 |
|
Воркутлаг, где провели всю войну сотни советских немцев
|
Отвергнутые родиной
Они молчали об этом всю жизнь. До конца 80-х годов эта тема была запретной, а потом, когда гулаговскую «плотину» прорвало и хлынула селевым потоком волна откровений о тех временах, тема «трудовой армии» затерялась, ушла на дно: разглядели ее в бурном половодье только историки — появились статьи в специальных изданиях, экспонаты в музеях.
Ни книг, ни фильмов о трагедии, пережитой советскими немцами в годы Великой Отечественной войны, когда все они для родной страны стали изгоями, не было. Режиссеры Владимир Буряк и Александр Гильз говорят, что сами узнали о ней случайно два с лишним года назад: делали фильм к 20-летию Азовского (немецкого национального) района. Приехали к ветерану — Кондрату Андреевичу Уриху, бывшему председателю колхоза в селе Цветнополье, сейчас ему 90 лет. Он и обмолвился про трудовую армию. Стали расспрашивать подробности — поняли, что прикоснулись к такой странице истории, которую знают доподлинно лишь ее очевидцы, еще оставшиеся в живых. Поняли, что надо сделать об этом фильм. В тот же день и начали съемки: записали воспоминания друга Уриха, отбывавшего вместе с ним срок в Богословлаге, Адама Иосифовича Шиберта. Преступление их, как и остальных сотен тысяч их соплеменников, с началом войны отправленных в спецпоселения, а оттуда — в лагеря, заключалось в том, что незнакомые им «братья по крови» напали на их советскую родину.
Замысел режиссеров поддержал фонд «Азово», возглавляемый бывшим районным главой Бруно Рейтером. Омская национальная культурная автономия помогла найти адреса трудармейцев — 25 человек. Получился фильм о народе, который предала родина, но он почему-то за это не обиделся на нее.
Они рвались на фронт ее защищать и по наивности верили, что могут быть призваны в Красную армию. Многим из них тогда было 15–16 лет. И когда их грузили в «телячьи» вагоны, они еще не представляли, куда их отправляют.
Андрей Урбах (Воркутлаг): Мы думали: раз получили повестки, пойдем в армию, как и все. А потом приходит вторая повестка: «Приготовьте продукты, постельные принадлежности — будете работать до конца войны».
Кондрат Урих (Богословлаг): Когда я вернулся в село, мне говорят: «Вас разыскивает военкомат, звонили уже несколько раз». До него — 40 километров: я утром — на свою лошадь, и туда. А когда военные закрыли вагон, мы увидели, что на окнах натянута колючая проволока, стали догадываться — что-то не то...
«Это было страшно»
С начала войны в трудовую армию было призвано 315 тысяч советских немцев. Отправляли их в лагеря Урала, Сибири, Дальнего Востока, Казахстана, Крайнего Севера.
Андрей Урбах: Держали, как заключенных. Ночевали под конвоем, утром выводил на работу конвой, по дороге стояли с обеих сторон часовые.
Кондрат Урих: Разгрузили нас ночью на станции Туринские рудники. Мне сказали, что я попал в палаточный городок. А это было просто чистое место... Но нам еще повезло: нас взяли зимой — 20 января, и одеты мы были по-зимнему, а украинских немцев забрали в сентябре, и вот в чем они были, в том всю зиму и прожили.
Работать эти люди уже не могли: были истощенными, отекшими от голода. «Те, которых я знал, — говорит Кондрат Андреевич, — с Донбасса, Сталинской области, почти все погибли потом».
Кондрат Урих: От голода люди теряли рассудок. Подбегает — хватает кусок: его бьют, а он ест, ногами бьют — все равно ест, пока не убьют. И убивали не только за хлеб — за кочан мерзлой капусты.
Давид Шнейдер (Богословлаг): Люди были разные. Одни рылись на помойках, находили там голову от рыбы, а какой с нее прок. Мерзлую картошку найдут и всю ночь ее чистят, а утром рано вставать. Я один раз так сходил, а потом решил — нет: съел свою пайку, и все. Желудок привыкает к маленьким порциям. А те, кто ходил по помойкам, падали как мухи. Утром проснешься: «Саша, Виктор, Иван, Степан, вставайте!» А они — мертвые...
Нормы выработки
Владимир Буряк, режиссер: Работу трудармейцам давали, как правило, самую тяжелую — на лесозаготовках, рытье котлованов, строительстве железных дорог. Женщинам и подросткам никакого снисхождения не было — они работали наравне с мужчинами.
Адам Шиберт (Богословлаг): Мы делали в цехе фундамент для установки цистерн из-под нефти. Рыли котлован шириной 20 метров, глубиной — 3. Норму выработаешь — 500 граммов хлеба, а нормы — огромные. Попробуйте подолбить камень кирками — только искры летят, а Урал — это камень.
Мальвина Эннс: Я и в каменоломне работала: женщин, которые покрепче, ставили на такие работы. Грузчиком еще работала, да кем только не работала.
Луиза Кель: На котловане работала, в каменном карьере.
Анна Эдельберг (Воркутлаг): Нам эти вагоны пришлось выгружать. Мы были сильные женщины — из Омска, только приехали. А те мужчины, которые там находились, — слабые, на этом месте работать не могли.
Хотя сами трудармейцы находились под круглосуточной охраной, труд их, в смысле техники безопасности, не охранялся никем, и несчастные случаи никто не считал. Из рассказов героев фильма следует, что они были массовыми.
Мальвина Эннс: Когда работала грузчиком, я попала под пять кубометров дров. Перевернулась машина, и все — на меня. Ничего, правда, все было сломано, да и сейчас все еще болит. Ноги мне поднимали — сама передвигать не могла.
Генрих Ашенбреннер: Мой напарник учителем был, молодой, увидел, что дерево на него падает, — побежал и споткнулся: оно упало ему на живот. Положили его на носилки, а он кричит: у него мочевой пузырь лопнул, и спасти его не смогли.
Лидия Бергер: Я на плотине работала, сорвалась, и меня полкилометра несло: пыталась плыть против течения, а вода прет. Сама не знаю, как выжила. Погибла бы, если б не Фрида: она хорошо плавала, схватила и вытащила меня.
Самым гиблым местом, говорит Кондрат Урих, была плотина. «Городу нужно было много воды — там завод строился алюминиевый, а зимой в реке Турье ее мало. Строили плотину вручную, тачками, начинали осенью, когда спадает вода, и до середины лета надо было успеть: темп строительства бешеный. Очень много там погибло людей».
По официальной статистике, смертность трудармейцев в Богословлаге составляла 17,2%, в Соликамсклаге — 19%, в Севжелдорлаге — 20,8%. Но как говорят историки, консультанты фильма, множество смертей остались неучтенными: руководство лагерей утаивало реальные цифры потерь.
Три года назад в Краснотурьинске строителям-трудармейцам был установлен памятник.
В словах героев фильма, далеко не всех, кстати, нотки обиды на государство сквозят, но свою родину они не винят. И никто из них не уехал в Германию, когда представилась такая возможность. «Эти немцы и германские — два разных народа», — говорит Владимир Буряк.
Давид Шнейдер: Он сволочь, Гитлер. Он виноват, что мы все попали в Сибирь, разутые, раздетые, голодные. Если бы мне сказали: «Убей!» — я бы сам его убил.
Люди добрые
В то время в СССР слово «немец» было синонимом «врага», и обитатели ГУЛАГа относились к этой национальности если не с ненавистью, то с неприязнью. По воспоминаниям героев «Трудовой армии», первое время по прибытии в лагеря или спецпоселения они ее ощущали довольно остро. Но время это длилось недолго.
Иван Баллах: Поначалу, когда еще нас не знали, называли и фрицами, и фашистами. Ну месяц, ну полтора. Потом, когда мы стали настоящими шахтерами и работали с ними наравне, никто нас так больше не называл.
Давыд Винс: Я работал на шахте с напарником, русским — он уже на пенсии был. Приносил из дома картошки и мне давал. Да, были там хорошие люди.
Луиза Кель: Мы попали в маленькую деревушку, там жили чуваши. Женщина-хозяйка по-русски не знала. Она сначала выгнать хотела нас: думала, что мы пленные немцы. А потом сын ей рассказал, он по-русски хорошо понимал: она сразу изменилась, такая добрая стала к нам.
Так человеческое брало верх над животным и государственным. Так оно, человеческое, и победило в этой войне.
Фильм «Трудовая армия» Владимир Буряк и Александр Гильз снимали около года. Пока его видели небольшие аудитории в городах Западной Сибири, Мурманске и Саратове. Надо выводить этот фильм на большие экраны: сейчас он кажется актуальным как никогда.
 |
|
Это называлось «мобилизацией в рабочие колонны»
|
