Новый мир Александра Твардовского

Александр Трифонович Твардовский (1910—1971) — это многогранная творческая личность. Признанный при жизни, лауреат Сталинской премии (1941), автор «Страны Муравии», «Василия Теркина» — и первый публикатор, в качестве главного редактора «Нового мира», антисталинских произведений, ставших символами «оттепели» 60-х.

Противоречат ли эти две ипостаси друг другу? Отнюдь нет. Исследуя эту тему, мы видим, что и в литературном творчестве, и в редактировании (которое, отметим, также немыслимо без творческого подхода) Твардовский придерживался одних и тех же принципов. Никогда не сведенные в некий единый «манифест», они, однако, неоднократно сформулированы в письменных и устных высказываниях Александра Трифоновича — в том числе имеющих прямое отношение к редакторской работе — и вообще являются лейтмотивом его разносторонней деятельности, его жизни. Вкратце эти принципы можно свести к одному: стремление к правде.

Такое мировоззрение поэта, прозаика и будущего редактора сформировалось, с одной стороны, под влиянием обстоятельств личной, во многом трагической, судьбы, а с другой — благодаря раннему приобщению к миру книги, к великой русской литературе. В простой крестьянской семье Твардовских любили чтение, и в особой чести именно поэты: Пушкин, Кольцов, Некрасов. Таковы истоки поэзии Твардовского, которая, по словам С.Маршака, «до самых глубин лирична», «широко, настежь открыта окружающему миру и всему, чем этот мир богат», «чужда превыспренности и, поднимаясь до пафоса, не теряет связи с землей». «Связь с землей» у молодого поэта была, разумеется, прямая: природа и люди сельской Смоленщины, родных его мест, всегда одухотворяли его творчество.

В том, что семья жила обособленно от других крестьян, на хуторе, можно было бы увидеть некий залог будущей творческой независимости художника слова и главы лучшего в стране литературного журнала. Однако юный Твардовский стремился к коллективизму, к деятельному участию в современной ему жизни страны, в преобразовании деревни. Как большинство молодых людей того происхождения и той поры, его захватил пафос коллективизации, «ломки старого». Даже раскулачивание и ссылка родителей и братьев, видимо, были восприняты им тогда как «историческая неизбежность». Ведь он с детства стремился вырваться из семейной среды, публиковаться, получить образование — «состояться как личность», сказали бы мы теперь. Первое его стихотворение печатается, когда Твардовскому было всего 14 лет, в газете «Смоленская деревня». Посвящено оно, разумеется, деревенской нови («Новая изба»); в принципе, по нему можно уже предугадать дальнейший путь поэта, определить его талант и своеобразие.

Поставив цель избавиться от «бескультурья», он поступает в Смоленский педагогический институт, перечитывает «русских классиков и, по возможности, неклассиков». Среди тех, на кого ему хочется равняться, как Горький, так и Брюсов, а в качестве эталонных образцов поэзии — Пушкин и Шекспир, которыми он занимается «постоянно и всерьез — не в порядке подготовки к экзаменам».

Его главная тема — новая деревня — находит отражение в грамотных, ясных стихах. Ему абсолютно чужды все «измы», происходящие из тогда еще недавнего Серебряного века (хотя упомянутая нами «Новая изба» написана блоковским дольником). В плане содержания следует отметить черты, типичные и для последующего творчества Твардовского: живые, а не трафаретные характеры, внимание к деталям деревенского быта и природы, отсутствие характерных для той эпохи кровожадных призывов к уничтожению классовых врагов. Поэт свято верит, что коллективный труд — высшее благо, но и приверженцы труда единоличного подлежат у него не истреблению, а лишь закономерному оттеснению на обочину жизни. Легко заметить, что кулаки, попы и прочий, как тогда выражались, «чуждый элемент» для Александра Трифоновича не столько враги, сколько некие заблудшие души, которых можно только пожалеть. Эта позиция настолько противоречила генеральной линии партии, что поэта, писавшего исключительно о деревне и придерживавшегося канонических размеров стиха, обвиняли … в «эстетстве» и «барстве», откуда было недалеко и до клейма «враг народа» (тем более что сыном «врага народа» Твардовский уже был).

По странной прихоти судьбы, самое крупное произведение такого рода — «Страна Муравия» (1935), о крестьянине, который, после долгих мытарств, наконец осознает счастье колхозной жизни, — и сделало его официально признанным литератором. Обеспечив (весьма, конечно, относительную) защищенность от ражих критиков и чекистов.

В годы войны он создает знаменитейшую свою поэму «Василий Теркин», в которой вывел собирательный, но живой, без казенной лакировки, образ русского солдата. Так по-новому проявилась приверженность Твардовского жизненной правде. Дух произведения (и всего творчества его автора) хорошо выражен в следующем двустишии:

Популярность «Теркина» в среде фронтовиков (остро почувствовавших бы любую фальшь в описании военных коллизий), пожалуй, предвосхитила ту, что выпала на долю редактируемого Александром Трифоновичем журнала. «Книга для бойца» была. По словам Бориса Пастернака, «чудом полного растворения поэта в стихии народного языка»; можно сказать, что «Новый мир» был схожим чудом соответствия народным поискам правды, отправной точкой которых оказалась смерть Сталина, а важнейшей вехой — ХХ съезд КПСС.

Эволюцию мировоззрения Твардовского после этого эпохального события можно проследить на примере поэм «За далью — даль», создававшейся в течение 50-х годов, и «По праву памяти», написанной в конце 60-х и не издававшейся вплоть до правления Горбачева. В ранней редакции первой из них Сталин зовется не иначе как «отец, любимый в семье». Годовщине его смерти посвящена целая скорбно-возвышенная глава. После исторического доклада Хрущева эта часть поэмы была решительно переработана, превратившись в своеобразное обличение вождя. Кроме того, в произведении появились главы под названием «Друг детства» — о судьбе незаконно репрессированного — и «Так это было», представляющая собой попытку объяснить происхождение сталинизма. В качестве его альтернативы, путеводной звезды для советского общества автор называет «правду партии», верность идеалам ленинского времени. Во второй поэме Твардовский обращается к теме собственной сосланной семьи, уже на примере личном, а не «друга детства», показывая горе человека, попавшего в сталинские жернова. Образ правителя-отца нации преображается (теперь это тиран, чей «загробный сон», в порядке некой метафизической мести за лживый постулат «Сын за отца не отвечает», покрыт «лихой бедой отцовской») и противопоставляется образу другого отца — Трифона Гордеевича Твардовского. Эти личные штрихи придают произведению особый пафос и эмоциональность. Так писать о культе личности в брежневские времена уже не дозволялось. В строках поэмы «Кто прячет прошлое ревниво, тот и с грядущим не в ладу» содержался прямой выпад в адрес постхрущевской государственной политики — замалчивания «неудобного» прошлого, сворачивания «оттепели». «По праву памяти» собственно, представляет собой страстный протест против такого положения вещей, этой тихой реабилитации сталинизма.

Отстаивая свое право на правду, Твардовский отстаивал и свой журнал в том виде, в каком он стал символом демократических перемен и обречен был погибнуть, коль скоро история повернулась вспять. Через три года после написания запрещенной поэму Александра Трифоновича не стало, а «Новый мир» печально прославился публикацией «нетленных» мемуаров Леонида Ильича.

Уяснив на примере знаковых для творчества Твардовского произведений этические и эстетические принципы, характер и жизненную позицию этого выдающегося человека, рассмотри теперь его деятельность как редактора.

Представление о ней, а точнее, о тех трудностях, с которыми приходилось сталкиваться, пребывая на этой должности в то время, можно получить по сатирической поэме «Теркин на том свете», созданной в 1963 году. Образ Теркина — фронтовика, народного героя — потребовался автору как резкая противоположность мертвящему бюрократизированному миру. Этот мир, «тот свет», — аллегория действительного положения в СССР вообще и в советской печати в частности, идеал замшелого цензора-ортодокса, от которых столько претерпел вольнолюбивый журнал Твардовского. Несмотря на то что Александр Трифонович был убежденным коммунистом, такие иронические строфы, как «Наш тот свет в загробном мире лучший и передовой», явно выглядит камушками в огород официальной пропаганды. Автор наполнил поэму теми реалиями и человеческими типажами, которые были ненавистны ему как личности и профессионалу. Нами особенно интересен портрет редактора «Гробгазеты».

Обладая огромным опытом редактирования рукописей, дважды (1950—1954, 1958—1970) возглавляя «Новый мир», заведуя отделом поэзии «Литературной газеты», работая в Союзе писателей СССР с молодыми авторами — никогда Твардовский не был похож на такого «антиредактора». В этом смысле он многому научился у Горького, по отношению к которому сам был когда-то начинающим писателем. Характерен следующий эпизод их деловых взаимоотношений: Алексею Максимовичу не понравилась «Страна Муравия», которую он назвал «набором частушек» и «подражанием Некрасову». Молодой поэт записал в дневнике: «Подкосил дед, нужно признаться. Но уже и прошло два дня. Обдумал, обчувствовал. Переживем. И да обратится сие несчастье на пользу нам. Слов нет, теперь для меня более явственны сырые места. А что продолжает оставаться хорошим, то, видимо, по-настоящему хорошо. Испытание, так сказать. (…) Дед! Ты заострил лишь мое перо». Подобные мысли могла вызвать у способных авторов «Нового мира» или «Литературки» и редакторская правка самого Александра Трифоновича.

Интересно, что, придерживаясь во все правды и «близости к жизни», Твардовский в работе с писателями старался не прибегать без крайней необходимости к литературоведческой и филологической терминологии, стремясь к образности и — благодаря ей — предельной доходчивости своих рекомендаций:

— Попробуйте раздуть горн на этой главке, в ней уже есть жар, подбавьте, только не увлекайтесь…

-Здесь вы попали на жилу, может быть, случайно, но это уже не важно, а дальше соскочили, и пошел одни мох с болотом.

-Все шло хорошо, а тут вас стало относить, и все дальше и дальше, и сюжет остановился. Выгребайте и оставьте в покое все, что вам не удалось, не мучьте вымученное…

-Смело захватывайте территорию, продвигайтесь вперед, но не забывайте выставлять комендантские посты. Вы понимаете меня? Если вы будете рассчитывать на заведомую черновизну, потом, мол, все выправлю, тогда попрет одна ерунда, и нечего вам будет поправлять…

Кредо Твардовского — не «исправления ради исправлений», а поиск и шлифовка талантов. В условиях советской действительности это означало, даже во времена «оттепели», еще и борьбу с цензурой и ортодоксальной критикой, то есть отстаивание самого права на публикацию этих талантов. Мужество Александра Трифоновича стало залогом того, что «Новый мир» стал одним из главнейших символов либеральной эпохи второй половины 50-х — начала 60-х, подарившим свет ряд выдающихся произведений, которые произвели сдвиг в общественном сознании. Такое положение сложилось, надо отметить, не по причине «диссидентских убеждений» редактора, а исключительно потому, что он неуклонно следовал правде. Литература, по его мнению, должна «совершенно правдиво описывать жизнь». (Но таким образом она априори шла вразрез с официальной пропагандой, то есть становилась «антисоветской».) Он требовал от художественных текстов того, что не хотели в них видеть редакторы бесчисленных советских «Гробгазет»: новизну, актуальность, и при внимании к форме — глубину содержания. «Если нечего сказать, — считал Твардовский, — вообще незачем браться за перо. Он не любил «холод литературщины»: «Литература не может происходить из самой же литературы», то есть должна быть основана на подлинной жизни. Любому автору, начинающему или опытному, он мог посоветовать то же, что самому себе:

Все это усугубляло проблемы редактора «Нового мира». Будучи «гораздо ортодоксальнее своего аппарата» (по воспоминаниям его бессменной сотрудницы Наталии Бианки), он публиковал далеко не ортодоксальные вещи. Его первое снятие со своего поста, в 1954 году, последовало за изданием таких статей, как «Об искренности и критике» Владимира Померанцева и «Люди колхозной деревни в послевоенной прозе» Федора Абрамова. В последующем Александр Трифонович «пробил» на свои страницы неординарные произведения «Районные будни» В. Овечкина, «Неделя как неделя» Н.Баранской, «Семеро в одном доме» В.Семина… Вообще впечатляет список авторов «твардовского» журнала, каким не смог бы похвастаться ни один другой советский «печатный орган»: Василь Быков, Сергей Залыгин, Валентин Катаев, Александр Яшин, Ольга Берггольц, Маргарита Алигер, Виктор Тендряков, Чингиз Айтматов, Расул Гамзатов, Фазиль Искандер, Борис Можаев, Юрий Трифонов, Василий Белов и многие другие — цвет нашей литературы того и последующего (вплоть до нынешнего) времени.

Особая тема — сотрудничество «Нового мира» и Александра Исаевича Солженицына. Именно в этом журнале вышла легендарная повесть «Один день Ивана Денисовича» (1962, № 11)- достовернейшая картина быта сталинского лагеря. Перипетии борьбы главного редактора «НМ» с цензурно-бюрократическими препонами ярко отражены в книге «Бодался теленок с дубом».

Твардовский поощрял издание честной мемуаристики, практически не публиковавшейся при Сталине. Так, он напечатал мемуары И. Эренбурга «Люди, годы, жизнь», А.Горбатова, генерала армии, «годы войны», а также очерки Л.Любимова «На чужбине» и «Записки дипломата» И.Майского. В 1968 году началась публикация автобиографической книги революционерки Е.Драбкиной «Зимний перевал», прерванная после выхода первой части и возобновленная лишь через 20 лет.

Кроме художественной и мемуарной литературы, в журнале были хорошо представлены публицистика и наука: очерки В.Овечкина, Е.Дороша и Г.Троепослького, исторические эссе С.Утченко являлись украшением этого раздела «Нового мира». Огромное значение имела литературная критика: И.Виноградов, А.Лебедев, В.Лакшин, Ю.Буртин, А.Синявский, М.Щеглов, И.Соловьев и Ст.Рассадин, поддерживая идеи самого Твардовского, боролись с официозной, лживой беллетристикой. (Например, когда писатель Б.Дьяков опубликовал, в пику «Ивану Денисовичу», собственную, «идеологически выдержанную» повесть о лагерях, на него, по образному выражению Солженицына, «свалился камень лакшинской рецензии»).

Такой подбор авторов, вообще редакторская деятельность Александра Трифоновича дали повод Корнею Чуковскому сказать, что «его деятельности» в «Новом мире» нет параллели, кроме разве что Некрасова. Но тому было гораздо легче!«

Нападки властей предержащих и проправительственной критики были беспрерывны: по словам Ю.Трифонова, всегда чувствовалось «давление страшного атмосферного столба». «Новый мир» бичевался консервативной печатью, такой, как журнал «Октябрь», газеты «Литература и жизнь», «Советская Россия», «Социалистическая индустрия» и ряд других изданий. Чиновники Главлита, воплощавшие худший вариант редакторства, с особым пристрастием изучали материалы, поступающие к Твардовскому, норовя запретить любой текст, содержащий хотя бы тень неблагонадежности. Из-за этого иные номера опального журнала выходили с двух-трехмесячным опозданием.

И после смещения Хрущева (осень 1964-го) началось окончательное «закручивание гаек». В январе 1966 года состоялся печально известный процесс по делу А.Синявского и Ю.Даниэля, диссидентствующих писателей-авангардистов. В марте началась газетно-журнальная кампания против одной из публикаций «Нового мира» — статья Ю.Кардина «Легенды и факты», разоблачающей некоторые пропагандистские мифы о войне (вспомним контраст между народной правдой «Василия Теркина» и сусально-официальной велеречивостью). Легальным термином верноподданной критики стало выражение «твардовская ересь». Дошло до того, что в 1968 году писатель А.Первенцев заявил: «Прежде чем вводить танки в Чехословакию, надо было ввести их в редакцию «Нового мира»…

В качестве таких «танков» началось насильственное внедрение в редколлегию деятелей совершенно противоположного Твардовскому склада. Это сопровождалось мощной «артподготовкой» в партийной печати, как, например, «письмо одиннадцати литераторов» в «Огоньке» и поток статей, шельмующих как постоянных авторов «НМ» (И.Эренбурга, Е.Дороша), так и самого Александра Трифоновича. На заседании Союза писателей в начале 1970 года высказано вздорное предложение объединить диаметрально противоположные по своей направленности журналы — «Новый мир» и «Октябрь» — в некое «среднее» издание, и глашатая этой милой сердцу бюрократии идеи А.Овчаренко, без согласия Твардовского, ввели в редколлегию первого. «Вызывающим, беспрецедентным было не только насильственное, против воли главного редактора, освобождение многих его сотрудников, но и назначение людей, с которыми Твардовский заведомо не согласился бы работать» (В.Лакшин). 24 февраля 1970 года была окончательно принята отставка Александра Трифоновича.

Вероятно, тяжелейшая многолетняя борьба за «Новый мир» и разрушила здоровье его главного редактора, который умен менее чем через два года после отставки — 18 декабря 1971 года — явно безвременно, в 61-летнем возрасте.

Таким образом, в его лице мы видим яркий пример судьбы в советские годы принципиального интеллигента вообще и редактора в частности. Мы видим образец подлинно творческой редакторской деятельности, заключающейся в поддержке талантливой и честной литературы, не в цензуре, но в заботе, в бережном отделении зерна от плевел. В этом роде опыт Твардовского-редактора стоит в ряду с подобным опытом других выдающихся русских писателей — Пушкина, Некрасова, Толстого, Короленко, Горького, — стремившихся, каждый по-своему, послужить на благо отечественной словесности. Результатом благородного этого служения стала замечательная литература. Такой подход к своему делу, который исповедовал Александр Трифонович Твардовский, должен стать образцом для всех последующих поколений русских редакторов.

Ваш Роман Олегович Иванов