В 2020 году Зальцбургский фестиваль отметит свое 100-летие. О миссии, событиях и новых форматах крупнейшего музыкального форума Европы президент фестиваля Хельга Рабль-Штадлер и его интендант Маркус Хинтерхойзер рассказали Наталии Сурниной и Илье Овчинникову.
— Был ли момент при подготовке фестиваля, когда вы все собрались, чтобы оглянуться в прошлое?
Маркус Хинтерхойзер: 100 лет Зальцбургского фестиваля — 100 лет европейской культуры. Это может казаться тяжелым грузом, но я воспринимаю нашу удивительную, богатую, ни с чем не сравнимую историю как истинный источник вдохновения. Интересно посмотреть на фестиваль в целом и выхватить отдельные моменты, знаковые с точки зрения политики или эстетики. Руководить Зальцбургским фестивалем — огромный труд, каждый год он должен представать в новом обличье. Совокупность этих обличий и есть его история.
Хельга Рабль-Штадлер: Мы часто говорим о том, в чем секрет неизменной привлекательности фестиваля. Во-первых, Зальцбург — очень красивый город, он сам по себе артист. Основатели фестиваля называли Зальцбург сердцем Европы, он находится вдалеке от суеты больших городов. В Москве, Лондоне или Париже тоже много прекрасных опер и концертов, но они не меняют город. А в маленьком Зальцбурге концентрация событий — 44 дня, 220 мероприятий на 16 площадках — превращает весь город в воплощение культуры. Все, включая таксистов и официантов, обсуждают, успешно ли прошла оперная премьера. Это делает Зальцбург маленькой моделью мира.
— Юбилейный буклет оформлен историческими фото. А как история присутствует в самой программе фестиваля?
М. Х.: Миссией фестиваля, каким его задумали основатели, было своего рода осмысление политической ситуации в мире, который тогда был максимально хрупок. Если вдуматься, то и сегодня фестиваль является отражением политики. Взять четыре новые оперные постановки — «Дон Жуан», «Электра», «Борис Годунов» и «Intolleranza 1960» Луиджи Ноно. На первый взгляд ничего особенного — подумаешь, Моцарт, Штраус. Но это не так, между ними есть взаимодействие. Мы начинаем с Дон Жуана и Электры — протагонистов, чей эгоизм непомерен, они живут в крайностях и идут к саморазрушению. «Дон Жуан» начинается и заканчивается смертью, это опера с ликом смерти. «Электра» — лихорадочный монолог женщины, одержимой убийством отца и жаждой мести. В них обоих нет ни эмпатии, ни любви.
В «Борисе» мы переходим на другой уровень. Это история без сильного протагониста, Борис — не герой, герой — народ, массы, способные вершить историю. И у Ноно нет одного протагониста, но есть тот, кто ведет к миру. Движение от «Дон Жуана» и «Электры» к «Intolleranza» — манифест гуманизма, сострадания, справедливости, толерантности. И я надеюсь, что он будет прочитан как политическое заявление.
Х. Р-Ш.: Высочайший уровень наших проектов тоже всегда был частью миссии фестиваля. Качество дает ощущение свободы. У Маркуса огромная фантазия, и он использует эту свободу, выстраивая программу от Моцарта к Ноно. Наш фестиваль огромный, мы не фокусируемся на какой-либо конкретной публике, к нам приезжают из 80 стран, в том числе 38 неевропейских. Вчера я изучала статистику заказов и видела, что человек заказывает «Тоску», потому что там поет Анна Нетребко, и «Intolleranza», потому что ему любопытно. Наше преимущество в том, что люди приезжают в Зальцбург на неделю, у них есть время и желание получить новый опыт. Не то что в Москве, когда человек приходит в театр с работы, уставший, едва выкроив три часа, потому что купил билет.
— Афиша фестиваля богата интересными комбинациями. Вы специально заботитесь о том, чтобы, например, «Тоска» шла в соседние дни с оперой Ноно?
М. Х.: Иногда обстоятельства диктуют афишу, но, как художественный руководитель, я стараюсь создать своеобразную систему навигации. Я не должен оправдываться, объясняя, почему мы ставим «Тоску»: мы ставим ее потому, что убеждены — это фантастическая опера. Навигационная система работает на пробуждение интереса, на соблазнение людей новым опытом: открыть для себя новую музыку, понять, для чего она написана, что хочет сказать ее автор. Прекрасно, когда публика с разными пристрастиями смешивается на фестивале, но главное — заставлять людей думать, а их сердца — биться. Это провокация, но не скандал. Скандал — ничто.
— Для вас всегда важны пересечения между оперной и концертной программами. Есть ли они теперь, помимо присутствия сочинений Ноно в обеих?
М. Х.: Это не дидактическая система, я не университет и не хочу никому преподать урок. Мы продаем 235 тыс. билетов, и превратить фестиваль во что-то гомогенное можно, только создавая внутренние связи. Если ты достаточно открыт, ты увидишь, как сочинения взаимодействуют, говорят друг с другом. Я устал разделять. Мы не в зоопарке: тут дикие животные — тут домашние, тут современная музыка — тут ветераны. Это все — искусство.
— Тема цикла «Духовная увертюра» в этом году — мир (Pax). Советский Союз постоянно воевал, но главной идеей официальной риторики оставалась борьба за мир. А сейчас даже на официальном уровне больше говорят о войне, чем о мире...
— Главная миссия Зальцбургского фестиваля, его ДНК — проекты, говорящие о важности мира. Да, есть войны, бедность, но мы должны показать миру нечто иное. «Духовную увертюру» мы начинаем с «Мира на земле» Шёнберга и «Военного реквиема» Бриттена, написанного в память о разрушенном нацистами соборе Ковентри. В этом цикле будут «Different Trains» Стива Райха, где речь об идущих в Освенцим поездах, будут «Black Angels» Джорджа Крама, музыка Ренессанса, сочинения Монтеверди, Штокхаузена, а в конце — хрупкая и тихая пьеса Ноно «La lontananza nostalgica utopica futura» для скрипки и фонограммы, которая заканчивается в полной тишине, в ситуации утопии. Надеюсь, что цикл как целое получится красивым и поэтичным.
— Маркус, если посмотреть на концертную программу и на оперную, возникает впечатление, будто их составляли разные люди. В концертной ясно виден ваш почерк, тогда как оперную могли бы составить и другие интенданты, нет?
Х. Р-Ш.: Мы не один год обсуждали, какова должна быть программа столетия. Но это не значит, что в 2017, 2018 и 2019 годах следовало делать менее важные программы, чтобы в 2020 году все сказали — вот, наконец! Конечно, мы спрашивали себя, что будет лучше для 2020-го, и одним из первых стоял вопрос о заказе новой оперы. Но Маркус сказал: мы единственные, кто может исполнить шедевр Ноно так, как никто другой, давайте поставим «Intolleranza». Это его единственное сочинение, не звучавшее в Зальцбурге, и оно созвучно времени.
«Дон Жуан» — первая опера в истории фестиваля, и все ждут ее новой постановки. «Электра» — опера наших основателей. Честно говоря, я бы предпочла «Кавалера розы» как более австрийскую по духу, но мы недавно ее ставили. «Дон Паскуале» был первой немоцартовской оперой на фестивале. Да, мы ставим их вновь, но в новом сочетании. Успех Маркуса в том, что он всегда находит неожиданные комбинации.
М. Х.: Ставить «Дон Жуана» очень трудно. Я много разговаривал с Ромео Кастеллуччи и Теодором Курентзисом о том, как делать эту оперу в 2020 году, что значит фигура Дон Жуана во времена #MeToo. Мне интересно заново открывать партитуры, которые кажутся забронзовевшими, стараться понять, что они говорят нам сегодня. Это так захватывающе и современно! Моцарт очень современен, никто в истории музыки не знал о человеке, мире, психологии, конфликтах и власти больше, чем этот парень из Зальцбурга.
— «Дон Жуан» — хедлайнер оперной программы. Значит ли приглашение Курентзиса на эту постановку, что фестивалем ему дан особый статус?
Х. Р-Ш.: Удивительно, у нас столько выдающихся дирижеров, но все говорят только о Курентзисе. Нынче в «Симоне Бокканегре» был Валерий Гергиев, один из лучших интерпретаторов Верди. Франц Вельзер-Мёст — выдающийся исполнитель Штрауса, он прекрасно делал «Саломею», «Любовь Данаи», «Кавалера розы», и я уверена, что его «Электра» будет потрясающе хороша. Мы не хотим создавать хайп вокруг одного дирижера. Хайп — это фестиваль, и все артисты в этом участвуют.
М. Х.: Но я действительно очень люблю Теодора, он один из самых удивительных музыкантов нашего времени. На протяжении шести недель он репетирует каждый день, работает над каждой нотой, каждой фразой — это истинная любовь к музыке. К Моцарту нет единого подхода, это сузило бы его гений, но среди разных способов постижения моцартовской вселенной Курентзис предлагает, на мой взгляд, наиболее интересный.
В драме наряду с традиционным «Имяреком» Гофмансталя будет мировая премьера — «Everywoman» Мило Рау, а концертом-открытием фестиваля, видимо, впервые в его истории дирижирует женщина — Мирга Гражините-Тила, что похоже на еще один манифест.
М. Х.: Обратите внимание и на многочисленные изменения в постановке «Волшебной флейты». Спектакль переезжает из Большого фестивального дворца в Дом Моцарта, и я рад, что впервые оперой на фестивале будет дирижировать женщина — Йоханна Мальвиц. Но не понимаю, почему должен все время это подчеркивать.
— Табеа Циммерман, гостья прошлогоднего фестиваля, сказала в интервью, что больше не выступает в Вербье, потому что там слишком много денег российских олигархов. Российские спонсоры играют все более заметную роль и в жизни Зальцбургского фестиваля. Не воспринимает ли кто-то из исполнителей это как проблему?
М. Х.: Все это преувеличено. Есть объективные вещи, неизменные для всех, а есть субъективные. Мы живем в опасной ситуации, когда объективность уступает место дискуссиям, которые всегда субъективны. Я не играю в эти игры. Должен ли мир классической музыки быть миром морали — что за постановка вопроса? Должен ли я исключить из афиши сочинения Джезуальдо, который убил свою жену и ее любовника? Или мне надо проверить все биографии на этот счет? История искусства — история плохих героев.
— В предыдущие годы цикл «Время с...» посвящался двум композиторам последнего столетия: Шостакович и Гризе, Уствольская и Фуррер, Энеску и Дюсапен. Почему на этот раз у цикла только один герой — Мортон Фельдман?
М. Х.: По-моему, к Фельдману нечего и некого добавить. Я считаю его одной из величайших фигур в музыкальной истории и в год столетия фестиваля хотел с помощью его невероятной музыки создать в церкви напротив фестивального комплекса — Коллегиенкирхе — зону тишины и созерцания. Объединить людей в чудесной церкви — прекрасный опыт.
— Не менее интересный опыт — серия концертов «Музыкальные моменты», программа которых неизвестна.
М. Х.: Программа есть, но названы только артисты. Все они мои друзья — Теодор Курентзис, Патриция Копачинская, Игорь Левит, Асмик Григорян и другие. Наш фестиваль — многотысячный, он интересен в том числе тем, что создает сообщество. Когда люди заказывают билеты на определенный концерт за несколько месяцев, они приходят с готовыми ожиданиями. А тут ты входишь в концертный зал и не знаешь, что услышишь. Я не зову на эти концерты экспертов, а обращаюсь к более широкой аудитории. И уверен, что им понравится, будь то Шёнберг или Шуберт. Я также уверен, что восприятие музыки будет абсолютно отличным от того, когда люди знают программу заранее.
— Такие концерты — новинка для Зальцбурга. Планируете ли вы в новом столетии искать новые форматы или площадки?
М. Х.: Нет, у нас достаточно площадок. Знаете, меня иногда приглашают на дискуссии о кризисе классической музыки и новых стратегиях, но классическая музыка не в кризисе. Она описывает кризис. А все эти псевдозаинтересованные люди, строящие стратегии, не имеют отношения к музыке. Играть квартет Бетховена в метро — нелепо. Я за то, чтобы играть музыку в подходящих залах с хорошей акустикой, я хочу слушать Бетховена серьезно. А эти стратегии — пойти туда или сюда, чтобы привлечь молодую аудиторию,— ерунда, вы этим никого не привлечете. Да, Струнное трио Шёнберга — это сложно, но сложность — это чудо, нет ничего красивее сложности! Мы не должны опускаться на уровень идиотов, где что угодно якобы можно объяснить в трех-четырех фразах. Нет, все сложно. Мадригалы Монтеверди чертовски сложны. И мы должны быть счастливы, что человечество владеет такими дарами.
Илья Овчинников
