Горько признаться, но в школе я больше не работаю. Вырастив – без ложной скромности – замечательный класс, я из школы ушла. Ушла не потому, что «школьный сюжет» в своей жизни сочла исчерпанным, – просто директор (незабвенный Семён Рувимович Богуславский), в своё время позвавший меня к себе и доверивший классное руководство (как оказалось, «в гроб сходя»), умер, и на его место пришёл новый, с которым как-то не заладилось.
Я пообещала ему уйти вместе со своим классом. И слово своё сдержала.
Надо сказать, что тоску по школе я почувствовала вскоре после выпускного и подумала, что нужно срочно искать другую. Думала, что устроиться учителем – это очень просто: было бы желание. Я ещё не знала, какие «большие перемены» произошли в школьном хозяйстве за те десять лет, что я «растила свой сад» у Семёна Богуславского. Оказалось, что нынешней школе, как объяснил мне знакомый директор (когда-то, двадцатилетними, мы с ним работали учителями: он – физики, я – литературы в одной школе, а теперь я пришла к нему проситься на работу), не нужны учителя «такого формата».
– Какого? – поинтересовалась я.
– Ну… эксклюзивного, – попытался определить он. – Ты предпочитаешь вести только литературу, не хочешь брать большую нагрузку и при этом рвёшься быть классным руководителем, дабы обрушить на детей всю мировую культуру… К тому же учти, что учителям прибавили зарплату, и теперь за своё место они держатся руками и ногами: на пенсию не идут, из декрета, едва родив, бегут обратно…
Я промолчала, хоть поверила не до конца. Но, потыркавшись в ещё добрые полдюжины школ, подумала, что мой собеседник был-таки прав. Между тем наступил сентябрь и стали раздаваться звонки с просьбой о репетиторстве. Репетиторством от случая к случаю я занималась и раньше, теперь же это грозило стать основным делом.
– А что тебя смущает? – утешали меня друзья. – Наоборот, радуйся: ни планов, ни отчётов, ни педсоветов…
«Ни воспитания», – мысленно закончила я. Ведь репетитор – это тот, кто в лучшем случае учит, в худшем – натаскивает, но ни при каком раскладе не воспитывает.
– А тебе непременно нужно сеять не просто «разумное», но и «доброе» с «вечным»? – подначивали друзья.
А разве это можно разделить?..
Детей набралось от шести лет до шестнадцати: одних просили подготовить к школе, других – к ГИА (государственной итоговой аттестации), третьих – к ЕГЭ, четвёртым – просто «подтянуть грамотность».
Ничего интересного, того, что называется «для души», я от них не ждала: ну «жи-ши» пиши с буквой «и», ну чередование гласных в корнях, ну ямб и хорей, – просто собиралась честно зарабатывать на хлеб. Но «просто» не получилось.
Уже первая моя ученица (11-го класса) оказалась из, скажем так, «проблемной» семьи: родители развелись восемь лет назад, мать уехала в Японию, отец – в Аргентину, всё это время девочка прожила с бабушкой. Бабушка её и привела.
Мы начали готовиться к ЕГЭ, но девочку то и дело «заносило»: она говорила о том, как её не понимает лучшая подруга, как обижает учительница, как она поссорилась со своим молодым человеком… И я видела, что это не желание «откосить» от урока (девочка была на редкость прилежная): она ждала от меня совета, помощи. Я была для неё не просто взрослый человек (отчасти компенсирующий отсутствующую мать) – я была полпредом великой русской литературы, которая всегда знает (или по крайней мере пытается выяснить), «кто виноват» и «что делать».
Вторая одиннадцатиклассница была из семьи ещё более экстравагантной.
Мать, сошедшая с ума на почве ревности к мужу, находится в больнице. Девочка живёт с отцом и бабушкой. У отца своя жизнь – бизнес, спорт, любовница. Зато смыслом жизни бабушки является внучка: бабушка лезет во все её дела. «Недавно, – всхлипывая, рассказывает моя ученица, – она узнала, что я уже не девушка, и теперь постоянно меня шантажирует, типа: «Не съешь кашу – скажу отцу, что ты не девушка!..»
В такие минуты я чувствовала себя даже не «мамой», которой говорят самое сокровенное, а батюшкой (в смысле «священником»), перед которым исповедуются.
А моя третья «егистка» на вопрос, написала ли она сочинение, ответила, что у неё задержка, так что вместо теста по «Преступлению и наказанию» пришлось решать тест на беременность. Слава богу, ответ оказался отрицательным! А если бы нет? Как бы я ответила ей на её «Что делать?»?
Господи, как же, оказывается, одиноки наши дети, наши взрослые дети: с детьми младшего и среднего возраста родители ещё хоть как-то общаются. Впрочем, и тут тоже всё не так гладко. Читаем с пятиклассницей дивный рассказ В. Драгунского «На Садовой большое движение» из книги «Денискины рассказы». Напомню в двух словах его сюжет: молодой человек просит у двух мальчишек велосипед якобы для того, чтобы съездить в аптеку за лекарствами для своей умирающей бабушки. Поколебавшись, мальчишки велосипед дают. «Похититель велосипеда» радостно уносится прочь.
(Есть в этом рассказе одна пронзительная нота: когда, прождав больше часа, мальчики начинают понимать, что их нагло надули, Дениска всё-таки думает: «На Садовой большое движение, то есть, а может, он не вор, может, с ним что-нибудь случилось?»
Спрашиваю свою ученицу: «А как ты поступила бы на месте героев рассказа?» Ведь в данном случае «дать или не дать» (велосипед) – это, по сути, «быть или не быть» (человеком). Что лучше: подставиться, но не сделать зла, или не подставляться, рискуя совершить зло?
– Конечно, не подставляться! – категорично заявляет пятиклассница. – А герои этого рассказа просто неудачники!
(Надо заметить, что слово «неудачник» – самое страшное ругательство у современных подростков: понятное дело, если высшим счастьем объявлена «успешность».)
Конечно, я этого «так не оставляю». Как ни банально это звучит, обучение неотъемлемо от воспитания (а я-то волновалась!), и было бы просто непрофессионально оставить ребёнка, пусть хорошо прочитавшего и складно пересказавшего текст, с таким выводом. Рассказ Драгунского не о «неудачниках» – он, как сказал бы герой Булгакова, о «добрых людях» и той цене, которую порой приходится платить за эту доброту. Моя ученица вольна «не дать» велосипед, но она должна понимать, почему его дали герои рассказа.
А вот ещё случай.
Занимаюсь с двумя сёстрами: младшая – мягкая, добрая, но рассеянная, невнимательная, старшая – волевая, собранная, с блестящей памятью, что называется, «продвинутая». Предлагаю – в домашнем кукольном театре – поставить сказку «Сестрица Алёнушка и братец Иванушка» (я часто «играю в театр» на уроке: это развивает речь, тренирует память, воспитывает «чувства добрые»).
– Можно я буду Алёнушкой? – робко спрашивает младшая сестра.
– Нет! – вдруг кричит старшая. – Алёнушкой буду я!
– Это почему? – интересуюсь.
– Потому что я отличница, а она, – жест в сторону сестры, – тормоз, дура, троечница, неудачница!..
Как разрулить подобный инцидент и не подставляться впредь? Можно, конечно, отказаться от «театральности» (которая требует коллективного труда) и заниматься с каждой сестрой индивидуально. Но ведь это неправильно! И я говорю старшей сестре: «Помнишь, мы недавно читали сказку «Маленький принц»? Там главный герой советовал всем вырывать ростки баобабов на своей планете. Что такое эти «баобабы»?
– Метафора! – бойко выпаливает моя отличница.
«Правильно, – киваю я. – И по-моему, в твоей душе появились ростки «баобабов»: жестокость, тщеславие, желание быть первой любой ценой. Их нужно вырвать сейчас, а не то они, как сказано у Экзюпери, «разорвут твою планету». – и заканчиваю: – Можешь считать это домашним заданием».
Рассказываю о случившемся «ЧП семейного масштаба» родителям: «Может быть, ваша старшая дочь и станет доктором каких-нибудь наук, но пойдёт она к этой цели по чужим головам. А может, и по «родным», – и подытоживаю: – Моё дело (как я его понимаю) – указать на тревожный симптом, а ваше – решать: бороться с ним или культивировать».
– Оно тебе надо? – увещевает подруга, которой я вечером рассказываю об этом случае. – Вот довоспитываешься: откажут тебе от места. Думаешь, родителям приятно слушать такое о своих детях да ещё за свои деньги!
Думаю, что нет. Но кто сказал, что воспитание состоит из одного, как нынче принято говорить, «позитива»? Впрочем, бывает и «позитив». Объясняю самой маленькой – шестилетней – ученице, разумеется, на доступном ей уровне, что такое рифма. Делаю это для того, чтобы «поиграть в рифмы» (это развивает слух, словарный запас, чувство «соразмерности»). Перед началом игры, чтобы удостовериться, что ребёнок понял, спрашиваю: «Ты поняла, что такое «рифма»?» – «Да». – «И что же?» – «Это когда слова дружат…»
Ну не чудо ли?!
А вот ещё одно. Читаем с первоклассницей «Маленького принца» (я читаю эту книгу с детьми всех возрастов): Маленький принц перелетает с планеты короля на планету честолюбца и так далее. Ну кто такой «король», объяснять не нужно, а вот слово «честолюбец» дети часто не знают: многие думают, что это любитель чистоты (то, что это слово пишется через «е», их, как правило, не смущает).
Кто такой «пьяница», я обычно не спрашиваю: каждый русский ребёнок знает значение этого слова. А тут интуиция подсказывает: «Спроси!» Спрашиваю. «Пьяница, – беззаботно отвечает девочка, – это тот, кто пьёт». – «И всё?» – уточняю. «Кто много пьёт», – добавляет моя ученица. «А чего много?» – допытываюсь я. «Ну там воды. Или сока…» Внимательно – с головы до ног – осматриваю свою ученицу: с какой планеты на нашу грешную родину свалилось это дитя? А потом, осторожно подбирая слова, объясняю, что пьяница – это человек, который пьёт много… пива, вина (вдыхаю поглубже!), водки…
Девочка слушает с интересом. А я чувствую себя учительницей из известного анекдота: «А теперь, дети, давайте ещё раз повторим слова, которые вы не должны знать».
А вот последняя история, связанная всё с тем же «Маленьким принцем». Задаю своему семилетнему ученику провокационный вопрос: «Надо ли стремиться к тому, чтобы тебя приручили, если, расставаясь с приручившим, испытываешь боль?» Малыш задумывается, а потом твёрдо отвечает: «Надо!» «Почему?» – спрашиваю я. «Потому что боль, – отвечает мой ученик, – лучше, чем ничего…»
…Я возвращаюсь вечером домой. Рассказываю своим домашним, как прошли уроки.
«Вот видишь, – замечает мой почти двадцатилетний сын, – а ты боялась, что не будешь никого воспитывать. Пойми: ты по-другому не можешь, ты такая…»
«Какая? – хочу спросить я, но тут же спохватываюсь. – Ах, да, мне уже говорили: «неформат» называется».
Инна КАБЫШ
