1994 год. Президентом республики Крым становится бывший следователь прокуратуры Олег Носков, пытающийся вернуть полуостров в состав России.
У Носкова нет опыта ведения государственных дел, и слабостью власти пользуется мафия. Впереди приватизация здравниц Южного берега Крыма.
В драку за лакомые куски вступает крупная банковская структура России.
В основе сюжета — реальные события, участником которых был сам автор (в книге — Яшин, советник президента Крыма).
СЕРИЯ 39
(заключительная)
1994-Й ГОД, СЕНТЯБРЬ
Носков сидел в своем кабинете. Он был небрит. На краях воротника и манжет виднелись темные полоски. Не догадался запастись маленькими ножницами, и теперь ему приходилось обрезать ногти бритвенным лезвием. У него была прежняя прическа – зачес слева направо. И его по-прежнему мучили больные зубы.
Четверо самых преданных сотрудников покинули его в разные сроки. Теперь осталась только Кира Стежкина. Она вошла в кабинет и, не говоря ни слова, включила телевизор, российский первый канал. На экране появилась Галина Носкова. Она беседовала с телеведущим Доренко, объясняла, с какой целью приехала в Москву:
— Я боюсь за жизнь моего внука, моей дочери, наконец, моего мужа. Я приехала просить политического убежища в России. В конце концов, мы все пострадали за русскую идею. Это должно быть как-то оценено.
— Дрянь! Дура!
Носков выключил телевизор и подошел к окну.
— Все, Олег Павлович, я ухожу, — сказала Кира. – Поздравляю. Вы хотели вернуться в Россию, и вы вернетесь. Правда, без крымчан, но это мелочи.
Президент даже головы не повернул. Он смотрел вниз, где стояли две старушки, держа в руках картонный плакатик со словами «Держись, Олег, мы верим в тебя!»
Но его внимание привлекли не старушки. Чуть поодаль, на скамейке сидела Алла. Нет, зрение не изменяло Носкову, это была она. И она смотрела, подняв голову, прямо на него. Президент помахал ей, но она не отвечала. Тогда он надел пиджак и спустился вниз. Время было нерабочее, поздний вечер, и редкие остававшиеся в Белом доме чиновники провожали его удивленно-насмешливыми взглядами.
Когда он вышел, Аллы уже не было. Она догадалась, что он решил спуститься, и ушла. Ушла не далеко, и смотрела со стороны, как президент вертит головой, отыскивая ее взглядом. Ее душили слезы, и она говорила себе, поглаживая руками большой живот: успокойся, мне нельзя волноваться, нельзя!
Носков подошел к старушкам. Одна из них была Лаврова.
— Спасибо вам, — сказал Носков.
— Держитесь, — сказала Клавдия Ивановна. – Может быть, еще не все потеряно.
— Да нет, пожалуй, все, — послышался тонкий тенорок.
Это был судья Поляков. Он внимательно, чуть насмешливо оглядел Носкова и сказал:
— Теперь нас начнут отуречивать. Знаете, как это делали турки? Выкалывали глаза Христу на иконах и фресках. У нас, конечно, до этого не дойдет, но тоже натерпимся издевательств. А как иначе сделать Крым нерусским? Никак не получится. С чем и поздравляю, избавитель вы наш! – отвесив издевательский поклон, закончил старик.
Президент готов был ответить резкостью, но у него задергался глаз. Этот нервный тик изводил его всю последнюю неделю. «Тебе надо показаться невропатологу», - сказала ему на прощанье Зульфия-ханум.
«Будь все проклято! Будь все трижды проклято!» – выругался Носков и пошел обратно в Белый дом.
Он неожиданно ощутил голод. Но в холодильнике были одни прохладительные напитки. Еду обычно приносила Кира. Как же он теперь будет кормиться, когда секретарша ушла? Носков еще со времен избирательной кампании боялся отравления. Не случайно постоянно перебивался грецкими орехами.
Его внимание привлек какой-то сверток, лежавший на журнальном столике. Носков развернул. Это были татарские пирожки – эчпочмек. Что за чертовщина? Откуда они взялись? Неужели здесь побывала Зульфия? У нее были свои ключи. Но почему не дождалась?
Зазвонил телефон. В трубке звучал знакомый голос. Советница с усмешкой спрашивала, как гулялось президенту.
— Что ж не дождалась? – упрекнул Носков. — Я выходил всего на минуту.
— Видела я, к кому ты выходил! — мстительно воскликнула Зульфия. – Приятного аппетита! – и положила трубку.
Носков принялся за эчпочмеки. Жевал, ничем не запивая. Зачем? Из пирожков сочился потрясающе вкусный бульон. И заново переживал прогулку. Черт! Когда имеешь много женщин всегда так – за одной гонишься, другую упускаешь. А тут еще этот старик. Возомнил себя гласом народа, судом истории. Нашел крайнего! Причем тут он, Носков, если судьбу Крыма давно решили Кравчук с Ельциным? Он только пытался сделать невозможное. Ну, не получилось. Почему же весь позор неудачи теперь навешивают на него? Чего ради он один должен отдуваться? А тут еще, явно без участия Яшина, писаки и телевизионщики доставали пресловутым феноменом Носкова. Да, были шансы. Да, шансы упущены. Да, наверно, ничье президентство не было таким коротким. Ну и что? Застрелиться ему, что ли?
«А почему, нет? – неожиданно ответил себе Носков. – Как мне раньше это в голову не пришло? Самый простой выход из дерьмового положения. Пук – и все кончено».
Президент засунул руку под кожаную обивку кресла и нащупал подаренный Шелепугиным маленький браунинг. Дожевал эчпочмек, передернул ствол и взвел курок. Курок был тугой, сильный. Это хорошо, меньше вероятности осечки. Да, он сделает это, у него хватит характера. Он не станет политическим трупом, а умрет достойно. И пусть перед судом истории предстанут те, кто его травят, кто смешивает его с грязью. Пусть одни ответят, а другие пожалеют.
Он был готов сделать самое решительное в своей жизни движение. Но ему захотелось с кем-нибудь попрощаться. Хоть с кем-нибудь на этой земле, в этом мире. Он набрал телефон Аллы.
— Слушаю, — сказала Алла.
Носков молчал. Теперь у него не только дергался глаз. В горле стоял спазм.
— Говорите, я слушаю, — голос у Аллы стал тревожным.
Носков положил трубку. «Будем считать, попрощались». И поднес браунинг к виску. «Одни ответят, а другие пожалеют», - снова сказал он себе, чувствуя, что эта мысль поможет ему нажать курок. Но силы в пальце не было. Черт! Неужели он не сможет? Этого он от себя никак не ожидал. Что же получается? Значит, он не так силен, как привык себя считать. Не может быть!
Преодолевая судорогу в пальце, Носков нажал на курок. Но выстрела не последовало. Тяжело дыша, он вынул обойму. Обойма была полна патронов. В чем же дело? Осечка? Он передернул затвор, поднес браунинг к виску и нажал на курок еще раз. Снова осечка. Трясущимися руками он вынул из патронов пули. Пороха под ними не было. Кто-то высыпал порох из патронов. Кто? О браунинге знали трое: Шелепугин, Воротников и Федулов...Попробуй, угадай кто именно. Да так ли это важно. Главное, что он, стреляный воробей, и здесь лоханулся.
Президент лег на диван и укрылся пледом. У него начался легкий озноб. Нервы. Это пройдет. Надо немного поспать, и все пройдет. Ему снился судья Поляков. Старик пенял, грозя узловатым пальцем: «Женщину предал, русскую идею предал, себя предал!» Носков проснулся в холодном поту. Озноб не проходил. Напротив, становился сильнее. Лоб горел, поднималась температура.
Утром президент начали мучить приступы удушья. Во второй половине дня к нему вошли, открыв своими ключами все двери, люди в белых халатах с марлевыми повязками на лицах. Они ни о чем не спрашивали, будто им было все ясно. Тогда и Носкову все стало ясно: он отравлен.
Его увезли из Белого дома на машине «скорой помощи». Прессе было сказано, что у президента дифтерия...
После лечения он был отправлен в Москву. Его сопровождал Дзюба. Подполковник тянул пиво одну бутылку за другой. Он мог теперь расслабиться. Операция «Вулкан» проведена успешно, и он мысленно поздравлял себя с третьей большой звездочкой.
Конец
