У меня часто бывает чувство, словно я что-то забыл. Я сижу на лавочке на Гоголевском бульваре, но я не сижу, я думаю. Мимо проходит ветхий грузин, и ветер поднимает пыль с гравия за его шагами. Пыль сливается в ручье ветра с дымом моей сигареты и уносится куда-то вдаль за сирень.
Мрачные головы лошадей Шолохова торчат из фонтана, словно черепа мертвецов из могил в дешевом хорроре. Но я не в фильме. Я не держу свечку посреди заброшенного палаццо, оберегая ее пламя, как свое воспоминание о родине. Я здесь, но я думаю так, словно меня нет нигде.
— В этом доме в 1852 году… (Внезапно врывается голос экскурсовода в мою достаточно узкую перспективу бульвара.)
НАВЕРНОЕ, Я ЗАБЫЛ ВЫПИТЬ ТАБЛЕТКИ
Unsplash
Старуха волочит за собой тележку, громко звеня колесами по камням. Ее губы бесшумно шевелятся, периодически извлекая звуки хриплого храпа молодого алкоголика. Она уж точно что-то забыла. Про щебет птиц, про переливы цветов под весеннем солнцем. Она даже не поднимает своей головы, словно ищет потерявшихся в интернете внуков под своими бочкообразными ногами.
Я думаю, если бы высокая фигуристая девушка надела одежду старухи, она бы выглядела сексуально. Какие же таблетки я забыл выпить?
— Присядь, старый, сейчас уже пойдем скоро. (Седая женщина отходит от группы туристов и уводит с собой за руку лысого мужчину, похожего на волосатого моржа.)
Мужик с кряхтением усаживается на мою лавку и бросает один быстрый в мою сторону. Если бы не темные очки на носу, он бы выглядел жалко. Как хорошо, что можно не общаться с людьми, когда они видны боковым зрением и молчат.
Глаза седой женщины смотрели прямиком в мое темя и старались выесть там плешь. Видимо, эта судьба постигла лысого в очках, так что я решаю подняться и помесить пыль для очередного порыва ветра, в надежде, что песчинки, поднятые моими кроссовками, рассекут воздух и заставят диктаторские прожектора седой бестии закрыться. Чтобы жалкий дед поменьше кряхтел.
— Да чтоб его! Ты видела? Это был шмель! (Маленькая девочка играла с пчелой в догонялки, но насекомое решило, что цветы на ее розовом платье как-то неправильно пахнут.)
Ее мать в придурошном клетчатом сарафане даже не посмотрела в сторону дочери. Ее длинные розовые пальцы копались в пачке сигарет. Стоя перед бетонной урной, она выгребла из дырявой черной сумки какой-то мерзкий женский хлам, который подхватил ветер и унес в несчастную сирень. Она матюгнулась вполголоса и наклонилась поднять блестящую целлофановую ленту, оголяя варикозные узлы под коленями.
Ее маленький измученный мозг не справился даже с этим элементарным действием, и под давлением гравитации тонкие розовые сигареты посыпались вслед за хламом, окаймляя серый бетон урны. Я представил, какой будет ее реакция, когда она обнаружит сигаретную оказию, и у меня кончилось терпение. Я стал думать про таблетки.
— Арэ баш даре, дорогой! (Это я услышал грузина. Он здоровался и пожимал руку своему товарищу, широко улыбаясь двумя золотыми клыками. Их кожа выдавала единство их природы.)
— Кхэрбен, намнэтэриэу… (Что-то начал ему отвечать второй грузин после рукопожатия.)
— Ирдетемэн тхэкждан тэрэ. (Как же они не плюют друг в друга? У них так сухо во рту, что они говорят КХЭ без придыхания и причмокивания? Удивительный язык.)
— Нэгартэ моргхата нэ мироэкх… (Интонирует ему в ответ грузин помоложе. В его словах личное уважение смешивается с уважением к хрусту букв, как в хрусте хлебцев уважение к зерну смешивается с уважением к хрусту коровьих позвонков на конвейере мясокомбинатов.)
Я отвернулся от грузин, завидев пуделя, несущегося в мою сторону, шумно попискивая. Он обогнул меня и стал прыгать на синие вельветовые штаны старого грузина. Пока я следил за пуделем, грузин у фонтана стало четверо. Мне стало забавно, и я поднял голову, словно улыбаясь и щурясь от солнца. Тут моя роговица засекла симметричный аптечный крест нестандартного голубого цвета.
Точно, таблетки.
Роман Ливаров
