Евгений Цыганов может отмечать премьеры едва ли не каждый день. Он только что сыграл в фильме Алексея Учителя «Цой» и у Анны Меликян в сериале «Нежность», который с 12 ноября стартовал в онлайн-кинотеатре IVI. А ведь есть еще камео в «Грозном», спектакли и даже своя музыкальная группа… О жизни и профессии в эпоху пандемии Евгений Цыганов рассказал корреспонденту «Огонька».
— Каково это — играть в спектаклях, где зал заполнен не более чем наполовину, а то и на четверть, как сейчас требуют?
— Да здорово! Это творческий процесс. Если ты играешь в хорошем спектакле, с хорошими партнерами и если тебе нравится то, чем ты занимаешься, то все в порядке.
— Над чем вы сейчас в театре работаете? Знаю про спектакль «Моцарт. Don Giovanni. Генеральная репетиция» Дмитрия Крымова…
— «Моцарта» мы должны выпустить весной. А недавно у меня был спектакль «Пинтер для всех / Легкая боль» Юрия Погребничко в театре «Около дома Станиславского». Кирилл Пирогов поставил спектакль «Чайка», где я играю Тригорина. И еще был «U.F.O.» Ивана Вырыпаева — мы сыграли один спектакль для платформы OKKO, хотели сыграть еще один в Александринке, но он отменился из-за эпидемии.
— «U.F.O.» репетировался и режиссировался по Zoom. Это ведь совсем не то…
— Что не то? Репетировать с Вырыпаевым — это совсем не то, что репетировать с Крымовым. Репетировать с Крымовым — не то, что с Погребничко. Каждая история ставит тебя в какие-то новые обстоятельства. Zoom был как раз такими обстоятельствами. Для меня это в некотором роде эксперимент. Мне было интересно. Вы думали, я буду жаловаться, что это тяжело, что я так не привык, что помреж должен чашечку кофе поднести? Вообще, я не люблю разговоры о том, что все стало не так, как прежде. Маски, рассадка на дистанции — это все есть. Но люди остаются людьми, со всеми своими страхами и переживаниями, радостями и надеждами. С этой точки зрения не так уж все радикально изменилось.
— Тогда давайте о сериалах и кино. Ваш новый проект — сериал «Нежность» Анны Меликян. Насколько я знаю, сначала это была короткометражка, которая затем превратилась в большой проект. Насколько это был для вас новый опыт?
— Да, с самого начала это был маленький фильм для благотворительного фестиваля Action!. Аня Меликян уговорила меня на один день приехать в Питер и сняться в бессловесной истории. Без денег, потому что благотворительность. А потом Аня мне сказала, что это самый популярный фильм из всех, что она сняла за всю жизнь, по количеству просмотров в интернете. Совершенно оправданно, что она решила развить его в том же жанре и в той же стилистике. Получился замечательный тандем с Викторией Исаковой. Получилось событие. Такое бывает нечасто. Помню, как много лет назад Аня дала мне сценарий «Русалки», и тогда я сразу сказал, что это очень хорошо и я хочу там сниматься. Было понятно, что будет хороший фильм, и он получился хороший. Но в данном случае я не сразу понял, чем все это будет, да и Аня не понимала. У нее и сценария не было, она в двух словах объясняла, что в фильме будет некая Елена Ивановна, которая куда-то едет. «Золушка» — не «Золушка», под музыку. А в итоге получилась остроумная и в то же время серьезная вещь. Я в восторге от того, что она сняла.
— Как вам работалось с Меликян? Как это происходило: вот вы садитесь, начинаете прорабатывать персонажа…
— Аня относится к режиссерам, у которых есть свое видение. С такими не обязательно тащить историю в сторону своего представления о ней, а можно услышать, что хочет автор. Конечно, всегда можно что-то предлагать. Что-то рождается на площадке в виде импровизации, и Аня обычно говорит: «Да, это здорово» и оставляет это в монтаже. Она очень радуется, когда рождается что-то живое. Так было и в «Про любовь», и здесь. Ну, например, в сценарии было сказано: Елена Ивановна и мужик-мечта, которого я играю, ходят по маковому полю у нее во сне. Мы снимаем в июле. Возникает вопрос: где взять маковое поле? Понятно, что нигде. Тогда мы решаем: пусть это будет березовая роща. Тем более что фильм черно-белый и маковое поле не так уж здорово бы там работало. А березовая роща в таком кино как раз работает круто. Более того, срабатывает память, которая сразу выдает картинки из классики советского кинематографа, начиная с «Иванова детства». И происходящее сразу выходит на новый смысловой уровень. А все потому, что без маков! Это знаки судьбы, как в «Русалке» — билборды с надписями. Мне кажется, она вообще про это снимает кино. Про то, как важно увидеть знаки.
А вот эти разговоры о том, что мы с режиссером вместе садимся и прорабатываем персонажа, это какие-то представления со стороны. Помню, как пришел к шведскому режиссеру Андерсу Банке, мы снимали «Горячие новости», и долго до него докапывался: ну скажи мне, какой он, мой персонаж? Меня же потом журналист из «Огонька» спросит, надо знать, что отвечать. Андерс долго молчал, а потом ответил медленно: «Ты знаешь… Он смотрит людям в глаза». И все. Это немало, между прочим. А дальше играй как хочешь. Вот как все происходит.
У тебя может быть проработано в голове все что угодно. И ты приезжаешь на площадку, а там вместо солнечного дня идет дождь с ледяным снегом, и партнер хромает на две ноги, и все — история о другом. Тебе нужно удержать обстоятельства, увидеть ситуацию, поверить в происходящее, но все это не проработка.
— Вообще долгая, основательная работа над ролью — это залог успеха?
— Спросите у музыкантов: «Если долго сочинять, обязательно напишешь хит?» Человек может пыхтеть годами, и все это может вылететь в трубу. А может, как однажды Джон Леннон, в шутку написать песню «Яичница», и она впоследствии превратится в Yesterday.
— Когда я смотрел фильм «Цой», у меня было ощущение, что это такая история с библейскими мотивами. Вашего персонажа не случайно зовут Павел, что отсылает к Савлу, идущему в Дамаск. Вы в работе над образом учитываете эти архетипы или, наоборот, стараетесь абстрагироваться?
— В зависимости от того, что открывает для меня эта история. Я трактую ее в меру своей испорченности. Если речь идет о драме, то всегда есть какая-то тема, которая может задеть. А может и нет. Я стараюсь воспринимать и сценарий, и кино не с позиции роли, а с точки зрения всей истории. Пытаюсь ее как-то целиком в себе удержать и увидеть. Знаете, у меня в театральном институте было упражнение «живые картины»: студент принимает определенную позу, и дальше все остальные подходят и образуют рядом с ним какую-то мизансцену. Людей все больше, она растет, становится более густонаселенной. И для меня увидеть вот эту общую картину иногда важнее, чем придумать что-то такое про себя.
Что касается «Цоя», то если себе придумать Савла с Христом, ну и что? В том смысле, что да, наверное, и это тоже. К примеру, я играю в спектакле «Пинтер для всех/Легкая боль», там есть персонаж Продавец спичек. Причем непонятно, есть он на самом деле или нет, сама пьеса без него, и слов в спектакле у него нет. Ну и кто он? Смерть? Страх? Предчувствие? Прошлое героя или он просто — Продавец спичек? Юрий Николаевич Погребничко нам так отвечал на это: «Он и то, и другое, и третье».
— И все же, когда вы чувствуете какой-то референс, вы разве не начинаете перечитывать произведения, смотреть картины, на которые «ссылается» сценарий?
— На меня это не работает. Я даже, бывает, не смотрю предыдущие фильмы режиссеров, у которых снимаюсь. Потому что понимаю: то, что мы сейчас будем делать,— это какая-то новая страница для всех. Иногда важно понять, что человек до этого делал. А иногда это не играет никакой роли.
— Насколько сложно было работать на «Цое»? Говорят, с Учителем вообще актерам трудно, он многого требует.
— С Алексеем Ефимовичем я работаю уже в третий раз, так что хорошо понимал, на что иду. Когда у меня спрашивали, сложно ли было работать, я отвечал: сложно. А потом посмотрел фильм и подумал: а чего сложного-то? Сидишь себе, баранку крутишь, ничего особенного. Но, наверное, тут все дело в том, что актер часто куда-то идет, но не всегда уверен в выбранном направлении. И это всегда требует от артиста максимальной собранности. Понятно, что многие вещи в фильм не вошли. Учитель — изначально документалист, ему нужно, чтобы все было по-настоящему. В сцене, где моего героя избивают, меня достаточно сильно лупили и ногами, и кулаками. Ребята работали крепкие и не каскадеры, так что попадали они по-серьезному. Снималась сцена на холодной земле, в грязи, после дождя. Палец мне выбили во время этой драки. И ничего из этого в фильм не вошло. Грубо говоря, там даже не видно, что это меня избивают. Потому что в итоге они взяли кадр, снятый из окна. И там была долгая сцена с Игорем Верником после этого избиения, длинный диалог с отъезжающей машиной. Тоже все было вырезано. Во всех проездах по полям Алексей Ефимович требовал, чтобы все сидели в автобусе. Хотя там максимально общий план, все равно все прыгали по бездорожью. Это чтобы вы понимали, что все было по полной программе. Можно было снять всю эту историю меньшей кровью? Наверное. Но это не к Алексею Ефимовичу. Он и себя изводит серьезно, и ко всем так же требователен.
— Вас не раздражает, что вам приходится оправдываться за фильмы с вашим участием, заступаться за них?
— Часто люди, которые включаются в эту историю, они и фильма-то не видели. У нас так бывает — мы заранее не хотим и не принимаем. Мы живем в такое время, что если все подобное в себя впускать и раздражаться, то просто здоровья не хватит. Я во время работы с Григорием Константинопольским (над сериалом «Мертвые души».— «О») на время ушел из Сети, не хотелось перегружать себя лишней информацией, много текста надо было учить, не до этого было. Я остался только во «В Контакте», у меня там музыки много. И там я подписан на паблики по театру, кино. И вот неважно, что там фотография Смоктуновского, или Хоакина Феникса, или вообще Гагарина, открываешь комментарии — и там такое дикое количество дряни! Начиная от «кто это?» и заканчивая «никогда мне не нравился», «скучный», «продажный» — все что угодно. Причем те, кому есть что хорошего написать, обычно пишут меньше, чем те, кто с негативом. Последние с удовольствием все выкладывают, прямо до смешного. Работа может нравиться, может нет, но это всегда разговор о том, что люди что-то сделали, затратились на что-то. И вот так их оценивать, обвинять, мол, это он спекулирует, зарабатывает... А между тем Учитель три года жизни потратил, чтобы осуществить «Цоя». Для него этот фильм не пустой звук. Трагедия, которая произошла, произвела на него действительно очень сильное впечатление. Они общались, были знакомы, он его снимал. Можно было бы назвать этот фильм иначе, но если подумать, то ведь стимулом для его создания был именно Цой. И в фильме его как бы нет, но на самом деле он там везде. А оправдываться — это для тех, кто в чем-то виноват. Тут не тот случай. «Цой» — кино не попсовое, на мой взгляд. Настоящий мучительный творческий акт, попытка сделать действительно честное и авторское кино.
— Фильм «Одесса» Валерия Тодоровского, вышедший в 2019-м, в этом году смотрится еще более актуальным и своевременным. Возможно, есть какие-то вещи, которые выходят раньше своего времени и до которых надо дозревать...
— Про «Одессу» вы правы. Там речь идет об эпидемии холеры, когда потребовалось закрыть целый город. И тоже карантин. И вышел фильм ровно за полгода до пандемии. И конечно, когда он вышел, было много всяких разговоров: а похожа ли Одесса на Одессу, играют ли артисты хорошо или не очень и причем тут вообще эта холера? Но потом всех посадили по домам, и все очутились в обстоятельствах совершенно незнакомых. Привычный ход жизни, когда ты планируешь себе чего-то, остановился, люди остались наедине с самими собой, и многие задумались: «А я кто? А что я хочу? Где я живу? Что пустое, а что важное?» И как раз обо всем этом «Одесса», вышедшая незадолго до всей этой истории. А задумал Валерий Тодоровский фильм еще раньше. То есть вдруг он как художник, наверное, предчувствовал всю эту ситуацию. Как-то считал ее, угадал. Не знаю, как объяснить.
— Я был на съемках «Одессы» и помню, что там были только два актера, которые не общались с прессой: вы и Ксения Раппопорт…
— Не люблю я на площадке общаться и фотографироваться. Никогда не могу там читать или смотреть кино, даже если меня не зовут в кадр. Ну, то есть могу в телефоне посидеть, да и то не всегда.
— Мне знакомый рассказывал, что как-то на Московском кинофестивале видел, как вы сидите и смотрите кино прямо на ступеньках. Поступок настоящего синефила. Вы все еще готовы в дискомфорте смотреть фильмы, лишь бы хорошие?
— Готов, а чего такого? Мне еще пока спина и задница позволяют на ступеньках сидеть. Я вообще это люблю, я и в театре могу на ступеньках спектакль посмотреть.
— Еще из личных впечатлений. Я как-то раз получал на молочной кухне продукты на детей, и тут же были вы, стояли в очереди. Я видел, что ни очередь вас не узнала, ни женщина в окошке. Вам даже пришлось несколько раз ей повторять свою фамилию. И это при том что вы один из самых известных актеров нашего времени. Когда вас не узнают в массовых местах, это вас удивляет, подзадоривает, радует?
— По-разному бывает. Была история, когда я ехал на Мосфильм и забыл паспорт и меня не пускали. Я говорил: я правда Цыганов, понимаете? На меня пропуск есть, пустите меня. Меня так и не пустили. Приятель сказал: тебе надо сняться в каком-нибудь фильме с Пашей Деревянко, чтобы тебя наконец-то начали узнавать. В таком народном, классном кино. Но я как-то не считаю, что я какой-то там селебрити. Я же не появляюсь на ток-шоу или концертах. А русское кино — это такое дело: кто-то его смотрит, а кто-то и не очень. Меня начали узнавать после того, как по телевизору стали активно крутить музыкальные клипы из «Питер FM» и «Красного жемчуга любви». И мне говорили: о, ты же парень из клипа «Бумбокс» про белую посуду. Так что вся эта слава немножко по-другому работает.
— Для вас карантин — это время музыкой позаниматься, режиссерские проекты разработать или с семьей побыть?
— Наверное, можно было чем-то позаниматься, но как-то не задалось. Были у меня какие-то затеи, типа: о, карантин, надо это реализовать. Чего-то я там пописал, но в основном все мое время было посвящено семье. И это прекрасно. У меня часто бывает, что какое-то движение начинается разом: спектакли, какие-то съемки, тут же концерты возникают, нужно срочно репетировать. И ты еще параллельно какие-то сценарии пытаешься закончить. Все очень-очень уплотняется. А карантин было совсем другое время, из расчета, что раз уж ничего нет, то ничего и нет. Не хотелось его срочно чем-то заполнить и искусственно убеждать себя в том, что все на самом деле именно сейчас-то и происходит. Для меня это была пауза. И в своем покое она очень интересна.
— Не хотели предложить Алексею Учителю свою музыку для фильма о Цое? Тем более что музыки самого Цоя там почти нет…
— У меня пару раз возникали такие мысли. Но не конкретно про «Цоя». А вообще про кино: когда снимаешь с друзьями, всегда же можно что-то свое предложить. И с точки зрения продвижения группы (речь о музыкальной группе POKAPRЁT, в составе которой выступает Цыганов.— «О») это, наверное, неплохо. Но я, во-первых, не очень умею этим заниматься. А во-вторых, меня устраивает момент разделения. Что вот это — театр, это — кино, а это — музыкальный клуб, тусовка, мои друзья. И все это так условно пересекается. И, наверное, это правильно.
— Сейчас выходит сериал «Грозный». Вы там играете Ивана III, насколько это большая роль и как она перекликается с вашей же ролью в «Годунове»? Ведь ваш герой вообще-то умер за много лет до венчания Ивана Грозного на царство?
— Леша Андрианов продолжает снимать свою эпопею. Первым был сериал «София», где я играл Ивана III. Кино имело успех, потом решили снимать «Годунова». И продюсер Маша Ушакова сказала: «Женя, а что, если ты сыграешь праправнука Ивана III, Ивана Васильевича, царевича убиенного? Вроде они родственники, похожи». Я подумал: да, почему нет, это смешно. И меня там убили. А сейчас вот фильм «Грозный», и там есть момент, где Ивану IV является его дедушка великий в моем лице, правда, уже состаренный, и говорит ему пару слов. Это крошечный эпизод. Мне там делали какой-то безумный грим. Для этого понадобилось пару дней: один день с меня делали все скальпы-мерки, а потом сняли сцену и оказалось, что все это в расфокусе. Пластические гримеры очень расстроились. Они так долго работали, а меня там почти и не видно. Это скорее привет тому фильму «София», отнестись к этому как к какой-то роли нельзя. Но зато такого сложного грима мне еще никогда не делали, это точно.
Беседовал Александр Пасюгин
