Телефон как-то нервно завибрировал. Бывают такие звонки, которые чувствуются глубоко внутри, ощущаются за тысячи километров, и, даже не успев ответить, уже знаешь, что ничего хорошего ждать не стоит. Это был именно такой звонок. В трубке раздался весёлый голос моей подруги- француженки, она пригласила на вечеринку по случаю её смерти.
Звучало это, конечно, странно. Она, на тот момент 4 года, боролась с раком. Врачи вынесли уже окончательное решение: месяцев пять, не больше. И она решила устроить прощальную вечеринку по такому случаю, собрать всех своих друзей, со всеми увидеться, обняться, наговориться. В моей голове это не укладывалось, не то что бы я ханжа, но осознать сказанное мне было сложно. Вот она — разница культур. Я не могла представить, что можно веселиться по случаю смерти, собирать друзей, обсуждать это и тем более желать счастливого пути. Я стала собирать чемодан.
Я не умею прощаться. Кофе преобразил обстановку вагона, солнце за окном стало светить ярче, тело согрелось, утренний озноб прошёл, на смену пришло солнечное утро. Душе стало тепло тоже. За окном мелькали яркие, зелёные поля, ровные, начерченные по линейке, каким-то большим, очень точным великаном, с редкими постройками, а иногда даже замками. На вокзале встретили апрель и Мими. Она радостно махала рукой из своей маленькой, яркой машинки-клопика. Город ещё спал, суббота. Здесь рано не встают. Нетронутый временем, провинциальный, красивый, с маленькими, аккуратными, будто нарисованными, домиками, только многочисленные студенты делают его живым и всё время наполненным, а иначе его можно было бы спокойно внести в список консервативных, старушечьих городов, потерянных на огромной карте Франции. Население там именно такое.
Обнялись, расцеловались, я всегда путаю 3 или 4 раза. Объятья, улыбки, свежий весенний воздух — всё живое, жизнерадостное, как будто бы смерти никакой и нет вовсе, внутри сжалось и что-то больно кольнуло. Очень захотелось плакать.
За окном мелькали голые, пятнистые платаны, сквозь их страшные, уродливые обрубки-ветки, словно приклеенные на полотно голубого неба, слепило солнце. Весна. Хотелось купить цветок. Какие цветы подходят для последнего подарка? Герань слишком радостная, гиацинты, разнузданно праздничные в своей россыпи, орхидея — да, орхидея. Статная, листики как из пластика, но живая, тянущаяся вверх. Я расплатилась, бережно держа в руках горшок. Мими щебетала, как щегол на каком-то птичьем базаре, слов я не слышала, не улавливала, не успевала их переводить.
Дверь открыла Кристьян: тоненькая, изящная, как будто болезнь её не тронула, в руках сигарета, с которой она не расставалась никогда, как всегда модно одетая, только парик выдавал правду. Может, болезни никакой и нет, врачи бывают такими обманщиками, ну какие пару месяцев, не мы же это решаем, не люди, а тем более не люди в белых халатах.
Мими подавала киш. Большой стол, полный гостей, все смеются, Кристьян во главе как маленькая королева. Стряхивает пепел на пол, она — педант и приверженец порядка, позволила себе лишь эту малость. В бокалах шампанское, которое она лично достала из погреба, держала его для особого случая, может, свадьба сына или рождение внуков, но такой случай не настал, случился совсем другой, тоже случай. Я вижу её жизнерадостной, хмельной, с бокалом в руке, болезнь это не забрала, пощадила. Разрешила наслаждаться жизнью с ограничением во времени. Румянец проглядывал через белую, практически прозрачную, старушечью кожу. Я ощущала себя очень живой, если можно прочувствовать жизнь, то ярче всего её видно именно в таких моментах. Я смотрела и запоминала: её движение, жест, взгляд, слова, улыбку. Хотелось сохранить каждую секунду, чтобы потом бережно доставать и разглядывать, ничего не потерять.
Уже поздним вечером, когда гости разошлись, а птицы умолкли, и весенний день уступал место ночи, с новыми звуками и запахами свежести, я вернулась в свою комнату. Такую обычную раньше и казавшуюся чужой сейчас. Боль меняет привычные вещи, искажает и преобразовывает. Из серого багета на стене на меня смотрел грустный клоун Бернара Бюффе. Он смотрел так на меня много-много лет, но сегодня казалось, что он плачет.
Через пару месяцев стало понятно, что врачи не обманщики и есть вещи, которые невозможно поменять, даже если очень хочется. Я больше никогда не возвращалась в тот дом. На похороны я не пошла тоже. Я оставила её смеющейся, с бокалом шампанского и длинной, недокуренной сигаретой. Я не умею прощаться.
Это была единственная потеря, которая не оставила в душе страха. Боль — да. Но со временем она покрылась легким налётом светлого и прекрасного, что осталось от человека. Ни ужаса похорон, ни безысходности и рыданий. Только тёплое весеннее солнце и горящий взгляд.
Может быть, в этом что-то есть, вот в таких вот прощальных вечеринках.
Мария Монахова
