«Может быть, я просто боюсь, что перехвалю?»

Мечом и карандашом

…Сегодня Коврик зашел и с порога заявил: «Что-то не хочется мне заниматься». Я, спокойно: «Не занимайся, просто посиди, потом присоединишься». Коврик: «Нет, я совсе-е-ем не хочу». «Тогда ступай», — пожала я плечами.

Коврик был водворен на место логопедом. Та привела его за руку и пустила в ход излюбленное оружие: «Бабушка не купит тебе меч!» Коврик: «Она уже купила». Пауза. Та-а-к, стимул к обучению утрачен.

Мои ученицы: «Тогда тебе подарка на Новый год не дадут. Или дадут плохой».

Коврик: «А мне и плохой нормально». Я, задетая за живое: «А никакого не дадут!» Коврик, резонно: «Меч-то уже есть».

После того как он удалился, мы принялись танцевать и скакать по комнате, централизованно и направленно. Через пять минут появилась бабушка, которая несла Коврика за шиворот: «Ах, неслух!»

Коврик был с нами, занимался и забылся. После уроков я вышла в вестибюль, чтобы похвалить Коврика и, что греха таить, поглядеть на меч.

Что вам сказать? Меч хорош. С кожаной рукоятью, с бисером на щитке, серебром на лезвии. Загляденье. Бабушка сияла и, не отрываясь, смотрела на неслуха. Говорила: «Правда, классный?» Неслух кивал, довольно равнодушно поглядывал на меч и благосклонно — на простолюдинов.

…Коврик влюбился в Мери! Бьет кулачком по ее столику и рисует ей в альбомчике каляку-маляку. Мы вдвоем с шестилетней Мери пытаемся его воспитывать: «Коврик, перестань приставать к Мери, иначе я скажу бабушке, что ты плохо себя вел». Видите, как низко я пала в случае с этим типом?!

Мери, себе под нос: «Начина-а-ается утро в деревне». Коврик: «Что? Что ты сказала?» Я: «Ты мешаешь Мери работать!» — «А ты мне не поможешь?» — «Что? Мешать или рисовать?» — «Рисовать… и мешать». — «Коврик, я тебе уже все нарисовала, тебе только взять в ручки карандашик, вытащить изо рта колпачок от ручки и нарисовать снежиночку».

Коврик щиплет Мери за бок. Мери: «Еще раз так сделаешь, скажу родителям, пожалеешь, что на свет родился». Коврик, деловито обслюнявливая карандаш: «Милиционеры?» Мери нашлась: «Еще бы! У нас все родственники милиционеры!» — «Ждут? Прямо в холле?» — «Нет. Снаружи. Но их можно позвать». — «Понял», — кивнул Коврик. И воцарилась благословенная тишина. Этак на одну минуту.

Мы тебя ждали!

Девочка из Будущего, разглядывая открытки и журнальные картинки с видами европейского бесснежного поля: «А вы заметили, как стало мало снега теперь?» Киваю: да, с каждым годом все меньше.

Девочку из Будущего мне привели в прошлом году, в ноябре. Она умела читать, писать, рисовать и, что главное, говорить. Ее мама из тех, которые сидят с ребенком на уроке, занимаются дома, вообще занимаются. Девочка из Будущего была восторженная и все время целовала меня то в спину, то в живот, то в плечо — куда доставала. Тем самым меня ужасно смущала, потому что я по-английски холодна и сдержанна, а тут не очень понятно, что с этим делать. Мама вскоре ее забрала.

А спустя год — опять ноябрь, опять тьма сгущается, и в первый же такой день опять появилась Девочка из Будущего. У нее самые большие глаза, которые я когда-либо видела. Ничуть не удивилась, а просто сказала: «Проходи, мы тебя ждали».

И таким естественным было ее возвращение в эти трудные дни, когда только и ждешь тех, ради кого, собственно, все и делаешь. Ждешь терпеливо, безнадежно, но они почему-то всегда приходят. Самое ужасное, что им-то я (учитель вообще) даю меньше.

Стараюсь не выделять, но зато требовать, не потакать, как, например, отпетым хулиганам. И лишний раз не смотреть, чтобы не сглазить, не проглядеть и не промотать. Может быть, я просто боюсь, что перехвалю, а тогда им потом будет меня не хватать.

Но пока так. Я им рассказываю, рассказываю, потом торжественно говорю: «И вот… через какое-то время…» Лизетта: «Через два года у меня будет день рождения!» Черноглазик: «Через два года всем мужикам надо поменять старые машины на новые».

Дар речи я обрела не сразу, сказала вполне себе спокойно: «Так. Давайте, дети, рисовать; я вам про Фому, вы мне про Ерему».

Зимние уроки

Вчера была еще оттепель, и когда мы говорили: «Snow, snow, everywhere…», я поворачивалась к окну с целью продышать, протереть на стекле колечко. Вирджиния, глядя в окно: «И узоров-то нет сегодня… а осенью вот были». Кто-то, очень рассеянно, добавляет: «Так ведь сегодня последний теплый день, одна вода на стеклах». И представьте двадцать человек, повернувшихся к окнам в декабрьских сумерках! Я еще не включала свет.

Так спокойно удалось начать урок. А потом уже пощипывать себя за щеки и говорить про «chill december», который приносит нам «sleet» (гололед), а также горящий камин энд крисмас трит (рождественское угощение). И сразу появляются это сглатывание мороза, мучительная боль лица, неуверенность походки, жар огня и… картинки из журнала, где марципановые домики, шоколадные сердца и золотые звезды.

Сегодня я положила в карман старую блестку, снежинку из подарка и серебряную звездочку. Вот этими-то снежинками я долго оперировала, разжимая ненадолго кулачок за угадывание. А дети восхищенно говорили: «Краси-и-ивая!» Мудрец Халифат сказал: «Звезды делают из зеркала!» Еще спросили: «А как снежинка у вас в кармане не растаяла-то?» Был и серьезный вопрос: «Почему вы взмахиваете рукой, а звездочка не падает?» Я: «Потому что я могу делать то, что другие не могут», — и приклеила девочке звезду на кончик носа.

Потом мне нужно было слово «twirling» для песни. Специально был куплен ангел, красный, флисовый, в виде елки: четыре крыла, на каждом — золотая звезда и бубенец. Дети кружили ангела по очереди, говорили и верили, что «мы в Лапландии всегда вешаем его на задок саней, чтобы ехать с бубенцами олл зэ вэй — весь путь».

Со старшей группой дошкольников я расслабилась настолько, что в восемь вечера сидела на столе, болтала ногами и пела английские песни. Когда кончились английские песни, которые они понимают, перешла на русские. И уже почувствовала себя какой-то завзятой мадам Корри из кинофильма «Мэри Поппинс, до свидания!». Поэтому я сидела и пела так, как учили в детстве, переливая стеклянные шарики мелодии…

Злобина Анна