Если бы десять лет назад, при первом знакомстве, я его убила, уже бы вышла. Откуда такое странное желание? В адрес любимца публики, звезды эстрады первой величины, исполнителя, которого вот уже сорок лет не перестают обожать женщины? За эти десять лет он измотал меня своей сложносочиненностью. Своей закрытостью, непредсказуемостью, своей многогранностью. С ним дико сложно разговаривать, ему неинтересно, когда остро интересно мне. Он лишь внешне вежливо, с некоторой внутренней, хорошо замаскированной легкой досадой просто удовлетворяет мое любопытство.
Да, тогда, десять лет назад, я прекрасно знала, что на нем сломались сотни женщин. Знала — и все равно пошла знакомиться. Почему я была так уверена, что окажусь счастливым исключением? Наверное, потому, что никогда не любила его молодым, в самый разгар сумасшедшей, непостижимой славы. Да и сегодня у меня вызывает лишь умиление привычный образ не просто стройного, а какого-то аж гуттаперчевого паренька с копной непослушных кудрявых волос в узких до ощущения тесноты — «ему же неудобно!» — брюках-дудочках, почти по-детски доверчиво и вдохновенно поющего «Дельтаплан». Но он неизменно вызывал у меня неподдельный интерес к своей персоне и не перестает вызывать его поныне.
Хотя я давно не вижу в нем сегодняшнем — красивом черте, загоревшем аж в несколько слоев, чувственном, ироничном, уверенном в своей власти, тщательно скрывающем острый ум и высокий интеллект, дабы не смущать этими непривычными в шоубизе качествами окружающих, — того паренька. Глубоко провинциального, нежно-наивного, фанатично желающего одного — петь. Их связывает, пожалуй, лишь непреходящий божий дар. Хотя он уверен, что никогда не терял причинно-следственную связь с собой двадцатилетним.
Да, и я сознательно не называю сейчас его фамилии: он узнаваем и без оной.
— Валерий Яковлевич, а что если я не буду спрашивать вас о предстоящем юбилее и приближающемся концерте в Кремле, а просто приглашу на чашку кофе в какое-нибудь крошечное столичное кафе, и чтобы там играл джаз и волнительно пахло горьким шоколадом и корицей...
— И через пять минут все посетители кафе, предварительно нащелкавшись от души сотовыми телефонами, начнут по очереди подходить за автографами и совместными фотографиями, а через час все это окажется на просторах Интернета, а ты из создателя светской хроники окажешься ее героиней и очень скоро взвоешь от такого сомнительного удовольствия. А назад уже будет никак!
— «Милый, побежим к морю!» — «Дура, мы в Сыктывкаре!» — «Зачем ты это сказал?!»
— Что поделать, мы в Сыктывкаре.
— Значит, на нелегальной работе вас использовать не получится?
— Боюсь, это не моя специализация.
— Тогда вернемся к Сыктывкару, ведь именно оттуда вас отправили на конкурс молодых исполнителей в Ялту в 1979 году, где вы стали лауреатом, и с этого момента, можно сказать, началась ваша слава. А вот интересно... вы сразу научились выговаривать название города? Я шучу, расскажите, в каких условиях вы жили в Сыктывкаре.
— Бог с тобой! Из Сыктывкара меня могли отправить только в одно место — на лесосплав, поскольку люди, которые в те времена соприкасались с моей судьбой, были достаточно подлыми, как у Стругацких, — «соответственно изгибу подлости века». На конкурс меня отправили уже из Горьковской филармонии, действительно в 79-м году. А в Сыктывкаре я жил в общежитии, и по законам советского времени моя нынешняя супруга Люся лазила ко мне в окно. Мы скрывались от коменданта, потому что были еще не женаты, а значит, не могли иметь никаких взаимоотношений после 23 часов, но имели, попивали притом дешевый портвейн и были совершенно счастливы. А в случае «проверок на нравственность» я прятал Люсю в шкаф. Что до названия, то я выговаривал его без проблем, потому что у меня вообще-то идеальная дикция, которая и должна быть у профессионального певца.
—А у Вертинского она, между прочим, была безобразная...
— Он — исключение, подтверждающее правило...
— Вам вообще нравится Вертинский? Вы никогда не обращались к его репертуару...
— Вертинский был гениальным актером, он безупречно владел залом и был наделен от Бога потрясающим магнетизмом. У меня была мысль спеть что-то из его репертуара, когда я валялся на сингапурских пляжах… — напевает «В бананово-лимонном Сингапуре», и со вздохом: — Но пока это нереализованная идея.
— Вы, я знаю, были в юности влюблены в его дочь Анастасию Вертинскую, но потом, встретив вас в каком-то санатории, она подошла к вам за автографом, и... Очарование было разрушено?
— Я не знаю, в кого я был влюблен: в дочь Вертинского, или в Ассоль, или в Гуттиэре из «Человека-амфибии»... А с автографом было просто веселое дурачество, мы вместе оказались в бассейне гостиницы «Ялта», и не она, а ее сестра Марианна действительно подошла ко мне за автографом. Анастасия же, лежа на своем лежаке, громко комментировала ее просьбу, крича мне: «На бедре ей напишите! На бедре!» Это все было очень смешно, хотя я и несколько смутился от такой просьбы.
— И снова давайте вернемся к Сыктывкару, а то я пока еще по слогам выговариваю, — на том общежитии не висит сегодня табличка: «В 80-е годы прошлого века тут жил и работал в местной филармонии народный артист России, кавалер ордена Почета, ордена «За заслуги перед Отечеством» IV степени, других орденов и медалей, человек, перевернувший все привычные представления об эстраде, Валерий Яковлевич Леонтьев»...
— Боюсь, там сейчас не только таблички, но и самого общежития уже нет...
— Валерий Яковлевич, эстраду советскую вы перелопатили, первым привнесли на нашу сцену такое понятие, как «шоу», с танцами, балетом, декорациями, светом, звуком, 40 лет вы на вершине славы — признание где?
— Ты же перечислила: ордена, медали...
— Это да, но вы же не герой Великой Отечественной, чтобы ходить с наградами на груди. Где радио- и телеэфиры? Где ваше авторитетное мнение в серьезных программах? Где, в конце концов, председательство в каком-нибудь телерадиомедиахолдинге? Не пора ли вам, Валерий Яковлевич, выйти из тени?
— Надо думать, никогда и не придет это самое «пора», ведь то, что я сейчас делаю, снова неформат.
— Давайте на этом остановимся поподробнее: в советское время вы были неформат и сегодня — неформат. По логике вещей, вы поете что-то не то, но ваши гастрольные туры по всей России, ваши 200 концертов в год, ваши аншлаги говорят об обратном. Как так?
— Все просто: советская эстрада со всеми ее цензурными минусами плавно переросла в шоу-бизнес с его экономическими выгодами. Я не могу продвинуть на рынок новые песни, потому что радиостанциям и телевидению экономически невыгодно их крутить. Для объяснения этого сложного финансового механизма и придумали простое слово «неформат». Но в то же время меня везде аж зазывают со старыми хитами — они вдруг стали «формат». При этом я могу со всей ответственностью заявить, что мой голос с течением времени стал намного лучше, я сейчас могу спеть то, что мне было технически недоступно в юности, мои новые песни современны, они аранжированы на высочайшем уровне профессионализма, я во многом ушел от попсы и работаю на стыке популярной музыки и рока, но меня вынуждают — просьбами, уговорами, обещаниями, уламываниями, в общем, более или менее мягким выкручиванием рук — петь старые вещи. Я понимаю: чтобы раскрутить песню на радио или даже ТВ, нужна как минимум неделя постоянных эфиров. И это неделя потерянной прибыли, потому что слушатель или зритель может в этот момент, услышав пока еще незнакомую песню, переключить канал. А значит, телерадиохолдинги хотят, чтобы я либо компенсировал им эту потерянную прибыль, то есть заплатил за эфир, либо обеспечил эту прибыль старыми хитами, между которыми можно пропустить песни тех, кто как раз и внес за свою раскрутку деньги в кассу.
— Вы считаете, что песни молодых исполнителей крутят только за деньги?
— Это не просто «заплатил — раскрутил». Это серьезные бизнес-проекты, так же завязанные на экономике. Скажем, я не могу выдавать в год десять новых хитов — я гастролирующий артист, у меня устоявшаяся программа, которую я формирую со всей ответственностью, я не могу менять половину репертуара каждый месяц. Таким образом, у меня получаются, так скажем, долгие инвестиции и долгая прибыль в виде тех самых двух-трех хитов в год, которые, надеюсь, останутся в истории. Люди, для которых эстрада — чистый бизнес, берут молодых артистов, делают им десять-пятнадцать хитов сразу, платят за радио- и телераскрутку, потом организуют краткосрочные стремительные гастроли, пока песни не являются, нет, а кажутся людям популярными, лишь выглядят хитами, а сами-то однодневки. А затем молодого артиста просто-напросто выбрасывают, потому что таких проектов много. Отсюда отсутствие действительно настоящих звезд среди молодых артистов.
— Но это означает, что через 10–15 лет, когда мы окончательно, ну, скажем, «проедим» наследство СССР в виде вас и ваших ближайших коллег в лице Аллы Пугачевой, Лаймы Вайкуле, Ирины Аллегровой, отчасти Филиппа Киркорова, поскольку он сложился как артист еще в те, советские времена, других всем известных и всеми любимых имен, которые кажутся вечными, мы просто останемся без эстрады вообще?
— Да уже, можно сказать, остались. И это опять же чистая экономика. Деньги, вложенные в серьезное производство, всегда и везде невыгодны; выгодны только те, что потрачены на организацию фирм-однодневок или вброшены в фондовый рынок с его мгновенным оборотом, но если серьезный капитал и его вложения еще как-то регулирует государство с помощью льгот и законов, то эстрадный финансовый рынок совершенно стихийный и оттого убийственный для такого понятия, как культура, искусство. Замечаешь, даже слова эти звучат смешно в контексте сегодняшнего шоу-бизнеса.
— Что же делать? Может, на эту ситуацию как-то может воздействовать через Интернет? У вас, кстати, нет специальных проектов для Интернета. Между тем я знаю, что у вас имеются в числе предложений такие песни, которые могли бы иметь серьезный успех у интернет-публики.
— У меня в году 365 дней, и лишь раз в четыре года на один день больше. И только в этот день я и могу реализовать какой-то спецпроект вне очереди.
— Вы человек, который не пользуется никакими пиар-приемами, так популярными в шоу-бизнесе, — это от гордости или просто нет необходимости?
— У меня другая профессия — я артист, а не бизнесмен от сцены, пусть даже и с приставкой «шоу». Я артист российской эстрады, с советской еще школой за плечами. В моей жизни сроду не было такого понятия — «пиар». Мне нужна только чистая сценическая слава, а популярность медийного лица — это к другим.
«Если речь идет о гражданской позиции, то моя — никаких двойных стандартов»
— Многие артисты в последнее время стали сплошь образцами гражданского мужества: поют на злобу дня, выступают на митингах. Как по-вашему: это такая выдающаяся гражданская позиция или просто опять же наилучший самопиар?
— Наверное, тут сложно давать однозначную оценку — все зависит от человека: кто-то искренен, кто-то нет. Странным бывает только тот, кто прямо с митинга отправляется на гастроли в страну, против которой только что горячо высказывался, или на корпоратив к тем олигархам, которых буквально час назад жестко клеймил. Если речь идет о гражданской позиции, то моя — никаких двойных стандартов, лжи и обмана. Я считаю, что моя первостепенная задача — быть честным перед своим зрителем, а что до политики, то она должна быть такой же суперпрофессиональной областью, как, скажем, сочинение музыки. Почему ради второго надо учиться пятнадцать лет, а первой могут и даже должны заниматься все кому не лень?
— Вы следите за ситуацией на Украине?
— Конечно. Ведь во мне частично течет украинская кровь: моя мать родом из Запорожской области. Я знаю украинский язык, долго жил и работал в Луганске. В конце концов, я заслуженный артист Украины. И мне совсем небезразлично, что происходит в этой стране. Но, боюсь, в своих оценках я не оригинален: нет войне, нет пролитой крови. Вот и все, что сейчас можно однозначно сказать.
— Давайте я побуду вредной и спрошу, читаете ли вы комментарии о себе в Интернете, и если да — какая к вам главная претензия у россиян?
— Она не соответствует действительности. Причем абсолютно. Это навязанный мне прессой, ложный и очень обидный имидж артиста, который живет себе припеваючи в Америке, а в Россию приезжает зарабатывать деньги. Чтобы понять, что это не так, достаточно посмотреть на моем официальном сайте гастрольный график. У меня по 25 концертов в месяц по всей России от Камчатки до Кисловодска, но никому это не надо — выяснить правду, хотя бы и одним кликом на клавиатуре. Я в Америке бываю два раз в году примерно по три недели — этого времени едва хватает, чтобы отоспаться и походить по врачам. Ведь в России, к слову, я не могу посетить даже зубную поликлинику, потому что завтра снимки моих клыков окажутся на страницах желтой прессы, и пять экспертов будут всерьез рассуждать, сколько стоит мой зуб, какой пастой я его должен чистить и как его стоимость измеряется в минимальных зарплатах. И никто не вспомнит при этом, что плохо выглядеть для артиста так же непрофессионально, как петь мимо нот.
— Недавно желтая пресса нашла у вас в Америке аж четыре квартиры...
— Было бы неплохо, да только вся беда в том, что буквально перед этим журналисты этого же издания (во всяком случае, так они представились по телефону) спросили, как я теперь «буду менять работу холдинга «Роснефть». А когда я честно ответил: «Боюсь, что никак», — меня тут же ехидно укорили: «Значит, просто так будете деньги получать?..» Пришлось раскрыть им страшную тайну: хотя мне очень приятно, что для них все Леонтьевы на свете — это я, но тем не менее есть еще другие люди с такой же фамилией, и зовут меня вообще-то Валерий, а не Михаил. Так что даже страшно подумать, что эти журналисты, которые «все путают, и имя, и название», могут найти якобы у меня в Америке, а также в России или Таиланде, если они ассоциируют буквально всех Леонтьевых в мире только со мной.
— Через несколько дней, 19 марта, у вас день рождения — юбилей. Справлять...
— …Как всегда, буду в Питере, в БКЗ «Октябрьский». Тремя концертами. Директор концертного зала Эмма Васильевна Лавринович устраивает мне в день моего рождения самый настоящий, просто фантастический праздник, а зрители съезжаются со всех концов страны, порой даже подгадывая под мои концерты отпуск. Там будет легче пережить такое муторное событие, как юбилей.
— Не любите юбилеев?
— Не люблю.
— Давайте поговорим о предстоящем 28 марта концерте в Кремле. Вы не хотите вывести на Красную площадь мониторы и показать концерт в таком необычном прямом эфире?
— Боюсь, служба безопасности Кремля мне этого не позволит, но надо узнать, это интересно...
— А организовать онлайн-трансляцию в прямом эфире в Интернете вы не планируете? Ведь отнюдь не все желающие смогут попасть в зал, между тем, насколько я понимаю, это будет совершенно особенный концерт, ведь юбилейный бенефис — это из разряда «не повторяется такое никогда»!
— Да, концерт будет уникальный, совершенно новый, не тот, что я уже показывал в Кремле. И действительно, повторить его в таком виде, каким он будет в Кремле, я уже не смогу, в том числе и по чисто техническим причинам. Где еще взять сцену такого размера, как доставить туда многотонные декорации? Специально под Кремль делается и совершенно уникальный свет, который будет на концерте, звук, который тоже не везде можно сделать на высочайшем уровне. Конечно же, мы готовим специальные постановки для балета — тоже с учетом размера сцены. В общем, совсем не каждая площадка, а вернее, никакая другая не может дать такие возможности для постановки высококлассного шоу мирового уровня, а у меня будет именно такое — мне нельзя опускать планку. Не по чину это, да и не по совести, поэтому — только поднимать. Но что касается отдачи, которую вкладываю в работу, здесь я не делаю различий между Кремлем и любой другой площадкой.
— О любви споете?
— У меня все песни о любви...
— А о страсти? Вот эти самые ваши драматические, чувственные песни, от которых мурашки по коже и как-то нежно-томительно в душе, они прозвучат?
— Да, я достану в честь юбилея из «сундуков» несколько самых проникновенных песен, хотя и не пел их уже долгие годы.
— А танцевальный партер будет? Ведь у вас в концерте много танцевальных композиций, но охрана не дает людям попрыгать в зале от души? Да и кремлевский зал — не то место, где особо распрыгаешься.
— Танцевальный партер в Кремле? Ты хочешь меня рассмешить до смерти. Там же люди приходят посмотреть на Царь-пушку, а заодно и на меня...
— Концерт будет сопровождаться выходом диска?
— У меня вышел двойной альбом «Виновник» с песнями Владимира Евзерова и альбом «Любовь-капкан», где собраны мои и самые последние работы, и кавер-версии старых хитов.
— Валерий Яковлевич, ваша публика, искренне радуясь Кремлю, между тем мечтает о квартирнике...
— А я их, между прочим, делаю регулярно. Каждый подмосковный концерт, а их в году у меня бывает несколько, — это квартирник. Потому что при цене на билеты в 2 тысячи за первый ряд концерты не приносят серьезной прибыли: окупаются только аренда зала и работа тех людей, которые совсем не обязаны давать квартирники. А для меня это как раз встреча с узким кругом поклонников для кайфа и экшна, потому что залы там — на тысячу-две зрителей. А если я приглашу людей в некий московский клуб, где пообещаю спеть а капелла или под гитару, то, боюсь, все, что я исполню, это будет «по кирпичику, по кирпичику разобрали весь этот клубец…»
«Завоевать Леонтьева все-таки проще, чем добиться всероссийской и отчасти мировой славы»
— Хочу спросить, как продвигается расследование вашей квартирной кражи? Уже второй год пошел, как ее все пытаются раскрыть.
— Никак, и, видимо, уже не продвинется. Я давно смирился с тем, что уже не найти похищенное, — это, как говорится, «спасибо, Господи, что взял деньгами», — но мне по-прежнему страшно хочется узнать, кто это сделал.
— В глаза посмотреть?
— В морду дать!
— Тогда давайте немного повоюем и на вашем личном фронте. Почему никакая информация о ваших романтических отношениях не становится достоянием гласности? Вы же не целлулоидный...
— Нет, я не целлулоидный, я просто порядочный.
— Но при этом вы — альфа-самец?
— А перед альфой точно ничего нет?.. Нет? Тогда, конечно. И альфа-самец, и альфа-певец.
— Вам приписывают романы с Аллой Пугачевой, Ириной Аллегровой, Лаймой Вайкуле, Софией Ротару, Марылей Родович, перечислять можно и дальше. Я ни разу не слышала, чтобы кто-то из вышеперечисленных, весьма уважаемых дам сказала бы: «Ах, нет-нет, у меня не было романа с Леонтьевым!» Все только улыбаются при этом, как наевшиеся сметаны чеширские кошки.
— Это приятно, я люблю, когда женщины так улыбаются.
— Но и вы не отрицаете эти отношения?
— Я не могу отвечать на этот вопрос; рассказывать о своей любви и своих романах — женская прерогатива.
— Я наслышана, что у вас были совершенно сумасшедшие по накалу чувств и страстей отношения с Маргаритой Тереховой...
— Информированность журналиста — это хорошее профессиональное качество, но порой промолчать — хорошее человеческое...
— Вот и нашлась ваша Маргарита... А вот представьте себе, что вы просыпаетесь утром и вдруг обнаруживаете, что вы — женщина, влюбленная в Леонтьева! Что станете делать?
— Если по всем остальным параметрам я останусь Валерием Леонтьевым, то, конечно, добьюсь своего. Ведь завоевать Леонтьева, хотя бы на время, все-таки проще, чем добиться всероссийской и отчасти мировой славы. Если мне удалось второе, то почему не получится с первым? Так что всем влюбленным женщинам могу сказать только одно: ищите и обрящете!
— То есть влюбиться в вас можно?
— Нужно!
Блиц:
— Серый кардинал или красный?
— Серый.
— Кант или Гегель?
— Ницше.
— Республика или диктатура?
— Монархия.
— Любовь или страсть?
— Нежность.
— Самое главное слово...
— Микрофон включен.
