Майор Томин, обаятелен и скромен

Он живет между Москвой и Израилем. И нигде не испытывает проблем с коммуникацией. Потому что грузин назовет его грузином. Азербайджанец — азербайджанцем, причем бакинского разлива. Турок считает его турком, а москвичи утверждают, что такие рождаются только в Первопрестольной и делают за короткий срок головокружительную карьеру из майоров в полковники. Знаменитый майор Томин, он же артист Леонид Каневский, — друг всех милиционеров, да и вообще всех.

БЛИЦ:

— Вы могли бы быть шпионом?

— Нет.

— Вы могли бы служить в пехоте?

— Нет.

— А в разведке?

— В кино, кстати, я служил в разведке, в фильме «Весна на Одере».

Тайна бриллиантовой ноги

— Я играл разведчика — Оганесяна, армянина. Кстати, армяне меня тоже считают своим. Абсолютман.

— И французы, значит, вас держат за своего?

— И французы, и итальянцы… Помню, в театральном училище я играл отрывок из пьесы «Ложь на длинных ногах» Эдуардо де Филиппо. А в это же время в Вахтанговском театре Рубен Николаевич Симонов играл в другой пьесе де Филиппо «Филумена Мартурано». Вы можете посмотреть фотографии того времени — я был вылитый Симонов: где я, а где он — не отличить.

— Ну уж якуты вряд ли вас примут за своего.

— Якуты — нет, а вот нанайцы…

— Гениальная кинокомедия «Бриллиантовая рука». Маленькая роль. Но вся страна почему-то запомнила коренастого человека с волосатой грудью и острой жестикуляцией рук.

— «Бриллиантовая рука», замечу, не была моим дебютом, она — третья картина. Но именно после нее я узнал, что такое настоящая популярность. В Крыму на пляже ко мне подходили девушки, тыкали пальцем в грудь и заговорщицки спрашивали: «Это у вас наклеено?» «Нет, — говорил я, — можете подергать». А какая компания была замечательная! Режиссер Леонид Гайдай! И импровизации… Ведь я половину текста себе придумал сам.

— Вот-вот, Леонид Семенович, хотела всегда спросить, что означает это выражение «хам-дуралям»?

— Ничего не означает. «Хам дур а лям» — вот и все, из разных слов составляем. Откуда это взялось? Сценарист Костюковский написал для меня очень маленькие фразы. А мне было обидно мало находиться на экране, и я как-то пришел на съемки и заранее написал себе монолог: «Порто умберто…» (скороговоркой произносит до боли знакомый текст. — М.Р.) После репетиции Костюковский сказал: «Все, я признаю тебя своим соавтором». Так что я почти соавтор «Бриллиантовой руки».

— А гонораром сценарист поделился?

— Нет, гонорар был только актерский. Мы начинали снимать сцену прохода Семена Семеновича, то есть Юры Никулина, мимо аптеки, где мы стояли с моим замечательным партнером Гришей Шпигелем. И Юра — гениальный артист — никак не мог поскользнуться, взлететь и ногой попасть в камеру. Его торопят, а у него не получается. Гайдай курит, нервничает. Я говорю: «Давайте я попробую, может, чего сделаю». Юра обрадовался: «Давай-давай, Леня». Мы зашли с ним в парадную соседнего дома, я надел его брюки, подтянул ремнем. Честно — нервничал и, видимо, с испугу так поскользнулся, что с первого дубля попал в камеру ногой.

— Так это ваша бриллиантовая нога в кадре?

— Да, нижнюю половину Никулина играл я, а уже второй доигрывал он сам.

— Но контрабандные монеты и драгоценности, я надеюсь, были ненастоящими?

— Часть — настоящая, из музея. И возле камеры всегда стоял человек: как только объявляли перерыв, он подходил к нам и тщательно пересчитывал все монеты. Так что мы были под охраной. Вот недавно в своих старых вещах я обнаружил монетку, бутафорскую, конечно, из «Бриллиантовой руки». Ну что с ней делать, думаю? Принес ее своему другу в театр «Гешер» — он нумизмат. Вы бы видели, что с ним было… Он чуть не плакал.

Сталина не предлагать

— Вот интересно, сколько артисту нужно прожить ролей, чтобы дождаться той самой, хоть и самой маленькой роли, но которая определит судьбу?

— У меня до «Бриллиантовой руки» было три картины, но одна, кстати, самая первая, очень интересная — «Сорок минут до рассвета», снятая по сценарию моего брата (Александр Каневский — известный писатель. — М.Р.). Я в это время с театром им. Ленинского комсомола нахожусь на гастролях в Крыму. Там получаю телеграмму: «Приезжайте на пробу в Минск». Лечу в ожидании роли — положительной, значительной. Получаю сценарий и читаю: «заведующий сельпо в белорусской деревне». Ну, понятно, ворюга, пьяница… Я спрашиваю режиссера: «Как вы представляете заведующего в белорусской деревне с моим лицом?» Он на минутку задумался и выдал: «Ничего страшного. Он тут осел после войны». Никто ничего не понял, но все согласились. И я сыграл этого типа. Первая моя отрицательная роль, после чего и пошло-поехало. А потом был «Город мастеров», где я играл, можно сказать, предтечу майора Томина — начальника тайной полиции.

— Леонид Семенович, а положительные-то роли, кроме майора Томина, в вашей биографии были?

— (На минуту задумывается.) Ну почему же? В «Трех мушкетерах», например, у меня хорошая роль — господин Бонасье.

— Безусловно, хорошая — муж-рогоносец.

— (Смеется.) Вспомнил. В фильме «Земля, до востребования» у меня положительная роль была.

— Вообще, я заметила: артисты хоть и жалуются на своих «негодяев», но любят их больше, чем положительных персонажей.

— Любят, когда есть что играть. Сейчас вон сколько отрицательных героев в сериалах, а смотреть неловко. Такое ощущение, что идет один фильм.

— Вы счастливый артист — с вашим лицом и грим не нужен.

— А как можно такое загримировать? Это в театре надо гримироваться, не в кино. Например, на роль Ленина. Но из меня и Ленина сделать нельзя. Только Сталина. Мне когда однажды предложили в театре роль Сталина — я сказал: «Никогда».

— Никогда? Почему?

— Ну, у меня такое убеждение уже давно: мне кажется, что таких персонажей истории нельзя выносить на экраны. Документальное кино, книги — да. А если в кино или в театре — это значит пропагандировать их так или сяк.

— Знаете, я в шоке от вашего принципиального заявления. А как же ваши коллеги, игравшие Сталина? Они, получается, беспринципные?

— Упаси Боже! Я никого не осуждаю. Вот Игорь Кваша потрясающе сыграл Сталина. Но у меня есть своя позиция: не хочу, не буду. Если вы хотите знать о нем что-то — изучайте историю. Если его будет играть замечательный артист, то это всегда будет иметь положительное влияние на образ.

— Я правильно понимаю вас — вы не хотите своим талантом украсить образ тирана?

— Правильно. Помню случай: я выступал в Якутии в 70-е годы. А там были базы, на которых и пушнина, и икра, и всякий дефицит. Купишь это — все равно что из-за границы привез. Один хороший начальник сказал мне: «Поехали». Долго-долго мы ехали — тундра такая голая, пустота кругом. И посреди стоит барак, длиной метров 200. Что это? Оказалось, склад потребсоюза. Заходим. Милая тетка встречает, спрашивает: «Что вам, чего желаете выбрать?» Я интересуюсь: мол, отчего такое странное место для склада. И выясняется, что это вовсе не склад. Барак был построен для пересыльных евреев во времена сталинских репрессий. И когда Сталин умер, помещение стало пустовать, его и переделали в склад. Скажите, как после этого я могу выходить на сцену, на экран и давать какой-то человеческий характер Сталину? Нет! Мне не хочется.

Шутки мастера

— Вы — ученик великого Эфроса. Чем этот мастер был в вашей жизни?

— Всем!!! У меня были замечательные учителя из щукинской школы — Львова, Шихматов, Мансурова, Шлезингер… И я счастлив, что я, мальчик из Киева, учился у них. Но вот меня приняли в театр Ленинского комсомола. Я гримировался, нос какой-то клеил для ролей, мы репетировали. А потом пришел дядя Толя — мы так за глаза называли Эфроса, — и я начал становиться артистом. Это было счастье — работать с ним.

— Многие ваши коллеги так говорят. А можете объяснить, из каких элементов состоит это счастье?

— Могу. Вот у меня было все хорошо, но почему-то плохое настроение. Почему? Да черт его знает! А потом я понимаю, что сегодня я не общался с Эфросом. Когда был в театре выходной, он изумлялся: «Ну что можно делать дома в выходной?!» При этом такого обаяния, такой харизмы человек! Он научил нас разбирать роль — это арифметика, но она приводила к высшей математике на сцене. Только Эфрос мог советские пьесы превращать в человеческую жизнь.

Была замечательная история. Мы собирались на гастроли в Таллин с «Чайкой». И заболел артист Гошев — он играл в спектакле работника Якова. Эфрос вызывает меня: «Сыграй Якова». — «Анатолий Васильевич, ну посмотрите — какой я работник Яков?» — «Перестань, перестань», — и по привычке снизу вверх пальцами ерошит волосы. «Ну можно я тогда загримируюсь?» — спросил я и получил добро. Вот это была его ошибка. Наши гримеры подобрали мне бороду, усы, шапку с волосами. «Но, — сказал я им, — мы это все наденем перед самым выходом на сцену».

И вот спектакль в Таллине. Длинный зал Дома офицеров. Я заготовил все, жду.

— Яков, у тебя все готово? — кричит Валька Смирнитский, он играл Треплева.

— Все готово, барин.

Это я отвечаю ему, не выходя из кулис, но никто не обратил на это внимания.

— Когда взойдет луна, должны появиться глаза дьявола, — продолжает Валька.

Я опять из-за кулис:

— Понял, понял, барин.

Появляется Нина — чудесная Олечка Яковлева. Она стоит у стенки с закрытыми глазами и говорит свой монолог: «Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени…» Ну и так далее.

И в это время появляюсь я — с палкой, с бородой от глаз, с вот такими огромными усами и шапкой с волосами. Мои — только глаза и нос. Что творится на сцене! Елена Фадеева — она Аркадина — делает так: «А-а-а!» — и поворачивается спиной. Шурик Ширвиндт, схватившись за голову, тоже ползет. Валька Смирнитский — руки у глаз, смеется, будто плачет, — просто убежал за кулисы. А Олечка бедная ничего не понимает: она ведь с закрытыми глазами читает монолог. И в конце зала я слышу: «Хо-хо-хо» (показывает высоким голосом) — это дядя Толя хохочет, умирает совершенно.

— Значит, серьезный режиссер шутки на сцене допускал?

— О-о-о! У меня была небольшая роль в спектакле «104 страницы про любовь» — физика Гальперина. Я выходил, садился в кресло, и у нас шел диалог с Шуриком Ширвиндтом. На репетиции как-то я сел как обычно, взялся за подлокотник — а он вдруг оторвался и остался у меня в руке. Я — что? Стал играть на ней, как на гитаре, потом — как на кларнете, а Шурик говорит: «Да не так надо!» — выхватил, и как на скрипке… Дядя Толя опять из зала: «Хо-хо-хо». Попросил закрепить — и сколько шел спектакль, кажется, пятьсот раз, мы так играли эту сцену. Я всегда приходил заранее на сцену, проверял, оторван ли подлокотник, и закреплял его пластилином. Минутную сцену с Шуриком мы играли 5—7 минут. Вот что такое был Эфрос.

Майор по щелчку

— Леонид Семенович, скажите честно: у вас дома есть милицейская форма?

— Формы нет, а погоны и фуражка имеются. Жезлы я все раздарил.

— Если бы в вашей жизни не случился майор Томин, что бы было с Каневским?

— Ничего. Был Эфрос, был театр, кино.

— Вы пользовались своей милицейской популярностью? Нарушали, например, ПДД?

— Грешен, выпивал за рулем. Но никогда не создавал аварийной ситуации.

— А приходилось обращаться в милицию не как артисту — как обычному гражданину или как потерпевшему?

— Вы будете смеяться, но это было до Томина. Я уже в «Бриллиантовой руке» снялся. Короче, 1 мая приезжали мама, папа из Киева и брат. Надо было встречать их в 9 утра. Город перекрыт, у меня нет машины, приятель, у которого был «Москвич», говорит: «Зайди в милицию, попроси». — «Просить в милиции?!» А он настаивает. Ну, я пошел в 108-е отделение к начальнику, а он меня немного знал. Вдруг он говорит: «Никаких проблем». И так я на машине с мигалкой въехал почти на платформу. Что было с папой!..

Когда мы снимали «Знатоков», была такая установка: знакомиться с работой милиции конкретно. Мы ездили на допросы, на обыски, в зоны. Мы узнали мощнейших профессионалов, которые работали за копейки.

У Геры Мартынюка был прототип, а у меня не было. Я — вымышленный персонаж, и своего Томина я собирал буквально по крохам. Вот этот щелчок (артистично щелкает пальцами, указывая в сторону. — М.Р.) я «снял» на одном из обысков. Надо сказать, очень неприятно присутствовать на обысках. И, помню, следователь сел за стол: «Откуда ты начнешь?» — спросил он сыщика. Тот быстро осмотрел квартиру. «Оттуда», — и показал щелчком. «Какой хороший жест, — подумал я, — надо запомнить». Мы хотели, чтобы герои наши были не ходульные, не романные или как в анекдоте: два друга-милиционера — один глупый, а другой не очень умный.

— А третий совсем тупой, но ему приятно быть с интеллигентными людьми.

— Да-да. (Смеется.) В общем, мы делали все с чистой совестью.

Как отец-основатель

— Почти 20 лет назад вы уехали в Израиль. А вам, между прочим, было 50 лет. Оглядываясь назад: не пожалели?

— Не уехал, а поехал — это другое дело. Я потом, когда оценивал это, подумал: «Да, сильно ты это сделал. В 50 лет — такой кульбит». Но в конце 80-х, точнее, в 89-м году Женя Арье (известный режиссер, работал в театре им. Маяковского, теперь руководит знаменитым театром «Гешер». — М.Р.) предложил проект: Русский театр в Израиле. Конец 80-х — театры полупустые. Я помню, как-то шел на спектакль и встретил Армена Джигарханяна — он шел на «Закат» в Маяковку. Грустный такой идет, говорит: «Представляешь, кассирша позвонила, сказала, чтобы я не огорчался, — 350 билетов сдали. На „Закат“! Со мной! Как это может быть?!»

Вот в этот тяжелый момент и родилась идея театра в Израиле. Когда мы приехали туда на концерты с отрывками и увидели полные залы, счастливых людей, то поняли, что проект может получиться. Я закончил свои мастер-классы в шведской школе в конце марта и уже 1 мая был в Израиле. Мы за полтора месяца собрались. И я ни разу не пожалел об этом. Ни секунды.

Было тяжело несколько лет. Мы рухнули в иврит, понимая, что без языка ничего не получится. Заучивали текст целиком. И страшно было не то, что ты забудешь роль, а что твой партнер скажет реплику, а ты, не понимая языка, ответишь ему что-то не то. Но… Все пережили. «Гешер» объездил полмира, работали на крупнейших фестивалях, в Лондоне пять раз выступали. Нет, я ни разу не пожалел. Я счастлив и горд, что я — один из основателей этого театра.

— Как вы живете между Москвой и Израилем?

— И, замечу, Минском. И еще другими городами бывшего СССР. Сейчас реже, к сожалению, бываю в Израиле, а чаще — в Минске, где снимаюсь. Вот сейчас были со спектаклем «Момик» в Америке, а потом — в Италии. Как живу? Да с удовольствием живу.

БЛИЦ:

— Любимая часть…

— Женского тела?

— Нет, земного шара.

— Финляндия и Карелия.

— Любимая кухня?

— Грузинская.

— Любимый язык?

— Конечно, русский.

Марина Райкина