Означает ли что-то «Буба» на грузинском языке? Означает, но ко мне не имеет отношения. В Сванетии — это регион Грузии — есть гора, которая называется Буба. Хотя мои родители этого скорее всего не знали. Просто это было первое слово, которое я начал бубнить. Мама так рассказывала.
Буба — это прозвище. Но оно и в титрах фильма «Мимино» написано — режиссеру Георгию Данелия нравилось. В Грузии меня так и называют. Если кто-то звонит нам домой и просит позвать к телефону Вахтанга, мы сразу понимаем, что звонит кто-то незнакомый.
Отца своего помню плохо. Он у меня был, видимо, необычный человек. У него было плохое зрение, но он сам пошел на фронт. Он был журналистом. В начале 42-го года сказал: «Мне стыдно ходить по улицам». И ушел на войну.
Перед отправкой на фронт мы пришли к нему с мамой в казарму. Мне тогда всего пятый год шел. Помню, к нам вышел высокий седой человек в очках и форме. У него были офицерские петлицы. Потом я это осознал. В руках он держал кулек из газеты, в котором был изюм. Он сел возле меня на корточки, целовал меня, а я ел этот изюм. А в конце 42-го года мы получили бумагу о том, что он погиб.
Это случилось под Керчью. Там какая-то непонятная история произошла. Есть даже версия, что отец был в разведке. Я потом пытался разузнать о его судьбе, даже в контрразведку обращался. А мне говорили загадочную фразу: «Ну вам же никогда не мешали выезжать за границу».
В каких-то странах мне называли фамилию отца. Я его долго искал. Думаю, он действительно был разведчиком и на самом деле не погиб. Отец знал языки. Говорят, есть фотографии послевоенные, на которых изображен и он.
Во время войны мы с мамой получали пособие, хотя отец числился без вести пропавшим, и этого членам семей этой категории военных не полагалось. Но маму вызвали и сказали: «Он предатель Родины, но мы вам будем давать пособие. Только вы никому об этом не говорите».
Сейчас-то я уже все знаю: в какой части он служил, что делал. Все бумаги у меня есть. Отец не погиб в 42-м году. Существует бумага, где написано, что вся часть погибла, кроме двоих: отца и еще одного человека. А они пропали. Есть версия, что их подставили... Я никому об этом еще не рассказывал. Только недавно привез из Киева бумаги.
Хотя в Керчи стоит памятник, и фамилия отца на нем есть.
Когда я маму хоронил, положил к ней в гроб фотографию отца. И написал на памятнике его фамилию. Теперь прихожу на кладбище, словно к отцу и матери.
Мама была очень своеобразным человеком. Когда я уже на ноги встал, хотел купить ей квартиру. А она обожала соседей, и они ее. Не могли жить друг без друга. И в итоге мама не переехала в новый дом. А я же не мог всем соседям по квартире купить. Мама согласилась переехать, только когда Циала, ее любимая соседка, получила в этом же доме жилье. Я, разумеется, там все делал. Оттуда ее и хоронил.
Когда пришли новые времена, мама никак не могла понять цифры на купюрах — миллионы, сотни тысяч. У нее в голове не укладывалось: как сыр может стоить 900 тысяч? Я как-то принес ей сыр, картошку, овощи. Мама спросила, сколько это все стоило. «Три миллиона», — ответил я. «Я не буду это есть», — отрезала она. Тогда я сочинил, что в Тбилиси есть один район, в котором все продают по старым ценам. И мой друг там секретарь райкома и помогает мне купить все по советским ценам. Только тогда мама согласилась принимать продукты. И почти все раздавала. Мне приходилось покупать на весь дом, чтобы мама микроинфаркт не получила. «Берите, Буба все по старым ценам покупает», — говорила она соседям. Так мы тогда жили.
Мне потом рассказали одну историю. Как-то мама встретила одну свою подругу и спросила у нее, как сын. Та ответила, что он физик и работает в Москве. И в свою очередь спросила маму обо мне. Мама покраснела, опустила голову и ответила: «А Буба — барабанщик».
А вот мои фильмы ей нравились. Больше всего она любила «Не горюй!».
С этим фильмом все немного странно получилось. Я по своей дурости думал, что, если однажды попал на киноэкран, значит, дальше все снимать будут. Я за четыре года до этого снимался в фильме «Встреча в горах». Но меня никто никуда не приглашал. И я для себя решил, что это не мое дело, наверное.
Когда Данелия позвал, может, я к нему и не пошел бы. Мы в Турцию с «Орэра» должны были ехать. Репетировали с утра до вечера, разговорный турецкий учили. Так что времени думать о кино и не было. Но все-таки встретился с режиссером. Он в Тбилиси в гостинице остановился. Попросил меня: «Покричите». Я говорю: «Неудобно, люди спят». Воскресенье было, полдесятого утра. Он дал мне сценарий — и все, попрощался: «Мы вам позвоним».
Я прочел сценарий, и он мне страшно понравился. День прошел, два, три — никто мне не звонит. На пятый или шестой день Данелия позвонил. Спросил, что вечером делаю. И предложил пойти вместе с ним в гости.
Когда он меня привел к своей тете, никто не сказал: Гия пришел. Все сказали: Бубу привел. Я видел, что ему это не нравится. На следующий день к его дяде пошли, потом к двоюродной тете какой-то...
Время шло, мне уже надо было уезжать на гастроли. В Турцию тогда было очень сложно попасть, части американских войск там стояли, закрытая была страна.
Тогда я ему и сказал: «Георгий Николаевич, снимите пробы. Кино, я все понимаю. Не понравится так не понравится. Через два дня меня здесь уже не будет». И он назначил съемку.
Снимали на американскую пленку, которую надо было отправлять в Польшу, там печатать. Во время съемок пришел великий актер Серго Закариадзе, у меня от волнения едва ноги не отнялись. Смотрю на него и думаю: я должен с ним играть? Но в итоге сняли.
Я уехал в Турцию. Забыл обо всем — концерты идут на ура, огромные залы собираем в Стамбуле. И вдруг через несколько дней ночью звонок из советского представительства: пусть Кикабидзе придет. Я думал, дома что-то произошло. Прибежал туда. А меня ждет телеграмма: «Поздравляю, утвержден на главную роль у Георгия Данелия».
Когда вернулся в Тбилиси, впервые увидел Данелия улыбающимся. Не сразу узнал его. Смотрю — идет какой-то человек, улыбается. Думаю: где я его видел?..
Не обижает ли, что, слыша мою фамилию, в первую очередь вспоминают «Мимино»? Вначале обижало. А потом перестал обращать внимание. Между прочим, как раз недавно в который раз посмотрел этот фильм. Лежал на кровати в гостинице, переключал каналы, случайно попал на «Мимино» и досмотрел до конца. Хороший фильм, смешной.
Что фильм окажется настолько популярным, никто, конечно, не думал. Первый материал смотрели на «Мосфильме», в маленьком зале. Все попадали со стульев! Тогда мы поняли: происходит что-то непривычное. Взорвалась бомба. И до сих пор не стареет картина.
Я снимался с удивительным актером — Фрунзиком Мкртчяном. Не скажу, что мы очень близко подружились. У него были свои проблемы. Сначала я не знал, в чем дело. Думал: какой смешной человек с такими грустными глазами. А у него непростая судьба. Жена, двое детей — погибли все...
Есть ли у меня ностальгия по тем временам? Есть, конечно. Людей и быт вспоминаю. Не хватает главным образом духовности. А так, я всегда ненавидел этот серп и молот. Меня ведь даже выгнали из пионеров. Выстроили всю школу и объявили, что Кикабидзе недостоин быть пионером.
Меня засекли, когда я красным галстуком вытирал ботинки. Играл после уроков в футбол. И боялся, что мама меня побьет за то, что я испачкал единственную пару ботинок. Ну я и взял галстук и почистил им обувь.
После этого и в комсомол не пошел. А в 50 лет мне почему-то на киностудии предложили вступить в коммунистическую партию. Какую-то, видно, должность мне хотели дать. Но я отказался.
Я много думал о Сталине. И всегда знал: все мои сосланные родственники — в общем-то его рук дело.
В 1956 году заговорили о культе личности. В Тбилиси хотели убрать памятник Сталину. Из-за этого начались волнения, выступления. Люди были против. Мы, пацаны, все возле памятника собирались, горой за него стояли. И в один «прекрасный» день вдруг начали нас окружать. Тогда много ребят погибло...
Я как-то ухитрился уйти. Мы под фуникулером жили. Иду к себе и вижу — возле домов в белых ночных рубашках стоят матери и ждут детей. В памяти это осталось как фотография.
Вошел в дом. Мама спрашивает: «Ты где был»? Ответил, что памятник защищал. И тут она взяла утюг — тяжелый, старый, нагревался углями. И швырнула в меня. Если бы попала — убила бы. Рядом совсем пролетел.
Моя самая честолюбивая мечта, к сожалению, не сбылась. Я всегда хотел сыграть Хаджи-Мурата. Думал, потом уже можно больше ничего не играть. Каждый год перечитывал эту повесть. И вот в 1979 году, лежа в госпитале имени Бурденко, я узнал от Георгия Данелия, что у него есть сценарий этого фильма.
Я из больницы вышел абсолютно лысый, мне же череп вскрывали. Мне на тот момент было 40 лет — точный возраст Хаджи-Мурата. И я — худой, с бритой головой — прихожу к Данелия. Тот открывает дверь и первое, что говорит: «Шамиля будешь играть». Но ничего из этого не вышло, картину закрыли.
Вообще, мне два героя с детства близки: Хаджи-Мурат и хемингуэевский Гарри Морган из «Иметь или не иметь». Мне нравятся мужики, которые за себя отвечают. Я считаю, что человек свое дело должен сам делать и ни на кого не надеяться.
Больше всего я горжусь своей семьей. Она для меня самое главное в системе ценностей. Правда, жена говорит, что все наоборот: на первом месте у меня родина, на втором — друзья и только потом — семья. И, пожалуй, она права: на первом месте для меня действительно родина. Я могу ради нее все что угодно сделать.
Мне кажется, если человек не относится к своей родине трепетно, значит, есть у него какой-то очень большой минус. Мне трудно это объяснить словами. Но я так понимаю, я так живу. Если ты чем-то занимаешься, но своим трудом не приносишь пользы родине, то это не твое дело.
Самое большое горе в Грузии случилось 9 апреля 1989 года. Я тогда был на гастролях в Майкопе. Помню, восьмого числа позвонил в Тбилиси, а здесь уже молодежь сидела перед Домом правительства. Мы такого никогда и не видели. Матери и жены ходили, носили им бутерброды, кормили.
А у меня был контракт, и я просто не мог находиться в Тбилиси. И вот звоню я жене, а Ира мне говорит, что на улице все больше и больше народу собирается. Никто же не мог себе представить, чем это может закончиться. Так получилось, что девятого апреля я не сумел позвонить. Позвонил только десятого утром (а у меня впереди еще 21 концерт должен был быть) и вдруг слышу, что моя Ира плачет в телефоне: «Нас убивают лопатами».
Самолеты в Тбилиси тогда не летали, поезда не ходили. Только два чеченца согласились доставить нас домой. У меня был коллектив из 85 человек, весь государственный оркестр, которым я руководил. Мы на двух «Икарусах» 16 часов ехали. И только когда въехали в город и я увидел танки на улицах, то смог поверить в происходящее. И сломался абсолютно, не помнил даже, что происходило. Мне жена потом рассказала, что я закрылся в туалете и плакал как ребенок. С тех пор во мне что-то изменилось.
В политику я не лезу. Но интересуюсь, конечно. Нынешние политики думают, что они вечны. А ведь они все временны. И потом правнуку может быть стыдно называть фамилию деда и прадеда. История — такая вещь, что в ней ничего не проходит бесследно. Нельзя после себя гадости оставлять.
Какой главный урок от жизни я получил? Меня мама всегда учила, она верующая была: «Никогда никого не наказывай. Бог сам накажет. Не мсти. Если тебя обидели, если человек не прав, то он потом сам к тебе придет». И мама оказалась права. Именно так все и происходило. Я понял, что все в жизни воздается по заслугам.
Надо уметь прощать. Но и выживать тоже надо уметь, к сожалению. Потому что тот, кто угрожает, он может и раздавить.
Я себя в обиду не даю. И доволен своей жизнью. Во-первых, никогда ни у кого ничего не просил. А если и ходил просить, то все знали, что я делаю это для постороннего человека. Во-вторых, когда я в течение пяти лет — это в девяностых было — не работал: не снимался, не пел и ничем не занимался, то не ныл и не навязывал себя: вот, мол, какой я популярный, а вы меня бросили. Я нашел себе занятие: вместе со всеми был на улице, охранял хлебозавод. А как-то нам сказали, что в одном районе Тбилиси собралось много мусора. В те годы в Грузии беспредел был, никто не убирал ничего. Все службы не работали, полиции не было.
Мы нашли два грузовика и вместе с друзьями поехали в тот район и начали убирать мусор. Потом я сказал своему коллеге Отару Мегвинетухуцеси, что если нас не будут снимать в кино, то у нас есть работа. Можем ездить по городу и собирать мусор.
Я счастливый человек, абсолютно! Во-первых, всю жизнь занимаюсь тем, что доставляет мне удовольствие. А девяносто процентов моего окружения занимаются тем, что может их прокормить. Во-вторых, объездил весь мир. В-третьих, старшее поколение со мной на «ты». Я раньше думал, почему это они так со мной обращаются, мы же не знакомы. А потом понял, что просто они считают меня членом своей семьи. Из-за моих песен.
А еще я счастливый, потому что у меня трое внуков, хороших ребят. Да и что такое счастье? Это растяжимое понятие. Семья, согласие, возможность любимым делом заниматься. Самое большое счастье, когда посторонний человек на тебя смотрит и улыбается. Это очень важно.
Звездой себя не ощущаю. В 1996 году заложили мою именную звезду в Москве. Через несколько дней я вернулся домой, в Тбилиси. У нас тогда уже проблемы со светом были. И вот сидим мы с женой за столом, и я ей говорю: «Теперь ты можешь официально сказать, что твой муж — звезда». И так получилось, что в этот момент в доме погас свет. И жена ответила мне: «Ну если ты звезда — свети!»
Когда снова собираюсь приехать в Москву? Хороший вопрос. Пока таких планов нет.
Я люблю ходить в церковь. Тихо там. Успокаиваешься. Человек должен во что-то верить, иначе жить невозможно. Надо ходить в храм. Никогда не забуду мамины слова. Маленьким был, один раз спросил у нее: «А ты Бога видела?». Она ответила, что видит Его каждый день. Я был удивлен. А мама сказала: «Это ты. В каждом человеке заложен Бог». Я запомнил.
материал: Игорь Оболенский
