Непредсказуемость сознания

Что делает нас людьми? Люди — это кто? Сознание — это что? Язык — он зачем? Самые простые, «детские» вопросы — они с начала времен остаются самыми сложными, важными и непонятными. Эти вопросы находятся в центре научных интересов Татьяны Черниговской, профессора Петербургского университета, доктора филологических и доктора биологических наук.

Что мы ищем?

Свою лекцию «Язык и сознание: что делает нас людьми?» Татьяна Черниговская начала со своего рода притчи, хотя и случившейся в реальной действительности.

В восьмидесятых годах прошлого века при президиуме Академии наук существовал совет по вопросам сознания, который возглавлял известный физик-теоретик академик Велихов. Этот совет периодически собирал школы по проблемам сознания для узкого круга специалистов высочайшего класса — человек 20—30, не больше. Участники выступали с докладами, а поскольку все жили вместе, то поддерживался постоянный разговор, шел, что называется, непрерывный мозговой штурм. И мне запомнился один эпизод: как-то вечером председатель попросил, чтобы каждый из собравшихся к утру подал ему записочку, на которой было бы написано: «Сознание — это…» На следующий день он не получил ни одной записки. Разумеется, обычные, из учебников, определения сознания известны всем. По-настоящему же никто объяснить не может, что это такое. Как и определить, что такое человек и в чем его отличие от всех остальных живых существ.

Люди — они двуногие. Но есть и другие двуногие существа. У людей большой, сложный мозг. Но есть и другие животные с большим, сложным мозгом. У человека умелые руки нужной анатомии. Так, уже ближе. У людей сложный артикуляционный аппарат, язык и сознание. Кажется, еще ближе. Но разве сознание и язык есть только у людей? И что мы будем считать сознанием? Противоположность отсутствию сознания (обморок, наркоз) — это одно. Противоположность бессознательному — это другое. Способность к рефлексии — это третье.

Спросим иначе. Что мы ищем? Что считать доказательством сознания? Почему исследования языка и сознания так важны для нас? Да потому, что мы познаем мир так, как его познает наш мозг. Строго говоря, чтобы понять, как устроен мир, надо узнать, как устроен мозг. Хотя сам вопрос, знаем ли мы, как устроен мир вокруг нас, — это вопрос с большой «бомбой» внутри. А откуда мы знаем? Какие у нас критерии? Наши глаза видят, уши слышат, руки ощупывают, носы обоняют… Но это необычайно узкий диапазон!

Черная точка на белой бумаге

Мир таков, каким мы способны его воспроизвести и описать. Описать — то есть воспользоваться языком. Другого способа у нас нет. Основой сознания и понимания являются нейрофизиологические процессы. Но… На самом деле совершенно неочевиден ответ, что является причиной чего: нейрофизиологические процессы причиной сознания или наоборот.

Сознание и понимание формируют у нас субъективный образ мира. Субъективный опыт, субъективная реальность — этого, похоже, нет у животных. Опять но… Но ведь мы не можем достоверно об этом узнать! Мы не можем спросить кота на очной ставке…

За последние годы благодаря мощной технике лавинообразно растет количество фактов, связанных с нашим мозгом. Кажется, еще полшага — и мы сможем описать мозг чуть ли не до одного нейрона. Современная аппаратура дает возможность исследовать не только больных, как было раньше, но и здоровых людей, мужчин и женщин (детей, конечно, не решаются подвергать какому-то риску). Возможности сегодня очень широкие. Существует, например, работа по исследованию мозговой активности человека во время синхронного перевода — прежде ничего подобного представить себе было нельзя. Сегодня мы имеем определенную картинку того, что творится в мозге человека, синхронно переводящего с одного языка на другой. Нам непонятно, как справляется мозг с одним языком. А что с ним происходит, когда языка два и больше? По нашей картинке видно, что мозг просто «горит» — все его силы брошены в дело. Недаром для синхронистов высокого ранга существуют жесткие ограничения на время работы — не более двадцати минут. Потом их выносят на травку подышать кислородом. Такого напряжения просто физически нельзя долго выдержать. Стало видно, что в такой работе задействованы не только речевые зоны мозга: очень велика, например, роль правого полушария, которое раньше считалось неречевым.

Однако совершенно очевидно, что вал данных нисколько не облегчает, а только парадоксальным образом усложняет нашу жизнь. Чем больше мы знаем, тем меньше понимаем. Сначала у нас была картинка, в которой все делилось на два (на правое и левое полушария мозга), потом — на четыре, теперь — на 188 или на 2088. Более того, картинка эта не статичная, а динамичная, а именно: во вторник мозг ведет себя так, а в среду — иначе. Очень много переменных. И непонятно, что делать с этой мозаикой. Можно было бы загрузить всё это в суперкомпьютер — пусть обсчитывает. Но он выдаст еще гору данных, и что с ними потом делать — опять непонятно.

Представьте себе обыкновенную черную точку на белой бумаге. Потом взгляните на нее в лупу. Потом в микроскоп. Точка уже будет «на себя не похожа». Потом взгляните в электронный микроскоп. Она уже будет не похожа ни на что.

Мы рассматриваем мозг все пристальнее. Гора фактов растет. В человеческом мозге — 140 миллиардов нейронов. Каждый из нейронов обладает ветвящимися щупальцами — аксонами и дендритами, число которых может достигать десяти тысяч у каждого нейрона. «Да это больше, чем звезд на небе!» — воскликнул знакомый астроном. Допустим, у нас появился прибор, способный рассмотреть каждый из элементов этой кошмарно сложной картинки. Что толку видеть все эти элементы? Проблема не в том, чтобы разглядеть, а в том, чтобы понять.

Главный вопрос — что делать с этими фактами? Факты поступают каждый день. В моей области, например, каждый день появляются новые статьи. Все это невозможно даже прочесть, не то что осмыслить, а ведь необходима еще и информация из соседних областей. Становится ясно, что мы зашли в тупик. Необходим рывок, прорыв. Наверное, нужен гений, который мог бы взглянуть на эти Монбланы, Эвересты фактов под совершенно новым углом зрения. Каким? Могла бы — сказала бы, предположила бы…

Язык и хаос

Совершенно неправильно описывать мозг с помощью компьютерной метафоры. Хотя скорости процессов компьютера сегодня уже в миллионы раз больше скорости протекания нервных процессов, компьютеру за мозгом не угнаться. И вот почему. Компьютер имеет адрес для каждой своей функции, а мозг — нет. Неожиданность и непредсказуемость поведения мозга противостоят однозначности и предсказуемости поведения компьютера. Неточность, приблизительность описания не снижают эффективности поиска для мозга и делают его невозможным для компьютера. Если бы мы знали, как язык умудряется разместиться в мозгу так, что им легко пользоваться, — мы бы, наверное, писали хорошие учебники, устроенные совершенно иначе, чем теперь.

Мозг — он самодостаточен. Не исключено, что и внешний мир ему не нужен. В геноме человека больше 80% генов работает на мозг. Он потребляет 20% энергии у взрослого человека и 50% — у младенца.

И кто кому подчинен — мозг нам или мы мозгу? Наша самость — это что? И у всех ли представителей нашего биологического вида эта самость имеется? У младенца осознания самого себя нет. Но оно должно появиться. Увы, каждый из нас сталкивался с такими взрослыми, у которых осознание самих себя напрочь отсутствует.

«Зашитые» в нас генетические программы отрицать невозможно. В этой области исследований факты тоже прирастают лавиной. Есть ли у нас ген языка? Спор продолжается. В августе 2006 года опубликованы данные исследования: сравнивали геном человека с геномом шимпанзе. Нашли такие участки генома, где изменения происходили в 70 раз быстрее, чем в среднем по геному. Но откуда, почему на этих участках произошло такое ускорение, которое повело «в сторону человека»? Есть такая точка зрения — произошла макромутация, которая привела к возникновению языка.

Но вокруг чего вся свистопляска? Ищут «ген человека». Генетики утешают (или огорчают…): если и найдут, то не раньше, чем через десятки тысяч лет.

А когда вы читаете о сенсациях — «Открыт ген гениальности, ген музыкальности, ген памяти!» — просто не верьте.

Мозг с помощью языка структурирует то, что нас окружает. Язык — лучшее средство для борьбы с атакующим нас хаосом. Да, это так. Но тут же перебью сама себя. Позвольте! А как быть с говорящими обезьянами, которых мы обучили нашему языку? А как быть с тем, что коты (и другие животные) нас понимают, а мы их — нет? Животные, много тысячелетий живущие бок о бок с человеком, — это вообще особый случай. С одной стороны, кошки и собаки сами по себе довольно высоко стоят на эволюционной лестнице, с другой — имеют уникальный опыт общения с человеком. Животные способны к межвидовой коммуникации (кошки и собаки понимают и нас, и друг друга), а человек к межвидовой коммуникации не способен.

Синтаксис обезьян

Основными формальными отличиями человеческого языка от языка животных и других биологических видов сейчас признаны два. Да, всего лишь два.

Первое — продуктивность. Язык организован иерархически. Из фонем строятся слова, из них — словосочетания, из них — фразы в неограниченном количестве. А у животных количество сигналов ограничено.

Второе — рекурсивность. Что это такое? Это способность языка порождать «вложенные» предложения и конструкции. Исходное предложение — например, «кошка съела мышь» — может быть за счет рекурсии расширено: «Ваня догадался, что кошка съела мышь», затем — «Катя знает, что Ваня догадался, что кошка съела мышь» и так далее.

Но тут-то нас и подстерегли говорящие обезьяны, о которых я уже упоминала.

Американские исследователи провели опыт — обучили обезьян человеческой речи. Разумеется, обезьяны не могут произносить, выговаривать человеческие слова, потому что их артикуляционный аппарат к этому не приспособлен. Но их обучали языку жестов. И что же? Они научились и продуктивности, и простейшему синтаксису. «Это дрессура! Это виртуозная дрессура!» — нередко говорят потрясенные свидетели. Но обезьяны научились. Они могут говорить не только в настоящем, но и в прошедшем и будущем времени. Они правильно употребляют лексемы «сейчас» и «потом», «я, ты, мое, твое». Они обучают этому языку своих детенышей! Они оказались способны к метафорическому переносу! Как это выяснилось? А вот как: они употребляли в качестве ругательных те слова, которым их обучили в прямом значении, — «грязный» («грязный пол»), «тупой» («тупой» в противоположность «заостренному»).

В общем, неприятно. Мы так не договаривались! Получается, что нет «провала» между нами, людьми, и другими биологическими видами. Приходится менять представление о нашем положении на планете?

Иосиф Бродский в одном из интервью высказал такую мысль: если то, что отличает человека, — это речь, то поэзия — это наша цель как биологического вида.

И я все больше об этом думаю.

Записала Елена ИВАНИЦКАЯ