Здоровенный детина в затрапезном черном пиджаке, распахнутом настежь, выходит на сцену и вкладывает, вбухивает, вламывает в звук всю силу своего тела, своей души, своей жизни.
Волосы двумя разделенными посередине крыльями стекают с его головы. Джинсы в последней стадии распада скреплены черными заплатками. Элвис на груди и гитара на широком ремне дают понять, что тут не шутят.
Огромный пацифик над сценой означает, что мы пацифисты и на нашем мирном шабаше нас лучше не трогать!
Зал поет, ревет, встает, летит. Учительницы в экстазе колотятся о сцену. Программисты рвут рубашки на груди. Водители автобусов поют бельканто и бьют воздух накачанными ручищами. А что такое тут происходит? И как все это объяснить? Можно сказать много слов, а можно только два: Нил Янг!
Могучий канадец Янг из лесов Манитобы, из сугробов Саскачевана, из уличных демонстраций против любой войны, из фестивалей Farm Aid в поддержку фермеров, из грандиозных туров супергруппы Crosby, Stills, Nash & Young, из того дождливого дня Вудстока, когда мир изменился. Да, он там был и стоял на той сцене с трех ночи до четырех утра. Патриарх Янг, великий и громкий Нил Янг, френд Иисуса Навина, с ревом трубы мощно проходящий сквозь время.
Все было. Была рваная соломенная шляпа и воющая губная гармошка, закрепленная у губ, был арест друга за дезертирство из армии, была смерть от передоза гитариста его группы Crazy Horse, были депрессии и молчание на дне, когда кажется, что больше в жизни никогда не будет музыки. Были записанные, но не изданные альбомы, и было движение против течения, когда от него ждали рока, а он выдавал джаз, ждали чистого фолка, а он выдавал грязный гранж, который невозможно продать, ждали ясных гармоний, а получали нечто невообразимое, как хлопанье раздраженных дверей и вой ветра в поле. Но музыка всегда возвращалась к нему, и его Сумасшедшие Лошади снова и снова начинали свою вечернюю скачку.
Свой звук эти трое обретали не только на репетициях, но и в долгих разговорах о смысле жизни и глубине истории. Их звук рождался из ночных радений и резкой крепости виски. Может быть, то, что они делают, вообще не музыка, а возбуждение тайных сил, скрытых в воздухе и человеке. И вот на наших глазах в сумраке зала медленно вырастают горы, дует ветер и сквозь потоки летящих листьев и кувыркающихся камней светят звезды. Янг своим звуком создает первичный, изначальный мир, в котором нет пластмассы и подлецов, хлипких вещиц и лжи, пустоты и суеты. Зато там есть тяжелое небо и бешеный огонь, пророки Ветхого Завета, лгущие президенты современности, убийца Кортес и дети рок-н-ролла.
Однажды он лежал в своем доме в простудной лихорадке с температурой 40. Бледный, мокрый от пота, он видел перед собой странную девушку с мерцающими глазами и кожей цвета корицы. Эта cinnamon girl являлась к нему каждую ночь, она была его жаром, бредом, наваждением. В температурном бреду он написал о ней песню. Когда он выздоровел, девушка с мерцающими глазами, пахнущая корицей, исчезла, но он явственно помнил, что она была, она приходила к нему из-за двери в сад, из-за голубого стекла, отделяющего здесь и там. Теперь на его концертах, стоит ему начать эту вещь, как в разных местах зала поднимаются девушки, наизусть знающие слова этой его песни, и все они поют, и у всех у них мерцают глаза и кожа пахнет корицей. Десятки cinnamon girls с черными и золотыми волосами, приплясывающие под звук его гитары на горячем песке рок-н-ролла. Он соединяет измерения, Нил Янг.
Cortez The Killer, Кортес-убийца преследовал его в видениях: низкорослая образина в выпуклом железе, убивающая направо и налево. Искоренитель ацтеков. Конкистадор. Животная тварь, олицетворяющая грабеж, обман, жестокость, геноцид. Его вещь о Кортесе темна, как человеческая история с ее бесконечными преступлениями, темна и длинна, как то пространство, где пребывают уничтоженные Кортесом, Гитлером, Сталиным, Асадом и прочими убийцами народы. Оттуда, из тьмы небытия, из мрачной и бесконечной музыки Янга, смотрят на нас немыми удивленными глазами вырезанные под корень индейцы, и сожженные альбигойцы, и удушенные газом евреи, и замученные в лагерях камбоджийцы, и несчастные сирийцы, которых упорно и безжалостно искореняет на наших глазах их тиран.
Есть музыканты, которые живут и играют в своей персональной капсуле, отделенной от мира с его войнами и жестокостями. Музыка Янга течет в мир и истекает из него. Она тяжела тяжестью глины и темна чернотой ночи, и в ней ноет и кричит вся мировая боль. Его музыка пропитана кровью студентов, расстрелянных в Огайо, и студентов, расстрелянных на площади Тяньаньмэнь, — все это одна боль, одна кровь, одно преступление. В его длинной, занимающей десятилетия музыке вращаются огромные колеса исторического процесса, вращаются медленно и тяжело, до той самой точки и минуты, когда уже больше невыносимо терпеть, и тогда из сдавленной груди вырывается крик и из тяжести звука возникает гитара.
Глупо говорить, что Нил Янг играет на гитаре, это не так. Он с гитарой, со своей знаменитой Old Black 1953 года выпуска, находится в такой взаимной связи, что он играет на ней, а она играет на нем, играет на всем его большом грузном теле. Когда-то она была золотистой, но он собственноручно перекрасил ее в черный и снабдил пацификом. Он вытаскивает из своей Старой Черной подруги струны, а она вытаскивает из него душу. Он кладет ее плашмя и с искаженным лицом рвет небо, как промокашку. Это катарсис.
Это музыка отчаяния и несмирения. Огромный дядька в кроссовках и драных джинсах, с изношенными сосудами, со следами хирургического скальпеля на бедре, с крупным сердцем теленка, вмещающим в себя тоску одиноких, любовь оставленных и бессловесное горе жертв нашего мира, — как вообще он выживает в своем невыносимом, драйвовом, мощном, огромном звуке?
Как писать о музыке Янга? Какими словами передать ярость Янга и силу его драйва? Как вообще все это рассказать? Ну неужели бубнить ровную искусствоведческую чушь и мучить читателя дискографией, которая длинна, как родословная Ноя? Нет, этот способ нам не подходит, музыка должна звучать живой с газетного листа, и Янг должен быть живым и могучим, словно только что вышел из тьмы своих мокрых джунглей, из черной ночи своих видений.
Слушайте его гитару. Слушайте, как никогда не устающими волнами первичного океана накатывает бас. Слушайте работу ударных. Слушайте, как мастерски и непобедимо работают барабаны за стеной ветра и ревом ночи. Это стучит жесткое, непобедимое, твердое сердце тьмы.
Однажды по ошибке в газетах опубликовали его некролог. Тысячи любящих людей оплакали его. Но он не умер, и поэтому будет жить всегда.
Зал встает. Зал поет. Эту гитару и этот ураган нельзя забыть. Давай, Нил Янг, мы поднимаемся вместе с тобой и твоей гитарой все выше и выше в ревущее черное небо.
Алексей Поликовский
