Известный балетный педагог Азарий Плисецкий примет участие в Санкт-Петербургском культурном форуме. Представитель прославленной династии Плисецких-Мессереров рассказал «Известиям» о своем видении балета, авторских труппах и полезных чемоданах.
— На Санкт-Петербургском культурном форуме представлены все виды искусства и культурного досуга. Чего вы, представитель балета, ждете от столь представительного собрания?
— Форум — собрание для обсуждения вопросов и проблем. Наверное, есть смысл, если собираются творческие люди. Для меня это особенно интересно, поскольку в обыденной жизни такие контакты редки. Всегда лучше обмениваться опытом, чем жить в изоляции.
— Вы заявлены в качестве участника круглого стола «Балет в эпоху холодной войны». Название пугает.
— Устрашающее название. Далековато от искусства. Бывают какие-то политические охлаждения, но говорить про эпоху холодной войны странно. Ситуация в мире не лучшая, но всё равно не хочется такие слова произносить.
— О чем вы собираетесь говорить?
— Если возникнет дискуссия — о том, что в состоянии сделать балет, когда атмосфера в мире охлаждается. За мою сценическую жизнь такое часто бывало. Один из самых критических моментов случился, когда балет Большого театра был в Соединенных Штатах. Октябрь 1962 года, Карибский кризис. Было сильное напряжение, мы это чувствовали, но наши выступления в большой мере смягчали атмосферу холодной войны, которая грозила превратиться в горячую.
С кубинским балетом я был в Китае в 1964 году, в то время сильно испортились отношения СССР и КНР. Нас принимали Мао Цзэдун и Чжоу Эньлай, настроенные к СССР в то время далеко не дружелюбно, и я мог на себе это почувствовать. Но красота балета играла свою роль. Мы осознавали, что нельзя рвать последнюю нить, даже если связи кажутся совсем хрупкими.
— Вы много лет живете в Швейцарии, сотрудничаете с труппой Мориса Бежара, которого давно нет в живых. Обычно с уходом создателя авторский театр уходит тоже. Сколько лет, на ваш взгляд, осталось этой труппе?
— Опасный вопрос. Конечно, Бежара очень не хватает. Это гигант! Он был интересен во всех отношениях, всем интересовался, умел обаять людей, увлечь своими идеями... Спектакли его сохраняются и входят в копилку лучших постановок труппы. С удовольствием узнал, что в Большом театре будет ставиться «Парижское веселье». Это хорошо, когда труппа дает возможность другим коллективам исполнять авторские спектакли и тем самым сохраняет их живыми. Нельзя, как я смеюсь, «разбежаривать» репертуар, но и не надо предавать его забвению.
Думаю, что труппа, основанная Бежаром, сможет существовать и дальше, во всяком случае, я на это надеюсь. Всё время обновляется состав, приходят интересные танцовщики, продолжаются поездки, приглашения. Я вижу, как возобновляются спектакли, как Жиль Роман (худрук труппы. — «Известия») заботится о сохранности наследия Бежара. В то же время он сам ставит и приглашает хореографов. Труппа не зацикливается на музейных произведениях, а продолжает жить новыми названиями. Это внушает мне оптимизм.
— Вы преподавали в New York City Ballet. Там чувствуется присутствие Джорджа Баланчина?
— Они сохраняют его репертуар, но это бывает скучно — повторять одно и то же, и New York City Ballet тоже идет по пути приглашения педагогов и хореографов. Обмен существует. Опасность для авторских трупп — в зацикливании на самих себе, они должны раскрываться.
— Вы продолжаете работать с Михаилом Барышниковым?
— Да. Мы иногда встречаемся.
— В своей книге вы пишете, что давали ему класс.
— Скорее — тренировочные разминки.
— Чему можно научить Барышникова?
— Это был скорее вербальный обмен опытом, мы сравнивали классы Пушкина, Тарасова, Мессерера, как учили эти педагоги. «Обучая, учись» — мой постоянный девиз. Всегда полезно посмотреть на классы других, не зацикливаться на своем, не прятаться за догмы, с чем иногда приходится сталкиваться.
Говорят, например: «Ваганова так не учила». Но если даже просто проследить жизнь и работу Агриппины Яковлевны, становится понятно: она непрерывно прогрессировала, постоянно воспринимала что-то новое. Всю жизнь училась, менялась. Превращать ее систему в догму бессмысленно. Как, впрочем, и любые другие системы.
— Вы преподаете в театрах мира и видите уровень танцовщиков. Как глобализация сказывается на балете? Остаются ли еще национальные школы?
— Остаются. При том что идет активный обмен опытом между труппами, о котором мы раньше не могли и мечтать. Доступны видеозаписи, театры обмениваются артистами, но национальный колорит и традиции всё равно дают о себе знать. При глобализации происходит стирание границ, но где бы ни выступали наши лучшие танцовщики и балерины, они всё равно несут стиль русской школы.
В Москве я побывал на замечательной выставке Давида Бурлюка и неожиданно для себя увидел импрессионизм, но русский — с особенностями русской школы, с узнаваемыми нюансами. Зачастую представителя той или иной школы можно опознать по какому-то одному жесту. Как моих ребят-кубинцев — как они встают перед пируэтом, приподнимают локти, расправляются...
— Одной из ваших партнерш в Кубинском балете была прославленная Алисия Алонсо. Известно, что балерина очень плохо видела. Как она ориентировалась на сцене, помогали ли вы ей?
— Мы приспосабливались. Главным образом я к ней. Алисия — легендарная танцовщица, единственная в своем роде, она прожила на сцене очень долгую жизнь, будучи практически полуслепой. Конечно, ей было трудно, но она мужественно боролась со своим недугом и привыкла к нему. Как ни странно прозвучит, но в этой ситуации были плюсы. У Алисии были специфические шаги на сцене — она как бы нащупывала носком путь, что придавало особую элегантность движению. Ее ученицы даже переняли эту форму шага.
— Вы выпустили книгу мемуаров. Балетоманы сравнивают ее с воспоминаниями вашей сестры, Майи Плисецкой. Говорят, что Майя Михайловна высказалась откровенно, а вы были достаточно сдержанны.
— У нас с Майей разные характеры, она всю жизнь рубила сплеча. Может быть, это в книге воспринимается с интересом, но мне хотелось придать большую объективность событиям, не гиперболизировать факты. Преувеличения часто приводят к экстремальным выводам, искажают действительную картину того, что происходило.
Майя своей резкостью зачастую могла обидеть незаслуженно, хотя потом она об этом жалела. Я сохранил ее записки: «Азарик, прости меня, я перебрала». Это не умаляет ни ее обаяния, ни ее достоинства. Она остается такой, какой была — всеми обожаемая, всех восхищающая.
— Вы очень хорошо описали историю Суламифь Мессерер и ее отношения с Майей — как они начинались, к чему привели. Многие балетные люди благодарны вам за это, поскольку Майя Михайловна оценила ее скептически, а вы восстановили справедливость.
— Если вы почувствовали это, то я достиг своей цели. Суламифь Михайловна тоже не была ангелом. Майя говорила: «Я часто узнаю в себе ее влияние» — то есть что посеешь, то пожнешь. Но умалять достоинства человека нельзя, как Майя это сделала. Всё можно простить. Это тоже надо уметь.
— Гражданином какой страны вы себя считаете — России, Швейцарии, мира?
— Скорее — всего мира. Мы говорили о глобализации. Наши перемещения стирают момент прописки. Я хорошо чувствую себя там, где я востребован, слава Богу, что эта востребованность есть до сих пор. Если меня приглашают, я рад. Всегда приятно видеть своих учеников и думать, что жизнь прожита не зря, что я поделился своим опытом и сам оставил какие-то следы.
— В фильме «Азарий Плисецкий. Жизнь делает лучше, чем ты задумал...» есть эпизод на проселочной дороге, где вы и Майя Михайловна изображаете Чарли Чаплина. Где это было?
— В Снегирях у нее на даче. Мы приехали на машине, там ремонт какой-то шел, дорогу перекрыли шлагбаумом — не проехать. На сиденье лежала 8-миллиметровая камера. Вот мы и развлекались. Там, где Майя, по-моему, Щедрин снимал (Родион Щедрин, народный артист СССР, муж Майи Плисецкой. — «Известия»). Там, где Щедрин и Катя, их домработница, я снимал. К счастью, сохранились эти кадры, я потом с таким удовольствием смотрел... А нашел я их благодаря ремонту в московской квартире. На антресолях лежали старые чемоданы, об их содержании я уже забыл.
Кстати, благодаря этому ремонту я и Борису Мессереру помог, когда он писал «Промельк Беллы». Нашел на тех же антресолях чемодан с фотографиями, причем в тот день, когда сдавалась его книга. Я позвонил Борису, он примчался, позвонил Елене Шубиной (редактор издательства. — «Известия»). Та была в восторге: «Какое счастье, что это в последний момент возникло...» Кстати, фотография на обложке книги тоже из чемодана с антресолей.
— Вернемся к Культурному форуму. Руководитель секции «Балет и танец» — ваш старинный друг Борис Яковлевич Эйфман. Будете давать мастер-классы в его школе?
— Во время форума это не предусмотрено, но если нужно будет, я — с удовольствием. В прошлый свой приезд я приходил в школу, давал классы. Всегда готов Борису Яковлевичу помочь. Я его больше чем уважаю — очень люблю. Нас связывает многолетняя дружба.
— Борис Яковлевич очень хочет иметь свое театральное здание. А вы как-то сказали, что авторскому театру не нужен свой дом...
— Это мечта Бориса Яковлевича, и она должна осуществиться! Ранее такие авторские труппы не имели своей постоянной сцены, но всегда были желанными гостями в больших театрах. А свое здание — это огромная нагрузка на руководство: театр нужно заполнять, обеспечивать репертуаром, планировать гостевые визиты.
— Вам никогда не приходилось этим заниматься?
— Нет, хотя были моменты, когда приглашали руководить.
— Вы занимались педагогикой и ставили. Эти сферы деятельности не мешают друг другу?
— Мешают. Я всегда задумывался о том, что, когда преподаешь, невольно подпадаешь под строгую самодисциплину исполнения. А творчество — это ломка формы. Я у Бурлюка увидел эту фразу: искусство там, где идет ломка формы. Между педагогикой и постановочной деятельностью — явное противоречие. Я на себе это чувствую, когда ставлю. Стараешься сделать правильно. А Бежар смело ломал всё, делал наоборот. Он часто ставил «антибалет» — и получалось лучше.
— В вышеупомянутом фильме вы говорите: «Я многого не сделал». Но, может быть, еще сделаете?
— Наверное, уже не сделаю. Жизнь давала мне больше возможностей, чем удалось реализовать. Я виноват перед ней. Но у меня есть любимая поговорка, испанская: Quién me quita lo bailado — «Кто у меня отнимет станцованное?..»
Светлана Наборщикова
