Найдена предсмертная исповедь Вячеслава Невинного

Долгое время это интервью в семье считалось утерянным. Даже мой отец, Вячеслав Невинный-младший, не был уверен, что та запись сохранилась. Но, как говорится, «рукописи не горят», и последняя запись после непродолжительных поисков нашлась.

— Я долго уговаривал его это сделать, — говорит мне папа. — Пришел к отцу со специальным профессиональным диктофоном, который мне дали журналисты. Они сами хотели приехать, но отец никого не пускал в дом. Мы лежали в их с мамой спальне. На кровати. Лицом к лицу. Мне журналисты передали листок с вопросами, но они были такими однотипными, что даже задавать их было неловко. Поэтому я спрашивал то, что сам всегда хотел узнать. Ты услышишь, он говорит с большим трудом: коротко и с долгими паузами, будто накапливая силы для каждого ответа…

 

 

«И друзей немного, и необщительный я совсем»

— Ты случайно не помнишь номер школы в Туле, в которой учился?

— Помню. Двадцать третья.

— И дорогу до школы помнишь?

— Да, помню.

— В школьные годы ты увлекался чем-то еще кроме театрального кружка или похожих сценических искусств?

— Нет.

— В этом кружке ты проводил все свободное время?

— Да, я там оказывался, и все… Было очень здорово.

— А был какой-то момент в жизни, когда ты понял, что скорее всего будешь артистом?

— Чтобы раз и понял — нет. Такого никогда не ощущал. Я это знал абсолютно точно. Всегда.

— А когда впервые пришла идея поступить в театральный вуз? Ты хотел покорить Москву?

— Нет, именно «покорить» точно не было. Завоевывать и покорять ничего не собирался. Когда там экзамен? Тогда-то — просто шел и сдавал. Оказывался на консультации, на зачете, на экзамене.

 

 

— Сначала ты ведь во ВГИК поступал? Почему не было желания сразу идти в театральный или за компанию с кем-то шел?

— Я один поступал. Просто очень привлекало кино. Сниматься хотелось.

— А были люди, которые советовали поступать?

— Не было таких. А когда уже поступил в Школу-студию МХАТ, то там педагоги оказывали влияние. В нас очень много вкладывали.

— Скажи, пожалуйста, ты сам можешь себя назвать открытым и общительным человеком? Друзей много у тебя?

— Нет. И друзей немного, и необщительный я совсем.

— Ну как же? Вот с Урбанским вы дружили. Сосед у тебя такой был по общежитию. (Евгений Урбанский трагически погиб 5 ноября 1965 года на съемках фильма «Директор» под Бухарой. — И.Н.)

— А… С Евгением Яковлевичем довольно близко дружили, да. Но это же конец Школы-студии был.

— Довелось с ним побыть на одной сцене или сниматься?

— Был момент. В институте играли, в театре тоже пару раз были вместе.

— Хороший был артист?

— Хороший.

— А человек?

— И человек хороший… наверное. Жалко было, когда погиб. Его я лучше всех помню…

— А помимо Урбанского друзья были по жизни?

— Нет. Мне просто было не нужно такое близкое общение.

— Почему?

— Не знаю. Наверное, в силу моего характера необщительного.

— Многие о тебе говорят совсем другое — какой ты веселый на сцене. Начинают вспоминать «Старый Новый год» или «Гостья из будущего», где ты играл Весельчака У.

— Я невеселый человек. В жизни бывали моменты, когда надо пошутить или отшутиться. Но не каждую же минуту.

— Думаешь, с годами приходит такое ощущение невеселости или это природа человека?

— Это трудно сказать. Я думаю, изначально.

 

 

«Я никогда не ощущал, что проснулся знаменитым»

— Ты переиграл много ролей в театре и в кино. Есть среди них такие, которые ты бы назвал вехами, этапами своей карьеры?

— «Ревизор», конечно… Еще, пожалуй, «Старый Новый год». А другие такого значения для меня не имели.

— В двух словах: в чем изюминка характера Хлестакова?

— В быстроте. Вот это и есть основа характера его. Чтобы происходило все мгновенно, без всякой подготовки.

— Ты ощущаешь связь между развитием в профессии с получением конкретной роли? Например, вот сыграл и проснулся знаменитым.

— Все как будто нечаянно получилось. Я никогда не ощущал, что проснулся знаменитым. Все просто шло как шло.

— А было такое, что настолько хочется сыграть какую-то роль, что ты готов разговаривать с режиссером, договариваться и выбивать ее для себя?

— До этого не доходило, но близкие к тому ощущения, конечно, были. Правда, когда не удавалось получить эту роль, я уже не переживал.

— А есть роли, которые любишь больше всего на свете?

— Очень люблю Чебутыкина. Это Чехов, «Три сестры». Потому что делать в ней надо много, чтобы похож был. Это очень непросто. Но у меня получалось иногда. Как открывается занавес, зритель сразу чувствует, попал ты или не попал. И ты чувствуешь это: долетело до него или нет.

— Как ты определяешь своего идеального зрителя?

— Это соображающий и умный человек. Хорошо слышащий и много слушающий… (Очень долго молчит.) Бывали моменты, когда меня так хорошо принимали, как будто я футболист на стадионе. Причем такое случалось на разных спектаклях. Но чаще всего во время «Старого Нового года».

— А где восторженнее? Москва, провинция, заграница?

— Я не знаю, как сравнить. Нельзя сравнивать Ленинград с Москвой. Вот многие делают это, а я не могу. Они для меня одинаковые. И прием не должен определяться географией.

— У тебя есть зависимость от зрительского одобрения?

— Есть! А как же? Если плохо принимают, надо сразу куда-то «удариться». Я имею в виду в сюжет произведения. Если автор хороший, он поможет.

 

 

— Что бы ты посоветовал начинающим артистам, которые вроде хорошо играют спектакль, а зритель их не понимает?

— Поможет только партнер: как я ему говорю, и как он говорит мне. В этом сразу можно найти и спасение и вдохновение продолжать дальше.

— Кто из персонажей, тобою сыгранных, больше всего похож на Вячеслава Невинного?

— Такое редко бывает в ролях. Обычно она идет рядом, как бы параллельно, а потом раз! — и ты сразу чувствуешь, что его поведение похоже на тебя. Случается, когда попадается такой персонаж, как Чебутыкин, и ты понимаешь, что сам ничего не можешь с ним сделать. Скорее он с тобой. Приходится подъезжать друг к другу, наблюдать, исследовать, быть. Тогда, может быть, характер будет похожим.

— Что значит «подъехать», «быть»?

— Да я и не знаю, как сказать. Надо стать сразу тем, кого ты должен представлять. По сути, это немыслимо. А есть роли попроще. Например, Петр Себейкин (персонаж В.М. в спектакле «Старый Новый год». — И.Н.). Он более современный, по возрасту, что ли, совпадающий. В него можно попадать чаще, но опять же не каждый раз.

— А с Чеховым как быть?

— Проходить мимо, ждать. Когда это получается, то чувствуешь небывалое творческое удовлетворение. Это работа с собой изнутри. Надо себя раскапывать.

— Ты знаменитый артист. В театре прожил целую жизнь. Каким профессиональным качеством в себе гордишься?

— Хм, точно есть. Но как его правильно назвать? Органика, может быть… Это такое глубокое постижение жизни, наблюдения за происходящим. И чем больше оно проявлялось, тем сильнее во мне отражались ощущения победы над ролями. Понимаешь, всякое совпадение редко бывает. Я же играю разных людей, но всегда знаю, что это не я. Надо довести себя до ощущения слияния. Раз придумаешь новую деталь, попробуешь и… оп, уже почти я. Вообще, это очень серьезный момент: в него сначала трудно входить, а потом трудно себя с персонажем разделить.

 

 

«Уж лучше пускай они все уходят… С театром не расстаются!»

— У тебя есть черты характера, которые создавали в жизни проблемы?

— Плохого не случалось, или я просто не вижу. Мне кажется, в этом плане я совсем непроблемный. Мне по жизни ничего не мешает. Но главное, что мне творить ничего не мешает.

— Помнишь, как с Ниной Ивановной, мамочкой нашей, познакомились?

— Да, на работе это было. Мы тогда ставили спектакль «Три толстяка» по роману Юрия Олеши. Она играла Суок, а я продавца шаров. Даже летал на специальном шаре во время спектакля.

— Чем старался произвести на нее впечатление?

— Я начал ее озвучивать, когда она играла Суок. И чем лучше у меня это получалось, тем больше мы сближались. Потом, конечно, начались всякие провожания после работы до дома и прогулки под луной… Но это уже не имело значения. Это какие-то обыденные вещи. А на репетициях происходило настоящее сближение… Чудеса!

— Вы с мамой оба артисты. Повлияло твое творчество на нее и на то, как она играет на сцене, на тебя?

— Я думаю, да. На меня уж точно производит впечатление ее игра. Я могу ей в чем-то помогать, двигать ее. Но и научиться у нее можно многому. Особенно если внимательно смотреть, как она действует и действует ли вообще.

— Когда вы вместе работали, ты влиял на нее своим мастерством?

— Думаю, да. Но мы скорее искрились друг от друга, а не гасились. Это всегда было тонкое понимание друг друга на уровне образов, через своих персонажей.

— Если разделить твою творческую биографию на этапы, то какие бы ты выделил?

— Цепочка из них, конечно, выстроится длинная… очень… но этапы я выделить не сумею. Хотя вот работа в театральных кружках Тулы была для меня большим этапом. Я всегда относился к этому очень серьезно, без халтуры, хотя, по сути, был ребенком.

— Ты всю жизнь в одном и том же театре. Тебе никогда не хотелось уйти из него или поменять?

— Нет, никогда такого не было. В определенные моменты я был сильно не согласен с некоторыми членами коллектива, но чтобы уходить… Никогда! Уж лучше пускай они все уходят, раз им что-то не нравится. Ты пойми, с театром не расстаются! Вот когда репетиция хорошо идет и спектакль отличный, то это ни с чем не сравнимое чувство. Оно остается надолго в сердце. Но не дай бог повторить все точно так же на следующий день! Так нас старики учили. Нельзя делать по принципу «а давайте сыграем как вчера, здорово же было». Каждый раз ты должен прилагать к роли огромные усилия.

— Ты в жизни ставил себе какие-нибудь крупные цели? Машину купить или квартиру получше?

— Да не было у меня никаких целей. Я вот сыграть сегодня хотел хорошо. Вот моя цель: преподнести зрителю материал.

— Есть какой-нибудь поступок, которым ты гордишься?

— Нет. Я горжусь, когда овладеваю на сцене чем-нибудь. Когда мне удается достичь чего-то высокого. Это всегда чувствуется по зрительному залу. Но не по аплодисментам, а по их дыханию. Тогда сразу гордость охватывает, что я сумел это сделать.

 

 

— А в жизни?

— Нет, не могу такого сказать. Моя жизнь неотделима от роли и сцены. К тому же я не верю, что можно что-то задумать и исполнить. Пробовать можно, конечно, но удастся ли?

— Какие твои мечты так и не сбылись?

— Они касаются только ролей. Например, ты играешь персонаж много лет, но даже в нем остаются куски, которые никогда не сыграешь должным образом.

— Почему?

— Ну как? Таланта не хватает и сил… конечно, сил. А потом расстраиваешься, что не сумел раскрыть героя так, как этого добился сам автор. Он-то прописал, а я не смог.

«Играть на сцене очень трудно, а хорошо играть — невозможно»

— Когда я родился, твоя жизнь изменилась?

— Изменилась, конечно. Но мы продолжали много работать с мамой и даже собирались осуществить проект «Мастер и Маргарита», в котором Нина Ивановна была режиссером. Ты рос с бабушкой, а мы все время поздно возвращались домой и повторяли без конца: «Пилат», «Иешуа», «Мастер». Больше я не могу ничего вспомнить. Почему-то нечего. Я должен был играть Коровьева, но не успел с ним «связаться». Да ни с кем из них, если честно, не успел… поэтому и не запомнилось.

— Сейчас Булгакова называют антирелигиозным писателем. Ты помнишь, о чем вы делали спектакль?

— О людях. Но в результате ничего не получилось, хоть и выпустили.

— А крылатую фразу «играть на сцене очень трудно, а хорошо играть — невозможно» правда ты придумал?

(Дедушка сначала долго молчит, а потом внезапно громко смеется.)

— Ага, я. Вот все говорят, что хорошо играют. А что для этого надо? Текст выучить, что ли? Нет. Надо каждый день играть лучше. Ведь завтра будет возможность сделать это еще лучше, и так до бесконечности. Ведь совсем непонятно, от чего успех зависит. Вот вчера ты потрясающе сыграл, все тебя принимали на ура, кричали «браво», а сегодня все то же самое делаешь, но уже ничего не происходит. Нельзя вывести формулу.

— А как же Станиславский? Он ведь целую систему придумал, чтобы каждый спектакль был идеальным.

— Нельзя. Он не для этого придумал систему. Станиславский хотел помочь себе. Как войти в определенное состояние, чтобы позволить себе произносить те или иные реплики. Это не порядок действий для быстрых аплодисментов.

«Чаще всего хочется побыть одному»

(Снова очень долгое молчание. Оно длится 8 минут. На записи слышно только тяжелое дыхание и треск микрофона. «Сейчас, погоди, — еле слышно говорит Невинный-младший. — Ты немного вспотел, вот он и отклеился».)

— Слав, я устал уже. Давай не будем дальше продолжать. Мне сложно…

— Нам осталось немного. Скажи, как ты обычно проводишь время после спектакля?

— Чаще всего хочется побыть одному. А вообще интересно молчать и слушать что-то все время. Что слушать? Музыку люблю. А зачем? А я и не знаю, как объяснить зачем.

— Почему ты всегда отказываешься давать интервью, которые будут записаны на камеру?

— Из-за опасности, что меня не поймут…

«У меня был такой настрой, почти военный, как на передовой линии»

Несколько месяцев назад ко мне попала еще одна потрясающая находка — рукопись незаконченной книги о дедушке. Ее начал писать земляк Вячеслава Михайловича, одноклассник и главный режиссер Тульского театра кукол Игорь Москалев. Книга не вышла: сам автор скончался в 2015 году. Но чудом сохранилась рукопись, а в ней очень редкое интервью Невинного.

 

 

Он был из той породы артистов, которые слову предпочитали дело. Журналистов не жаловал, интервью почти не давал. И чем ближе к болезни, тем меньше. Однако за пару лет до смерти, одним январским днем 2007 года, не смог отказать своему старому приятелю в просьбе вспомнить свой первый в жизни театр.

Невинный — чистокровный туляк, жил на улице Революции и учился в мужской семилетней школе №17. Потом семья переехала в Мясново, и школа стала под номером 23. Так что знакомых у него действительно было немало. Правда и то, что он, начиная с далекого послевоенного 1946-го и до окончания школы в 1954 году, занимался в драматическом кружке тульского Дворца пионеров, а потом целый сезон был актером ТЮЗа.

О поступлении во ВГИК:

— В 1954-м я, молодой и начинающий, хотел поступить в театральный институт. Приехал в Москву, пробовал сдавать экзамены в институт кинематографии (ВГИК), да и в театральные вузы, но нигде у меня ничего не получилось... Во ВГИКе актерский курс набирал народный артист РСФСР Владимир Вячеславович Белокуров. Он играл знаменитого летчика Валерия Чкалова в одноименном фильме. Я прочел басню, стал читать монолог Хлестакова, сначала робко, но потом все-таки преодолел волнение... После экзамена в коридоре Белокуров сам подошел ко мне и сказал: «Слушай, зачем тебе кино? Тебе надо идти в театр». А потом, уже лет через 15, когда я репетировал роль Хлестакова в «Ревизоре» под руководством Михаила Николаевича Кедрова в Московском Художественном театре, а Белокуров был назначен на роль Городничего, мне пришлось с ним играть в этом спектакле.

И как-то однажды Владимир Вячеславович вспомнил: «Я же тебе говорил, что не нужно тебе кино, вот видишь, так и получилось». А спектакль «Ревизор» был отмечен хорошими отзывами и рецензиями, и вообще у нас с ним пара была очень приличная.

 

 

О первой роли:

— Но это всё после... А тогда я вернулся в Тулу, лето кончилось, надо было куда-то деваться, и я решил поступить пока в ТЮЗ артистом. В это время главным режиссером там был Леонид Александрович Лукацкий; я к нему пришел, поговорили немножко, и он мне сразу дал роль в пьесе «На улице Счастливой». Главную роль Барабаша репетировал Горюнов. Это был ведущий актер труппы, а когда он на репетиции запел, то этим меня прямо-таки убил. Я думаю: «Как я-то буду петь? Я же не умею, никогда на сцене не пел, это же надо тренироваться». Оказывается, ничего — я как-то проинтонировал первую песню, а потом все смелее, смелее и стал петь...

 

 

О мастерстве:

— Юность, конечно, брала свое, а вообще-то никакого мастерства... Но ведь говорят, увлечение превращается в умение, да и непростой я был малый: все-таки из приличной самодеятельности пришел — из драмкружка Дворца пионеров. Вот говорят, что в искусстве особенно важны и трудны первые шаги. А по-моему, начало — не первые роли, а детство, когда выбираешь из многообразия мира одну прочную привязанность. Я же во Дворце пионеров восемь лет занимался. И к моменту прихода в ТЮЗ такой самостоятельный был, поэтому все придумки и все эскапады режиссерские как-то перерабатывал таким образом, что они получались вроде органично, от меня лично, но режиссеру, наверное, казалось, что вроде бы от него. Играл и пел, и все было в общем-то замечательно...

Когда же я прочел рецензию о спектакле, где я, дебютант, отмечен сразу после Горюнова, исполнителя главной роли, но раньше Пчёлкиной, Федотова, то для меня это было просто удивительно и поразительно. Ведь Евгения Ивановна Пчёлкина была знаменитая артистка тогда — играла все главные роли в театре; мало того, что она играла, она их здорово препарировала, так сказать... А какой хороший актер был Борис Федотов, очень органичный и очень здорово сыграл в этом спектакле крестьянина, просто замечательно.

Об отношении к актерству:

— А у меня был такой настрой, почти военный, как на передовой линии. Да и в самом деле, в коллективе была создана такая деловая обстановка, что театр — это революционное, военное дело, и как-то внутренне этому пришлось подчиниться и оказаться в том плане и в том времени. К счастью, я мало встречал на своем пути равнодушных людей: и во Дворце пионеров, и в ТЮЗе, и, конечно, в школе-студии МХАТа, где учился у чудесных мастеров.

Да и вообще, не было никакого особенного деления: вот молодые, а эти ведущие. Нет, все ощущалось как-то просто: все артисты, все приходят на работу, спектакли идут и детские, и для взрослых... «На улице Счастливой» — это же не школьный был спектакль, а настоящий.

Вспоминаю, что очень плодотворно и отлично, по-рабочему был настроен я, и никогда никакого не было у меня страха ни перед зрителем, ни перед театром. А то ведь как бывает? «Ах, ах, я же в театре!» Такое юное порхающее представление о театре: «Ах, мой дебют!». Нет, я по-серьезному, по-деловому относился к работе, и это было здорово. И с тех пор этот навык и продолжается! И воспоминания мои такие деятельные: я могу сделать то, что пробовал, что нужно.

О «малом» и «большом» театрах: 

— В общем работа эта потрясающе полезной оказалась в дальнейшем, потому что я потом окончил школу-студию МХАТа, стал артистом этого театра. И она часто вспоминалась уже во время службы в большом театре, во МХАТе: «Как же я тогда, в ТЮЗе, вот поверил в то-то и в то-то?..» И начинал понимать, что это было для меня большой площадкой. И все, что происходило тогда, для меня и до сего дня благодарнейшая память. Вот сейчас рассказываю и вспоминаю с таким большим волнением, потому что все непросто... Вроде бы это легко так... отметили в газете роль Кузьмы Стёпикова... Нет, это так только называется, а на самом деле Роль Кузьмы! И отметили после кого?.. После Горюнова, известнейшего всем в Туле, впоследствии замечательного артиста, героя Тульской драмы! Он же для нас, юных зрителей, был кумиром, а мне посчастливилось вместе с ним работать. Это же все, конечно, удивительно было для меня.

Иветта Невинная

Источник