Детство в косую линейку дождя... В косую линейку, с мятыми уголками, с выцветшей обложкой и правилами октябрят на обратной стороне — откуда взялась эта древность? И зачем ты, собираясь в отпуск, бросил ее на дно чемодана, когда есть ноутбук и мобильник?
Нелепая тетрадь, но если потянет среди лета что-то записать, то только в нее. Наверное, потому, что она ни к чему не обязывает. Ее не увидят «ВКонтакте». С ней не страшно попасть под дождь. Из нее не жалко вырвать листок и сделать из него самолетик.
Лети же, самолетик! Подставьте ему руки, дети, и он доверчиво ткнется в ваши ладони. И будет у вас в ладонях наше детство в косую линейку. Лети с ответом — вернись с приветом!
Чем пахнет лето
Лето всегда пахнет тем летом, когда мы проснулись на дачной раскладушке и еще с закрытыми глазами почувствовали, что окно открыто, занавеска колышется, а из окна пахнет молодой картошкой с укропом.
Потом брякает крышка на кастрюле, и запах картошки с укропом куда-то уносят. И тут же вносят смородиновый лист. Он горячей струйкой журчит из чайника.
Потом по саду проходит ветер, он лениво качает белье на веревке и мелко шуршит в малиннике, а потом хитро отклоняет занавеску и мягкой волной касается ресниц: пора, пора по малину!
Малины хочется, а вот открывать глаза неохота, еще полежу. Но затарахтело что-то во дворе, вкатилось грузно, чихнуло и перебило все другие запахи. Бензиновое облачко от мотоцикла весело вкатилось в комнату. Я так долго его ждал! И летит на пол одеяло, и через секунду я во дворе, на горячей ладони двора. «Ты обещал прокатить меня!» — кричит кто-то противным голосом. И тут же оказывается, что это мой голос, это я так кричу.
Через несколько минут меня мчат на мотоцикле к реке, и пахнет сначала сеном, а потом рекой, окунями, тиной.
И весь день пахнет дымком из самовара. И весь день соседский Мишка хрустит первыми огурцами. А у нас нет огурцов, зато есть клубника. А еще есть сметана. Очень интересно бросать клубнику в чашку со сметаной. Получаются красные палатки на снегу.
А вечером мы идем через лес к станции, и пахнет дождем, палым листом и грибами. Говорят, маслята пошли.
Последний одуванчик
Обычно в начале лета наша деревня лежит на облаках одуванчиков. Они лежат себе под синим небом, а одуванчики колышутся на зеленых стебельках, собираются с мыслями. Неделю собираются, две, а потом как налетит ветер — оторвутся облака от своих стебельков, поднимутся в небо и поплывут по своим облачным делам.
А деревня на земле останется. Сочные стебельки скосят на сено. Зимой его будут жевать коровы. От такого сена они станут задумчивыми, потому что в одуванчиковых стебельках много полезных мыслей.
Что-то я далеко, в зиму, забежал. А про нее и думать не хочется, а хочется полежать на облаках одуванчиков. И вот иду по деревне, ищу одуванчики. Прошел полдеревни — не видать. Зато встретил лавочку под рябиной. Она здесь уже сто лет стоит и почти с головой вросла в землю. На этой древней лавке раньше дед Шурик сидел. В своей мохнатой безрукавке он напоминал шмеля.
Вообще-то имя у него хитрое — Оюшминаль. Если расшифровать по буквам, то получится: Отто Юльевич Шмидт на льдине. В тот год, когда дедушка Шмель родился, полярная экспедиция Шмидта, которая плыла на пароходе «Челюскин», попала в беду: пароход затерли льды, и он затонул. Экспедиция высадилась на лед и долго ждала помощи. Но благодаря умному энергичному и неунывающему Шмидту никто не замерз. Даже маленькая девочка Карина, которая родилась на пароходе, когда он еще плыл по Карскому морю.
Эта история так всех тогда потрясла, что родители называли девочек в честь Карины, а мальчиков — в честь Шмидта. Но имя Оюшминаль оказалось слишком замысловатым, и его быстро переделали в Шурика.
Но вот нет на лавке деда Шурика, и я заволновался, заоглядывался по сторонам. Что ж такое: одуванчиков нет, деда Шурика не видать. Сел на лавке и только собирался погрустить — дед Шурик говорит: «Подвинься...» Я обрадовался и стал расспрашивать о том о сем — все-таки с прошлого года не виделись. Спросил и про одуванчики: что-то, мол, рано они нынче отцвели, не дождались меня.
— Да, лопухнулись... — задумчиво сказал дед Шурик.
Помня, что дед Оюшминаль всегда был склонен к масштабному осмыслению жизни, я ждал более развернутого и стройного ответа. Что-нибудь о влиянии на одуванчики глобального потепления. Все-таки это горячая тема.
Но дед отчего-то медлил и подбрасывал в костерок нашего разговора явно сырые поленья:
— Нашлись люди похитрее нас с тобой. Шенгены, одним словом... Умыкнула Европа нашу растительность. А ты говоришь: модернизация.
Ничего такого я не говорил. Мне стало казаться, что дед Оюшминаль понес за зиму большие потери в живой силе ума.
Пытаясь вернуть собеседника к одуванчикам, я посетовал:
— А все-таки жаль, что они облетели...
— Я тебе о чем толкую? Не облетели, а увезли их. Вот тут, у скамейки, помнишь, росли? Так с корнем — и в мешок. Криминальная хроника. А ты говоришь: облетели...
Костерок нашего разговора бестолково дымил. Оставалось лишь затоптать его и идти своей дорогой. Дедушка Шурик был явно не в форме.
Я откланялся, пожелал здоровья и пошел дальше.
Дед Шурик остался мной недоволен. Он затянулся папироской, а потом долго кашлял мне вслед.
А у меня оставалось еще полдеревни впереди.
Повсюду веселили глаз простодушные лютики. Смущенно выглядывали из палисадников незабудки. Клевер катил к тропинке свои белые шарики. Кукушкины слезки густо синели вечерним светом. Павлово-посадскими платками вывешивал свою красу цветущий шиповник.
Пестро было вокруг, нарядно, а одуванчиков не видать. Что ж, прошла их пора. Надо смириться и радоваться лютикам да нюхать шиповник. Так я думал по дороге, а еще повторял про себя стихи чухломского поэта Ивана Облачкина, заполнявшего альбомы здешних девушек в середине девятнадцатого века:
Облетел последний одуванчик,
Тихо остывает сердца жар.
Лето, как любви моей обманщик,
Похищает неба вешний дар...
И тут, уже на краю деревни, я увидел у сарая седой одуванчик. Он был мокрый от утренней росы.
— Что, брат, скажешь? — спросил я.
Одуванчик молчал.
Я достал фотоаппарат и сфотографировал его на память о нашей встрече. На память о быстром лете. Оно ведь у нас как было короткое, так и осталось — несмотря на глобальное потепление.
Когда я шел обратно через деревню, то заметил, что дедушка Шурик поджидает меня.
— Нашел?
— Одуванчики-то?.. Нашел один.
— У сарая?
— У сарая.
— Этот — последний. Не облетел еще?
— Нет.
— Пусть облетает, сеет потомство. Даст Бог, на будущий год с одуванчиками будем...
Он приподнялся и вынул из-под себя газету. Протянул мне:
— Дома почитаешь.
— А что тут?
— Да вот, — сказал он и ткнул пальцем в невзрачную заметку «К взаимной выгоде».
Я поблагодарил и пошел домой. И вот что я прочитал. Оказывается, японцы придумали добавлять одуванчики в шины для автомобилей. Шины с одуванчиками получаются особенно хорошие, экологичные. Идею подхватили немцы, наладили экспериментальное производство. Но своих одуванчиков у них мало, и они быстро закончились. Забросили в наш нечерноземный район удочку — наши ребята обрадовались. Мол, чем-чем, а одуванчиками мы Европу завалим. Тут и начальство поддержало инновационный проект. И пошло-поехало. Вот добрались и до нашей деревни. В два дня управились со всеми одуванчиками в округе. Только один чудом уцелел. А может, пожалели — все-таки последний.
Вот он и остался у сарая.
Дмитрий Шеваров
