Да нет, лечиться надо, кто же возражает.
На здоровье это, конечно, не влияет, но умственно, или сказать хлестче - интеллектуально. Диапазон бесед. Например, не надо пить! Почему надо пить я могу доказать аргументировано и бесконечно. А почему не надо, они мне на двух жалких анализах.
Господи, да почему надо пить. Да потому, что как пересечешь границу туда, так вроде и солнце, и туфли чистить не надо. Пересекаешь обратно из цветного в черно-белый и желание выпить начинается еще над облаками.
Пограничник долго всматривается в мое изображение.
- Это вы?
Что ему ответить? Кто в этом уверен?
Сам пограничник цвета хаки. В моем состоянии это слово говорить нельзя - оно потянет за собой все, что съел в самолете.
Весь остальной цвет в стране - цвет асфальта. Люди в этом цвете не видны. Только по крику: <Караул! Убивают!> - узнаешь, где веселится наш человек. Также и авто. Любые модели становятся цвета испуганной мыши с добавлением царапин от зубов и костей прохожих. Надписи на бортах делают их похожими на лифт. Конечно, пить вредно. И сидеть вредно. И стоять вредно. И смотреть вредно. Наблюдать просто опасно. Нашу жизнь. Шаг влево. Шаг вправо. Либо диктатура - либо бунт.
Либо бунт - либо диктатура.
Живем мы в этом тире. Живем, конечно, только пьем вредно.
Ибо политически не разобраться, кто за кого. Кто за народ, кто за себя. Те, кто больше всех кричали <мы за народ>, оказались за себя. А я оказался в больнице на голубой баланде и сером пюре. Диета № 7. В ней масса достоинств. Перестал мыть ложку. Перестал ковыряться в зубах. Желудок исчез вместе с болями, несварениями. Женщины по рейтингу откатились на двадцать первое место и лежат сразу после новости о возобновлении балета <Корсар>.
На собак смотрю глазами вьетнамца. Пульс и давление определяем без приборов. Печень и почки видны невооруженным глазом. Когда проступят легкие, обойдемся без рентгена и его вредных последствий.
Хотя есть и свои трудности. Невозможно собрать анализы, больничный флот на приколе. Суда возвращаются порожняком. Ларинголог и проктолог если заглянут в больного одновременно, видят друг друга целиком. Много времени занимает поиск ягодиц для укола.
Крик сестрицы: <Что вы мне подставляете?!> - и сиплый голос: <Не-не-не, присмотритесь...>
Чтоб лечь на операцию, больной должен принести с собой все! Что забыл, то забыл. Значит без наркоза. Также надо привести того, кто ночью будет передавать крик больного дальше в коридор. Оперируют по-прежнему хорошо, а потом не знают, кто как выживет. Зависит от организма, который ты привел на операцию. Многие этим пользуются, с предпраздничным волнением заскакивают в морг, шушукаются с санитарами, выбирают макияж. Санитары, зная всех, кому назначена операция или укол, готовят ритуальный зал в зависимости от финансирования.
Страх перед смертью на последнем месте. На первом - страх перед жизнью. Больные из окон смотрят на прохожих с сочувствием. Местами меняться никто не хочет. Ухода, конечно, в больнице нет, хотя вход массовый. Из ординаторской вдруг хохот, пение, запах сирени. Это в декабре получена майская зарплата. Больные с просроченным действием лекарств держатся вместе, им уже ничего не грозит. Хотя вдруг кто-то оживляется, спрашивает где туалет. Значит, на кого-то подействовало, то есть просроченное лекарство встретило такой же организм.
Врачи имеют вид святых. Борются за жизнь параллельно с больными. Лечат без материалов, без приборов, без средств. Это называется финансирование. Больница просто место встречи. Кто не видит врача в театре или магазине, идет в больницу и там видит его. Добыча крови из больных практически невозможна. Пробуют исследовать слезы, которых в изобилии. Но это скорее дает представление о жизни, чем о болезни.
Жаловаться некому, никто нас не обязан лечить, как и мы никому не обязаны жить. Но если кто хвастается достижениями отечественной медицины, то мы все и есть достижение нашей отечественной медицины вместе с нашим президентом. Чтоб он был наконец здоров.
Конец
