Довольно долго человек живет в убеждении, что пожилые — это «другие». Не он сам, не его друзья, даже не родители. В крайнем случае — бабушки и дедушки. Пожилые — это такие бесконечно далекие существа, которые «нас» вообще не понимают.
А потом однажды муж возвращается из поликлиники и, рассказывая, как все прошло, мимоходом замечает: «Там врач такая пожилая. Ну, нашего возраста». И где-то на заднем плане моего сознания начинает звучать траурная музыка. Потому что оказывается: с некоторых пор пожилые — это мы. Хотя по классификации Всемирной организации здравоохранения пожилым человек считается с 60 лет. Но два года разницы мало что меняют.
Что же происходит с тобой, когда ты переселяешься в этот неизведанный мир? Надо сказать, здесь довольно много неприятного.
Постоянно что-то побаливает — болит — сильно болит. Соответственно, появляются новые темы для разговоров с родственниками и друзьями. Какое лекарство лучше при том или ином заболевании. А при бессоннице? Нет ли у тебя хорошего кардиолога?
Впрочем, боль в спине (голове, колене) все-таки пока еще поддается лечению. В отличие от немощи социальной. Это когда звонишь потенциальному работодателю, отвечаешь на вопрос о возрасте — и просто перестаешь его интересовать. Нет, точнее, так: перестаешь кого-либо интересовать. Хотя уму непостижимо, чем плох 60-летний образованный человек для научной, преподавательской, бухгалтерской и прочей работы, не требующей выдающихся внешних данных и не предполагающей регулярного подъема тяжестей?!
Написав сейчас эти слова, я с ужасом осознала, что сама с собой не вполне согласна (тоже, наверное, возрастное явление). Есть у пожилых некоторые свойства, сегодняшнему рынку труда точно не соответствующие. Например, привязанность к бумажным носителям информации — книгам, блокнотам, листочкам — и легкое недоверие к гаджетам. Это не означает, конечно, что те, «кому за…», не умеют пользоваться компьютерами и мобильными телефонами. Просто для нас это не так же естественно, как дышать. Бывая на лекциях у коллег, работая в читальном зале библиотеки, я веду записи от руки на бумаге. Для студентов это выглядит примерно так, как если бы я скрипела гусиным пером или высекала письмена на каменных поверхностях.
А еще мы, пожилые, ничем не отличаемся от глубоких стариков в беззаветной любви к собственному прошлому. Убеждена, что молодой лектор не предается воспоминаниям так же неуемно, как 60-летний. Нам отчего-то очень хочется, чтобы ученики представили себе бесконечно от них далекую советскую жизнь. Мы со страстью рассказываем им о дефиците, очередях, комсомольских и партийных собраниях, цитируем Горького и Маяковского и возмущаемся, когда выясняется, что собеседник не читал «Поднятую целину» и «Молодую гвардию». Хотя, если честно, может быть, и слава богу?
Получается, что пожилым ты становишься тогда, когда начинаешь навязывать окружающим свою картину мира, одолевать их ровным счетом ничего им не говорящими цитатами и абсолютно не смешными, с их точки зрения, шутками. Ведь любой анекдот про Хрущева или Брежнева сегодняшним студентам надо объяснять минут 10. Было бы странно, если бы после этого они наконец засмеялись.
Но и предаваться самобичеванию я пока не намерена. Да, у нас есть тяга к мемуаристике, мы бываем утомительны со своими многочисленными экскурсами в историю. Так ведь и другого такого поколения больше уже не будет! Сейчас возраст вокруг 60 означает, что человек родился и прожил два-три десятилетия при советской власти, совсем еще молодым застал перестройку, продержался в 90-е, то есть стал обладателем бесценного опыта не одной, а нескольких цивилизаций.
Может быть, окружающим и кажется, что мы не совсем в своем уме, когда в наших высказываниях нет-нет да и промелькнут «площадь Свердлова» вместо «Театральной» и Ленинград вместо Петербурга, проскочит непонятное сравнение: «очередь как в Мавзолей», «смотрел как Ленин на буржуазию». Понятно, что для молодежи все это не более чем информационный шум. Но для истории страны — колоссальная ценность. По-моему, моих ровесников стоило бы заставлять писать воспоминания. Только нам чаще всего некогда это делать: мы все по-прежнему очень много работаем.
Есть еще одно горестное обстоятельство. По мере старения, особенно с выходом на пенсию, мы становимся лакомым куском для мошенников. Звонят они, разумеется, всем, но пожилым — с особым остервенением. Предлагают чудесное средство от всего. Цена у него, само собой, немалая. И брать лучше сразу несколько штук. Потом сулят денежную компенсацию за почему-то не подействовавшее чудесное средство от всего. Чтобы получить ее, надо сначала заплатить. Наконец, появляется «следователь», который «ведет дело» о не подействовавшем чудесном средстве от всего и не поступившей на банковский счет компенсации. Поскольку он страшно озабочен сохранностью пока еще остающихся у нас денег, их надо срочно перевести на «безопасный счет». И хочется иногда во время очередного подобного звонка закричать: «Да подождите вы записывать нас в маразматики! Мы пожилые, но не слабоумные!»
Последнее печальное соображение. У пожилого складываются совершенно новые отношения с литературными героями. В начале читательского пути ты еще моложе чуть ли не всех персонажей взрослых книг. Потом перерастаешь 16-летнего Петрушу Гринева, 26-летнего Онегина, князя Андрея, которому чуть за 30… В какой-то момент ты становишься ровесником не самих главных героев, а их родителей, а с течением времени и некоторых из них оставляешь далеко позади. И вот ты уже в славной компании гоголевских старосветских помещиков — мужа и жены, которым 60 и 55 лет и которых 25-летний Гоголь нежно именует «двумя старичками».
Да и сами классики, грустно глядящие с парадных портретов, давно уже моложе нас: М.Ю.Лермонтов прожил 27 лет, А.С.Пушкин — 37, А.П.Чехов — 40. Некоторые же оказываются юношами моложе наших собственных детей и учеников: например, великий критик Николай Александрович Добролюбов скончался в возрасте 25 лет. Перечитывая труды вечно молодых классиков, с горечью осознаешь, как мало тебе удалось сделать — по сравнению с ними, так никогда пожилыми и не ставшими.
Но довольно о плохом. В переходе в новое, пожилое состояние есть и свои несомненные плюсы. Например, можно сбавить обороты в многолетней заботе о собственной внешней привлекательности. Если в молодости, покупая туфли без каблука, еще имело смысл корить себя и думать, что надо было брать на шпильках, то теперь выбор в пользу комфорта делается совершенно спокойно. Не на дискотеку же мне в этих туфлях идти, честное слово!
Колоссальное преимущество зрелого возраста состоит в том, что начинаешь гораздо меньше стесняться. Можешь легко и даже весело спросить и у знакомых, и у случайных прохожих, где здесь поблизости туалет. В вагоне метро сидишь себе и читаешь, не испытывая терзаний по поводу того, что над тобой нависла далеко не юная тетка с двумя сумками: пусть ей молодежь уступает, ну не я же, пенсионерка!
А как мне нравится, подойдя во время перерыва между занятиями к одному из университетских лифтов, которого дожидается ревущая толпа студентов, не становиться, как прежде, в хвост очереди, а произносить спокойно и уверенно: «Пропустите, пожалуйста, пожилого преподавателя!» Чаще всего пропускают.
Говорят, старение нации — серьезная социально-экономическая проблема. Народному хозяйству объективно нужны привлекательные молодые лица, крепкие молодые тела, свежие молодые головы и горячие молодые темпераменты. Пожилых не берут на работу, потому что они некрасивые, физически слабые и ужасающе медленные. Но мне бы хотелось, чтобы общество обратило внимание и на наши выдающиеся качества.
У многих из нас хорошее образование. Мы в среднем довольно грамотно пишем, внятно говорим и все еще умеем считать в уме. Мы не рабы цифрового мира и решительно предпочитаем собрать друзей за столом, а не в Зуме. Причем вполне способны сами накрыть стол, приготовив для гостей вкусный ужин. Мы неприхотливы и невероятно приспособляемы. При необходимости можем руками постирать белье или вскипятить воду на костре. Кстати, на случай отключения электричества у нас есть запас спичек и парафиновых свечей.
Да и это мелочи в сравнении с главным нашим достоинством. «Пожилой» означает «поживший». За свои 30–40 взрослых лет мы набили множество шишек и кое-чему научились. Мы ответственны и надежны.
Много лет назад, еще в советской районной поликлинике, мне надо было сдать кровь из вены. Молоденькая медсестра в вену мою, действительно не особенно толстую, иглой попасть не могла никак и громко критиковала мое неудачное анатомическое строение. Ситуация оказалась бы безнадежной, если бы в лаборатории в этот момент не терла шваброй пол уборщица лет 60. Сказав что-то вроде: «О господи!» — она не спеша сняла хозяйственные перчатки, надела медицинские, подошла и без видимых усилий воткнула иглу туда, куда требовалось. После чего продолжила мыть пол. Понятно, что это была подрабатывавшая на пенсии медсестра. Не особенно красивая. Не быстрая. Просто профессиональная и неравнодушная. Одним словом — пожилая.
Евгения Басовская
