяне. Часть в бараках, а другая часть, в которую вошел и он, высаживают с баржи в дремучей тайге, вручают топоры и пилы.   Им предстоит немыслимыми темпами построить себе бараки, а в воздухе уже летают белые мухи.

    Многие заключенные погибают от холода.  Ясенецкого спасает профессия. Он нужен лагерному начальству, как врач. Слух о его мастерстве хирурга доходит до властей Архангельска. Его переводят в тамошнюю больницу.

     Войно поселяется в доме пожилой женщины Веры Вальневой. Ведет прием в больнице. После работы молится в своем углу. А в другую комнату, где живет хозяйка, то и дело приходят люди, здороваются, как незнакомые с ней, а прощаются тепло. Войно заинтригован. Он пытается узнать у хозяйки, чем она занимается, но она уходит от прямого ответа.

    Но он все же догадывается. Она – знахарка. Но едва ли люди обращались к ней, если бы она не лечила. Наконец, после объяснения, он узнает, что Вальнева специалист по тем же болезням, что и он. Только лечит не скальпелем, а специальным способом изготовленными мазями, которые называет странным словом катаплазмы.

     Несмотря на внутренний протест против такого рода врачевания, у Войно хватает терпимости, чтобы выяснить, на каком принципе готовит Вальнева свои снадобья, и убеждается в их эффективности. Катаплазмы наглядно предотвращают размножение микробов в открытых ранах и способствуют их заживлению.

     Тысячи врачей во всем мире бьются над проблемой, как лечить всевозможные воспаления, приводящие к гнойным ранам. Еще не открыт почти всемогущий стрептоцид и еще более всемогущие антибиотики. Все применяемые средства нельзя назвать сильнодействующими. Люди умирают порой от, казалось бы, пустяковых нагноений. Тем более, нужно изучать и шире применять катаплазмы, не требующие скальпеля, которого так боятся многие больные. Хорошие мази лучше хорошего скальпеля, считает Войно.

     Он добивается, чтобы Вальнева вела прием в больнице. Это вызывает возмущение у медиков и местной власти. Как можно верить знахарке!?   

    

    Войно привозят к Кирову. Пламенный трибун революции готов дать ему научный медицинский институт, но с одним условием – отказ от сана. 

    Киров: «Ну, веруйте вы в Бога потихоньку, у себя дома, но зачем же всем людям видеть? Профессор, публичный человек и вдруг - в рясе. Ну, это для нас просто неприемлемо, при всем к вам глубоком уважении. Мы с полным пониманием относимся к вам, но поймите и вы нас, Валентин Феликсович».

    Войно отказывается, но какое-то семя сомнения Киров все же заронил в его душу. Это проявляется во время посещения канцелярии Местоблюстителя митрополита Сергия.

    Секретарь спрашивает, какую из свободных архиерейских кафедр Войно хотел бы занять. И Войно неожиданно для самого себя отвечает: «Никакую. Я хочу основать Институт. Мне 56 лет, я хочу передать свой опыт».

    Войно идет в Наркомат здравоохранения, встречается с каким-то чиновником, называет себя.

    Чиновник: «Слышали о вас. Отзывы самые лестные. Но основать Институт… Это решается на другом, на партийном уровне. Обращайтесь выше, профессор. Свыше вам помогут».

    Войно встречается с Ошаниным. Вот уж кто может похлопотать. И Ошанин хлопочет. Но всюду то же условие – пусть скинет рясу.

    Они чуть не ссорятся всерьез. Ошанин выговаривает все, что у него накипело, но Войно стоит на своем.

    В одиночестве он молит Бога простить его за то, что поставил служение ему ниже своего любимого дела, когда отказался от архиерейской кафедры. И неожиданно, как это уже с ним бывало, слышит голос из неземного мира «В этом не кайся!»  

    Вскоре типография печатает его десятилетний труд «Очерки гнойной хирургии».

     Войно возвращается в Ташкент. Неожиданно тучи над ним начинают рассеиваться. Ему предлагают операционную в Ташкентском Институте неотложной помощи.  

    Начинают радовать своими успехами в профессии сыновья. Но на дворе 1937-й год… И однажды поздно ночью у маленького домика профессора снова появляются люди в кожанках.                                                                                                                        

   Подвальная комната для допросов.

    «Ваши родственники служили при дворе польских и литовских королей. Вы же не будете с этим спорить, было дело?» - спрашивает Тёма.

    «Ну, было, и что?» - отвечает Войно.

    «А то, что отец ваш дворянин».

    «И что?» - тупо спрашивает Войно, хотя это на него не похоже.

    Он как-то сразу устает, в первые же минуты допроса. У него сильнейшая депрессия.

    «А то, что ты тоже дворянин, а значит неисправимая и на все способная контра», - наглеет Тёма.

    «Что опять будете шить?» - спрашивает Войно.

    «Твое священство, или как тебя там… Как ты разговариваешь?» - упрекает Тёма.

    «Скоро у вас вся страна будет так разговаривать. В чем вы меня обвиняете?»

    «Вы обвиняетесь в создании контрреволюционной церковно-монашеской организации, ставящей целью свержение советской власти, в шпионаже в пользу иностранной разведки и преднамеренных убийствах больных во время операций», - читает Тёма.

    «Церковно-монашеской?.. Ну, это понятно. Убийства больных – тоже неплохо придумано. А вот шпионаж… Можно сразу узнать, в чью пользу, чтобы не ломать голову?»

    «Как в чью? Ватикана. Ведь ваш отец католик».

    Войно смеется. Смех его, сначала нервный, переходит в почти истерический хохот.

   Входит Петерс. Наливает в стакан воду из графина, подает Войно. Войно не берет. Тогда Петерс льет воду ему на голову.

    Приказывает Тёме:

    «Остричь и обрить немедленно».

    Петерс выходит из кабинета.

    Тюремный парикмахер стрижет Войно наголо, потом машинкой состригает окладистую бороду и усы. После этой процедуры лицо Войно становится жалким, страдальческим.

    Тюремный фотограф снимает его в анфас и в профиль.

    Его допрашивают методом «непрерывки», или конвейера. Следователи сменяя друг друга ведут допрос непрерывно днем и ночью, не давая спать.

    Войно объявляет голодовку. Но его заставляют стоять в углу. От истощения и нервного переутомления он падает.

    У него начинаются зрительные и тактильные галлюцинации. То ему кажется, что вокруг него бегают цыплята, то он чувствует, что под рубахой у него шевелится змея.  Цыплят он пытается поймать, а змею сбросить с себя.

    Первый конвейер длится две недели и заканчивается тем, что Войно соглашается:

     «Мне не в чем признаваться. Но вы меня замучили, я готов выдумать признания, только бы прекратились издевательства. Вас это устроит?»

     «Пиши. Может, что-то  и пригодится», - отвечает Тёма.

     После этого Войно объявляет вторую голодовку, а Тема начинает второй «конвейер».    

    Во время третьего «конвейера» Войно заявляет, что готов подписать любые показания, кроме признания в покушении на Сталина, но прежде ему нужно придти в себя, хорошо поесть…

    Пользуясь тем, что сам Тёма устал от допроса и задремал за столом, Войно пытается перерезать себе ножом височную артерию. Но нож оказывается совершенно тупым.

     В конце концов, обвинительное заключение составляется из лжесвидетельств других подследственных священнослужителей, среди которых бывший архиерей Борис, который когда-то посоветовал Войно стать священником. Свою лепту вносит и протодиакон-сексот Середа.

     Особое совещание приговаривает Войно к пяти годам ссылки в Красноярский край.

     Войно выводят из тюрьмы на этап и замирает в удивлении. В отдельный «воронок» грузят следователя Тёму и главу Ташкентского ГПУ Петерса.  Они объявлены врагами народа и, их везут на расстрел. Еще больше удивляется он, когда видит, что в тот же «воронок» заталкивают архиерея Бориса и протодиакона Середу. Они тоже приговорены к расстрелу.

     Он надеется, что Особое совещание отменит свое решение. Но сотрудник ГПУ говорит ему: «У нас оправдательных приговоров не бывает. Пролетарское правосудие не ошибается».

    Войно привозят вместе с другими ссыльными в село Большая Мурта. Он спрашивает местных, где тут храм. Ему показывают. Он идет и видит вместо храма развалины.

    Он идет в рощу на окраину села, ставит на пенек маленькую иконку и молится там.

    В местной больнице ему разрешают работать только за еду и кров. Без зарплаты. Отчасти так происходит потому, что он выглядит, как дряхлый, ни на что не годный старик. Но постепенно он приходит в себя, поправляется,   начинает делать сложные операции и быстро становится местной знаменитостью.

    Он пишет Ошанину, что хочет продолжить книгу «Очерки гнойной хирургии», но для этого ему нужно поработать в библиотеке. Ошанин звонит Карпову.

    На очередном докладе у Сталина Карпов сообщает о планах Войно. Сталин велит не чинить препятствий: «Пусть пишет. Нам его работы скоро пригодятся».

    Карпов связывается с красноярскими чекистами. И они отпускают Войно в Томск, где находится хорошая медицинская библиотека. Вскоре он заканчивает рукопись и отсылает ее Ошанину. Тот обращается к наркому обороны Ворошилову с просьбой ускорить выпуск книги.

   Ошанин говорит: «Товарищ маршал, Войно-Ясенецкий осужден по ложному обвинению. Петерс, который  его посадил, три года как расстрелян. А профессор все еще томится».

    Реакция Ворошилова:

    «Петерса мы правильно наказали. Но не один Петерс решал, виновен ваш друг или не виновен. Еще неизвестно, что он там понаписал в своей рукописи. Я велю проверить».

    Ошанин снова у Карпова. Но уполномоченный по делам церкви тоже отказывается помочь:  «Наш друг сам напрашивался, и вы отлично это знаете. Работал бы тихо по специальности, и никто бы его не трогал. В славе и достатке бы купался. Одна его ряса чего стоит. Это ж, как красная тряпка… Зачем? Ведь и вы наверняка не раз спрашивали его: зачем ему это? Знаете, даже если Бог есть, я думаю, он его тоже не понимает».

     Выступление Молотова, сообщающего о войне с Германией, застает его за операционным столом. Впервые он оставляет на несколько минут пациента и уходит в другую комнату. Справляется с волнением. Боится, что окружающие прочтут на его лице совсем не подходящее к такому моменту выражение. Он понимает, что наконец-то будет нужен стране, он рад за себя.   

    Войно пишет телеграмму Карпову. Просит  дать ему возможность работать в госпитале.

    Бдительные почтовые работники на всякий случай показывают телеграмму в крайкоме партии. Там обсуждают «посылать - не посылать». В конце концов, здравый смысл перевешивает идеологическую неприязнь. Почте велено телеграмму отослать.   

    6 ноября 1941 года. Карпов у Сталина.

    «Открою вам секрет – завтра парад, - говорит Сталин. – Мы должны поднять дух нашего великого народа. Но не только парадом. Возьмите у Местоблюстителя икону Казанской божьей матери, передайте ее нашим авиаторам. Они облетят с ней Москву. Это будет небесный крестный ход. И подготовьте такую же икону для Ленинграда. Говорят, всякая власть от Бога. Вот мы и увидим, с нами ли Бог. А народу пока знать об этом не надо. Если Бог действительно есть, народ это и так почувствует».

   «Войно-Ясенецкий просит предоставить ему работу в госпитале», - сообщает Карпов.

   «В Красноярске у нас много тыловых госпиталей, - говорит Сталин. – Туда свозят самых тяжело раненых. Поставьте его главным хирургом».

   «Самого большого госпиталя?» - уточняет Карпов.

   «Нет, всех госпиталей Красноярского края». 

   С приказом о назначении Войно в Большую Мурту прилетает генерал медицинской службы.  

    Главный хирург  живет в холодной комнатке, где до войны ютился дворник, причем живет впроголодь. На довольствие в госпитале его, продолжающего считаться обычным ссыльным, не ставят.  

     Санитарные поезда везут раненых за 7 тысяч километров порой недели. За это время раны успевают серьезно нагноиться, костные ранения оборачиваются запущенными остеомиелитами. А персонал зачастую работает непрофессионально. Профессор срывается. Чтобы снять раздражение, пьет бром.

    Наиболее тяжелых раненых он отыскивает сам. Если же его вмешательство запаздывает, и он замечает при обходе, что прооперированного увезли в морг, уединяется в своей каморке и молится. Отмаливает свой невольный грех.

    Он постоянно в гуще людей, но ему одиноко, как никогда. Он молит Бога избавить его от одиночества. И молитвы помогают. В одном из санитарных поездов привозят Капу. У нее тяжелое ранение.

    Войно делает ей сложнейшую операцию. Несколько дней она находится в коме.

                                                              8-я СЕРИЯ

 

   Войно удается вернуть Капу, что называется, с того света. Придя в себя, он говорит, что дважды молилась Богу. Когда попала  под сильнейший артобстрел на передовой. И когда ее везли в санитарном поезде, когда боялась, что не довезут.

   Теперь они оба уже не скрывают, что любят друг друга.

   С появлением Капы Войно помолодел на 10 лет. Коллеги его не узнают.   

    Не без участия Капы, медицинское начальство, наконец, меняет свое отношение к нему. Главному консультанту хирургов дают возможность питаться с общей кухни и жить в более приличной комнате. 

   Наконец-то сбывается его давняя мечта – выходит в свет второе, дополненное издание его книги, сразу же ставшее «библией» для военных хирургов и студентов-медиков.                                                              

    Капа решает остаться в Красноярске.  Да, она нужна фронту. Но еще больше она нужна Войно. И она выбирает Войно.

    Войно тоже  делает выбор. Между любовью к Богу и любовью к Капе он выбирает второе. Хотя точнее было бы сказать, ему удается совместить эти два чувства.

    Он нарушает обет монашеского целомудрия. Но… не испытывает особых угрызений совести и не молит Бога простить ему это прегрешение. Он чувствует, что в этом нет нужды. Бог простит его безо всяких просьб.

   Ночь с 3 на 4 сентября 1943 года. Карпов собирает в приемной Сталина трех митрополитов (Ленинградского, Киевского и Галицкого) и Местоблюстителя Патриаршего престола Сергия. Они входит в кабинет, где уже находится Молотов.

   «Из нас только Молотов не имеет духовного образования», - шутливо замечает Сталин. – Поэтому мы пока не дадим ему слова. Пусть только слушает и на ус мотает. Какие у вас есть вопросы к правительству? Давайте обсудим и решим».

    Митрополит Сергий: «Иосиф Виссарионович, вопрос по сути один. Когда соберется архиерейский Собор и изберет Патриарха?»

    «Надоело вам быть Местоблюстителем?» - шутливым тоном спрашивает Сталин. – Хорошо, что для этого требуется?»

    «Прежде всего, транспорт».

    «Самолеты устроят? – неожиданно предлагает Сталин. - Давайте свезем в Москву всех членов Синода самолетами. Ведь многие, наверное, никогда не летали. Пусть приблизятся к Богу».

    Кроме Молотова, никто из присутствующих  не знает, что вскоре должна состояться встреча Сталина с Рузвельтом и Черчиллем в Тегеране.   Но все догадываются, что какие-то политические причины заставляют вождя поторопиться. Однако Сталин показывает, что перемены в отношении государства к церкви имеют достаточно долговременный характер.

    «Хочу вас проинформировать, - доверительно говорит он митрополитам. – Все вы знаете товарища Карпова, как нашего сотрудника, который помогает нам поддерживать связь. Но теперь он выйдет из тени и возглавит Совет по делам Русской православной церкви при Совнаркоме. Нет, он не станет чем-то вроде обер-прокурора Синода, боже его упаси. Напротив, всей своей деятельностью он будет   подчеркивать самостоятельность нашей церкви».

   «Но…» - вырывается о митрополита Сергия.

   «Вы хотите сказать, что мы назначаем человека, который вас преследовал? – спрашивает Сталин. – Что ж, такое бывает. А теперь он будет вашим ангелом-хранителем. Я знаю Карпова, он очень исполнительный работник. Будет ремонтировать вам церкви. Сколько в стране скорбей по погибшим, скольким людям нужно утешение».

    Аэродромы. Митрополиты с боязливым видом забираются в самолеты и летят в Москву. Войно тоже теперь член Священного Синода, но он не летит – ему говорят, что слишком далеко.

    Архиерейский собор в присутствии советских и иностранных журналистов избирает Патриарха. Кто теперь скажет, что в Советском Союзе нет свободы вероисповедания?

    Войно вступает в переписку с Местоблюстителем Патриаршего престола Сергием. Делится своей радостью. Красноярский горсовет отремонтировал церковь. Ему, ссыльному епископу, разрешают вести богослужение. Правда, объяснение чиновников звучит малоприятно: «Это политически необходимо». Возможно, отношение к церкви когда-то снова переменится, но будем уповать на лучшее.   

     Работу свою Карпов делает с бюрократическим педантизмом.  В кабинете у него висит карта, и он делает на ней пометки. Боится открыть где-то лишний храм.    

     После открытия собора в Тамбове возникает вакансия настоятеля. Патриарх Сергий предлагает Войно. Так кончается его третья ссылка.

     Но Войно продолжает проявлять свой неудобный характер. Ему присуждается малопрестижная медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне», никак не соответствующая его вкладу в разгром нацизма.  Он хочет отказаться от награды, но Капе все же удается уговорить его не делать этого. 

     Он говорит собравшимся в актовом зале Тамбовского облисполкома: «Я бы вернул здоровье и жизнь еще большему числу раненых, если бы меня не таскали одиннадцать лет по острогам и ссылкам».

    «Жить надо не прошлым, а будущим», - пытается поучать его председатель облисполкома.

     «Нет уж, извините, - упрямо возражает Ясенецкий. – Для меня незабываемо то, что не сделано.  А добро не сделано не только мной, но и многими тысячами достойных людей».

    Это было первое для того времени и самое прямое обвинение власти в массовых репрессиях.

     Карпов угрожает Войно, что не оставит его выпад без последствий.  Но неожиданно выходит постановление о присуждении профессору Сталинской премии, причем 1-й степени. Сталин собственноручно вписал фамилию Войно-Ясенецкого в список лауреатов. Как наказать, если сам вождь награждает?  

    130 тысяч рублей из полагавшихся 200 тысяч Войно передает на помощь сиротам, жертвам войны, о чем извещает вождя открытым письмом. Газеты публикуют ответное письмо Сталина, где в обращении Войно-Ясенецкий сначала назван архиепископом, и только потом профессором. 

    Софья и Капа живут теперь совсем рядом. Софья знает о ее отношениях с Войно. Это ранит ее душу, но она находит в себе силы даже подружиться с Капой. Святая женщина… 

    Карпов пытается загладить свою вину перед Лукой. Поддерживает его назначения архиереем  Крымской епархии. Ясенецкий с семьей и Капой переезжает в Симферополь.  

    Первое, что он должен сделать по советскому протоколу, это явиться к местному уполномоченному по делам Русской Православной Церкви. Но он посылает секретаря.

    Взбешенный уполномоченный требует личной явки нового архиерея. Лука является, но требует, чтобы его называли не по имени-отчеству, а как того требует его сан – «Владыко» или «Ваше преосвященство».

    А после этого тяжелого поединка начинает перемещать и увольнять местное духовенство без согласования с уполномоченным. Ему не до согласований и прочих бюрократических игр. Он с головой окунается в огромную работу. Нужно восстановить десятки разбитых церквей, вернуть в них тысячи сохранивших веру в Господа. И, может быть, самое главное – решить «кадровый вопрос». За прошедшие десятилетия часть духовенства запятнала себя угодничеством,  часть погрязла во всякого рода злоупотреблениях, часть необразованна и, что называется, профнепригодна.

      После кончины Патриарха Сергия на совещании епископов в Москве владыка Лука напоминает о том, о чем все сделали вид, что забыли. О процедуре выборов Патриарха по жребию, которая была выработана на Поместном Соборе в 1917 году и с тех пор не пересматривалась. Процедура предусматривает тайное голосование. Епископы и другие иерархи в замешательстве. Все они знают, что вопрос, кто займет престол Патриарха, уже решен Карповым и его ведомством. Это митрополит Алексий. Знает и владыка Лука. И потому, в отличие от коллег, заявляет, что будет голосовать против.

    Карпов в ярости. Он-то думал, что приручил Ясенецкого. А тут – открытый бунт. Карпов наносит чувствительный удар. Запрещает профессору выступать перед научной аудиторией в рясе. Понимает, что в цивильном костюме тот на трибуну не выйдет. А Войно только пришло время открыть медицинскому миру свои находки в хирургии. Снова  мучительная изоляция, только теперь без решеток и высокого забора. 

   Войно уже седьмой десяток. У него больное, измученное нервными перегрузками сердце, он теряет зрение, но именно в этот период своей мученической жизни он особенно часто выступает с проповедями.

   Карпов внедряет в окружение крымского архиерея своих информаторов. Ему доносят: проповедник почти открыто говорит прихожанам о нравственной низости власти.

   Карпова в служебной записке Сталину просит убрать архиерея из Крыма. Но что-то происходит с престарелым вождем. Он не поддерживает этой идеи…

 

 

   …………………………………………………………………………………………………………………………..

 

 

    Конец февраля 1953-го года. Архиерей Лука заканчивает богослужение. В этот момент к нему подходят люди в штатском и очень вежливо просят следовать за ними, сразу предупредив, что это не то, о чем можно подумать в подобных случаях.  

    Его усаживают в самолет, и через несколько часов он в Москве. На аэродроме его ждет правительственный лимузин. Его привозят на правительственную дачу Сталина.

    И вот Войно стоит перед живым богом советского народа.

    «А ведь у нас много общего, - говорит Сталин. – Вы однажды сказали, что, если бы не стали священником, то стали бы коммунистом. Вы за то, чтобы государство наше было сильным, иначе его сомнут. Вы в юности решили стать мужицким, считай, пролетарским доктором. Да и в другом тоже мы похожи, начиная с возраста.

    «Только я  любил свои страдания, а вы – свою власть.  Я любил Бога и людей, а вы…».

    «Договаривайте», - зловеще произносит Сталин. – Хотите сказать, что люблю только свою идею. Но это лучше, чем любить себя.  Ладно, не будем ссориться. Давайте я лучше скажу, зачем вас пригласил. Во время американской бомбежки Милана взрывами бомб снесено все здание со  знаменитой картинной галереей, всё в крошку. Осталась только стоять стена с картиной Леонардо «Тайная вечеря». Вот фотография, взгляните.

     Войно с волнением рассматривает снимок. Он ничего об этом не знал. Он ищет глазами стул.

     «Садитесь», - говорит Сталин. – Я тоже этим крайне удивлён. Даже больше скажу – этот факт заставил меня усомниться. Может, напрасно я разочаровался в религии? Может, мы, большевики, зря преследовали церковь? Надо было завоевать ее на свою сторону».

     «Завоевать – значит, использовать. А использовать Бога – это само по себе кощунство», - возражает Войно.

    «Хорошо сформулировано, - отвечает Сталин. – Но что из этого следует? Мы никогда не будем заодно?»

    «На равных – никогда. Вы этого не позволите».

    «С кем на равных? – возмущается Сталин. - Ведь вы такой - исключение, редкость. А другие? Неужели вы считаете этих других равными нам?»

     «Сказав людям, что религия – дурман, вы сказали, что дурман – сама мораль».

   Сталин возмущается: «Что вы повторяете антирелигиозную макулатуру?! Ни один мыслящий человек не может однажды не задуматься, откуда это все взялось? Природа? Но природа – это и есть Бог! Но не в том виде, в каком подаете его вы»  

   «Значит, все-таки вы допускаете существование Бога»,  - то ли спрашивает, то ли утверждает Войно.

    «Черчилль прав: русские умеют хранить тайны даже от своих, - говорит Сталин. – Значит, вы ничего не знаете о небесном крестном ходе над Москвой, над Ленинградом, Сталинградом? Я не могу утверждать, что именно икона помогла. Но ведь не сдали немцам эти три города. И это такие же три факта, как уцелевшая «Тайная вечеря». Но это не весь ответ на ваш вопрос. Последние дни я чувствую, что мне осталось совсем мало. И меня все время тянет исповедаться. Но кому? По-моему, вы – лучшая кандидатура».

    Войно в замешательстве:  «Бог с вами, как я смею».

    Сталин: «Всякая власть – от Бога. Вот власть вам поручает – исповедать товарища Сталина. Подчиняйтесь».

    Войно: «Это какая-то игра, а я не люблю игр».

    Сталин: «Ну, какая это игра, все всерьез. Давайте начнем».

    Главное, что не дает покоя Сталину – не хочет он лежать мумией-идолом в мавзолее. Хочет, чтобы прах его упокоился в сырой земле. Но ведь не позволят. Ни соратники, ни народ. Как быть? Что сделать, чтобы все-таки похоронили его по-человечески?..

Виталий Аркадьевич Ерёмин

viteriomin@rambler.ru

8-916-850-4401