Скоро я напишу ещё несколько последних глав "Логики Линча", серии, посвящённой моему любимому режиссёру и вряд ли уже буду к этому возвращаться здесь. Однако прежде (хочется растянуть этот момент) - публикую чужую, но замечательную, ёмкую, живописную статью, где ещё раз: о том и о другом и о Линче в целом.
Марк Максимов, редакция "1001.ру"
Америка Дэвида Линча начинается у разбитого окна, с бетонного монолита фабричной стены декорированной в стиле промышленного декаданса, ар-деко. С необитаемых меблированных комнат в том же стиле — не то офис, не гостиница, не то зал тревожного ожидания. С труб и тусклого электрического света, со страшного ковра с гипнотическим орнаментом, с тяжелых, угнетающих фотографий локомотивов на стенах. Со следов былого американского величия, с городского упадка Филадельфии середины 60-х, куда юный Линч приехал учиться — и сразу же полюбил эстетику распада и запустения, старые матрасы, торчащие из в выбитых окон, скрепленные пластырем жалюзи, фриков, пьющих кофе в дайнерах, самые темные ночи на планете. Бордельный полусвет (о эта темнота, так любимая Фрэнком из «Синего бархата»), серые двери, мертвенные интерьеры нечеловеческой гаммы, больше похожие на мебельный салон семидесятых или театральную сцену, украшенные сансевиериями, самыми страшными из комнатных растений: пятнистые, жесткие ремни листьев, растущие прямо из земли, безо всякого стебля и цветов, больше похожие на пластиковую модель, чем на что-то живое.
Но стоит выйти из темной комнаты на свет — и время закружится, а хайвей с желтой разметкой поведет куда надо — на северо-запад, в штат Вашингтон, в страну лесов и лесорубов, белых изгородей и тенистых улиц с уютными, словно кремовыми домиками, цветниками и малиновками. В страну больших машин с откидным верхом, розовой ангоры, юбок колокольчиком и заливистого рокабилли. То ли восьмидесятые, то ли пятидесятые, а точнее сказать, эпоха Рейгана, политика-актера, одной ногой стоявшего как раз в идеалистическом конформизме бэби-бума, а другой — в потребительском цинизме бума экономического. Это страна добрых волшебниц и храбрых моряков, одна сплошная иллюстрация к детским книжкам о приключениях любопытных мальчиков и девочек. Том Сойер идет по следу индейца Джо, Нэнси Дрю раскрывает секрет красных туфелек — а юные Джеффри Бомон («Синий бархат») и Дайан Селвин («Малхолланд Драйв») идут навстречу «интересному опыту» и расследуют тайны синего цвета.
Это детство — детство самого Линча, сына лесотехника, воспитанного в ровно таких же идиллических городках Северо-Запада (трактовка Джеффри Бомона как альтер эго режиссера стала общим местом в американской критике Линча): бесконечные семейные обеды и вечный, обломовский, дневной сон, синее небо, резиновые уточки в бассейне, алые цветы, вишневые деревья… Но если присмотреться к вишням, глазу ребенка открывался другой, темный мир. Капли темной смолы выступали на стволах, а вокруг них суетились и увязали в липкой субстанции десятки красных, хищных муравьев. Да, наверное, было и еще что-то кроме муравьев: картины Линча-художника — это вскрытый словно хирургической пилой мир детских кошмаров, мир, запятнанный тьмой взрослой жизни — грубой, странной, тревожной в своей непонятности. Окурки и волосы, блюющие человечки, хромой жираф, веселые огоньки зажженных спичек. В холст, как в память, впечатаны фразы, подслушанные у взрослых. «Тут делать нечего, давай отсюда». «Переключи канал, говнюк». Даже не хочется представлять, кто и при каких обстоятельствах произнес эти слова.
Стоит только колупнуть белую краску изгороди — и упорхнут малиновки, ночь опустится на ельник, а на обочине дороги из желтого кирпича («Волшебник страны Оз» — неиссякаемый источник аллюзий для Линча «золотого периода») заполыхают перевернувшиеся автомобили: кровь течет на уже черную траву и рука умирающей девушки тянется к помаде. За кулисами одноэтажного рая, как насекомые под ровным ковром газона, заворочаются опереточные злодеи в кожаных пиджаках, выползут толстяки и складчатые, словно с полотен Айвана Олбрайта, толстухи, феи превратятся в красных карликов, баллады Элвиса — в спид-метал, бревенчатая избушка лесника станет подпольным секс-клубом для молодцов-лесорубов, а юный сыщик — извращенцем-вуайеристом. Американская готика, отлитая в дешевом пластике и поставленная на комод, как сувенир с семейной поездки на каникулы. Фигурки в ассортименте: королева класса под кокаином, блондинка в опасности, злодей в ковбойской шляпе (примечательно, что перверта Фрэнка в «Синем бархате» играет Деннис Хоппер, не только актер с инферно в резюме, но и художник, рисующий совершенно линчевские интерьеры), мафиози с интересами в Голливуде, папочка-оборотень. Эти мелкие бесы — такая же неотъемлемая часть американского ландшафта, как нуар по телевизору — неотъемлемая часть тихого семейного вечера середины восьмидесятых (см. «Синий Бархат»). Чья-то рука с кольтом заполняет крупный план, чьи-то ноги неумолимо считают ступеньки лестницы, ведущей в спальню… мама и тетя Барбара, обе в халатах с кружавчиками, прильнули к экрану.
И все же этот мир романтических влюбленных и бородачей из снов, отставных актрис и мертвых школьниц, светлых дайнеров с курящими официантками и темных клубов с роковыми певицами, пиджаков из змеиной кожи и фей, которые являются матросам хайвея в мареве над раскаленным асфальтом, — не просто страна литературных героев. Критик Хоберман когда-то назвал «Малхолланд Драйв» «самым детальным костюмно-историческим фильмом о Лос-Анджелесе со времен „Чайнатуна“ — с одной лишь разницей: это кино про наше время». Так же и все прочие триллеры Линча — точный и детальный портрет времени и жизни — настолько же гротескной, настолько и настоящей. Да-да, все это существует взаправду и подробно задокументировано в амбициозном, равном по размаху знаменитой фотосерии Роберта Франка «Американцы» (121 эпизод!), телепроекте Линча, сериале «Проект Интервью» (2009). В нем — спокойно и буднично, с гордостью за свою судьбу — обычные люди говорят о своих мечтах и видениях, детстве и будущем. Простая женщина из Марфы, сидя на продуваемом техасскими ветрами пустыре (конечно же, ночью) рассказывает, как бросила пить и вышла замуж за человека без лица из собственных снов. Веселый блондин с архетипической внешностью мормона, едва ли не подпрыгивая на гостиничной кровати, взахлеб объясняет, почему он участвует в оргиях и сколько еще неведомых дорожек собирается исходить. Эти типы и населяют Америку Линча, страну, в которой всё в конце концов подчиняется старомодной до тошноты логике назидательной сказки и всё — не то, чем кажется; страну, где странное всегда идет за руку с самым банальным; страну, стоящую на двух столпах — TV и BBQ и знающую только три сорта пива — Heineken для богемы, Budweiser для хороших людей и Pabst Blue Ribbon — еще не для хипстеров, но для сил Зла. И верится мне, что в этой стране даже у простого пенсионера Стрейта, едущего на газонокосилке из Айовы к брату в Висконсин, есть не только двойник-прототип, но свой складной черный вигвам, свой незнакомец из снов, своя голубая роза, своя непростая история.
Василий Корецкий
