Журналистка Александра Баязитова приговорена к 5 годам лишения свободы.
Можно, конечно, сказать – «ну, это явно лучше, чем 14 лет, которые изначально запрашивал прокурор».
Но так говорить не стоит.
5 лет - это невыносимо много для больной женщины, признанной виновной в ненасильственном преступлении.
Много лет назад я спросила у председателя Верховного суда РФ про дело, которое запомнилось ему не фабулой обвинения и не личностью обвиняемого, а персоной защитника. И он рассказал добрую историю про адвоката, который был немногословен и даже имел дефект речи. Так вот, защищал он мужчину, который после работы выпил и устроил дебош (травм ни у кого, слава Богу, не было). Прокурор запросил ему три года. Жена в зале плакала, просила суд простить непутевого мужа, потому что, если посадят – кто ж кормить семью-то будет. Но вот что сделал адвокат. Он просто встал, многочисленно помолчал, а потом вскинул руки вверх и выдохнул: «Три года!». Через несколько секунд: «Работяга!». Каждый раз, когда спрашивали его мнение, он вставал и произносил одно и тоже: «Три года!» «Работяга!».
Это была одна из лучших защит. Достаточно всего трех слов, чтобы «дошло», что три года – это целая вечность. Суд тогда (а одним из судей был сам Вячеслав Лебедев) приговорил дебошира то ли к штрафу, то ли к условному сроку.
Мне хочется, как тот адвокат, вскинуть руки и прокричать: «Пять лет! Женщине! Журналистке!»
Как мы вообще дошли до такого, что можем слышать эти цифры спокойно? Продолжительность жизни в России не то, чтобы увеличилась. Тогда почему в разы (!) выросли тюремные сроки, да еще и за ненасильственные преступления?
Статья УК «вымогательство» в 90-е годы звучала страшно, потому что сразу возникал образ бандитов в масках, которые с утюгом у живота или «обрезом» у затылка требуют денег. Сегодня такое тоже случается, но крайне редко. Журналистка Баязитова потерпевших не тронула пальцем, она их даже в глаза не видела. Кто-то заметит, что словом можно убить так же, как топором. Спорно. Но возможно, если речь идет о распространении личной информации, которую человек всю жизнь скрывал, и которая разрушила его семью. Однако, в данном случае ничего подобного не было, и потерпевший ни о чем подобном не говорил. Более того, он сам просил суд не приговаривать Баязитову к реальному сроку, сказал, что принял извинения, и этого достаточно. Тогда почему, несмотря на это суд назначил целых пять лет?
Статья 43 Уголовного кодекса РФ гласит, что «наказание применяется в целях восстановления социальной справедливости, а также в целях исправления осужденного и предупреждения совершения новых преступлений». Восстановлена ли социальная справедливость этим приговором? По мне так она нарушена в отношении самой Баязитовой. И началось это в тот момент, когда больную женщину зачем-то поместили под стражу.
Помню, как впервые увидела ее в СИЗО (была там в качестве члена ОНК Москвы).
Ее жилище — небольшая камера с четырьмя двухъярусными кроватями. Тогда ее место было наверху (все остальные были заняты). Каждый раз, когда Баязитова залезала на второй ярус железной кровати и потом спала там без ограничителей (то есть рискуя в любой момент упасть и разбиться), еще не будучи осужденной, эта самая социальная справедливость нарушалась.
Потом заключенные-девушки, видя ее состояние, предлагали ей место внизу, но она посчитала, что нехорошо с ее стороны было бы сгонять кого-то. И только в одном этом поступке было больше порядочности, чем в требовании следствия держать журналистку в СИЗО до приговора.
У Александры есть тяжелое заболевание, находиться в СИЗО с ее болезнями, по сути, противопоказано. Здесь ведь духота, нет возможности посещать привычных врачей, питаться правильно и т.д.
В другой свой приход я отметила еще одну особенность Баязитовой: она всегда просила не за себя («обо мне-то говорят, помнят»), а за других («а вот ей как бы помочь»), указывая на пожилых женщин. Уже два этих поступка Баязитовой могут свидетельствовать, что она точно не потеряла человеческий облик.
Но о душевных качествах и характере Александре гособвинении и суд могли не знать (хотя это, по идее, рассматривается на процессе и должно учитываться при вынесении приговора). А вот что точно они знали – ее диагнозы, в числе которых сахарный диабет, потому что медицинских справок в деле великое множество.
Конечно, 5 лет – лучше, чем 14. В принципе, уже совсем скоро, когда приговор вступит в силу, Александра может подать на УДО. И эту просьбу, скорее всего, удовлетворят. Но в этом тоже кроется дьявольский фокус системы. Попросить об условно-досрочном освобождении может лишь тот, кто признал свою вину. Баязитова вину не признала. А значит, ей надо либо изменить своей совести, либо подавать апелляционную жалобу, которая, с учетом «космических» скоростей нашего правосудия, будет рассматриваться не завтра и не послезавтра. Вот такой непростой выбор.
Ева Меркачёва
