Нонна Мордюкова: “Славочка, я тебя прощаю за все”

Они расстались около полувека назад. Такие разные. Лед и пламень: кубанская казачка и тихий павловопосадский паренек. Казалось бы, отгорело, отболело. Однако почему-то до сих пор многие уверены: ближе Нонны у Тихонова никого не было; сильнее, чем Славу, Мордюкова никого в своей жизни не любила. И актриса подтвердила это в своем интервью.

Характер — нордический, выдержанный.

С товарищами по работе поддерживает хорошие отношения. Безукоризненно выполняет служебный долг. В связях, порочащих его, замечен не был…

В рейхсканцелярии практически не погрешили против истины. О том, что Штирлиц еще и потрясающий артист, догадывался разве что Мюллер. То, что в него была влюблена половина женщин всего Советского Союза, знаем только мы.

Вчера страна отметила юбилей Вячеслава Тихонова, а накануне «МК» поговорил с самыми близкими его женщинами. Может, они раскроют секрет всенародной любви к актеру?

Почти весь прошлый год Нонна Викторовна провела в больницах. Врачи оценивали ее состояние как крайне тяжелое, осторожно воздерживались от оптимистических прогнозов. «Организм у Нонны крепкий, она все равно победит!» — повторяла как заклинание ее младшая сестра Наталья. И она победила! Сегодня сильная женщина и великая актриса — собеседница «МК».

«У нас нет причин общаться»

— Нонна Викторовна, как вам сейчас живется?

— Живется хорошо. Я сейчас подлечиваюсь, хорошими врачами. Они приезжают, новинки на мне всякие пробуют. Особенно дружу я с двумя женщинами: одна академик, а другая — маленькая такая, «кукленок» ее называю, — тоже врач. Мы любим почаевничать, потрепаться за жизнь…

— Так самое главное, чтобы было с чем чаек попить.

— Да, жизнь непростая сейчас. У меня были кое-какие деньжата на книжке. А потом началась эта перестройка, и как из рук вырвали. Кое-что пришлось продать. Вот я, например, получила «Нику» — конечно, продала машину «Москвич», которая за нее полагалась. Так и крутимся: здесь немножко подхимичишь, там. Вот у меня шубка одна есть ненужная. Скажу, моя сестра продаст. Ну и поживем пока.

— Вам разве никто не помогает?

— А как помогать-то? Нет, ну бывает иногда. Вот Лужков прислал четыре тысячи с половиной. Потом из Уфы священник приехал, привез мне денег. Но хватает, конечно, только на питание. Цены ведь дорожают — прямо ужас…

— Вы что же, и в магазины ходите?

— Нет, я с сестрой живу родной — Наташей. У нее муж умер, свекровь умерла. Остался только сыночек — но он уже самостоятельный дядька. И она переехала пока жить ко мне, очень мне помогает — просто святая. Она знает все рецепты и все записывает: кто звонил, чего звонил. Так что такой вот у меня свой домашний секретарь.

— Но гулять-то выходите, Нонна Викторовна?

— Не-е-ет! Гулять — это же сразу облепят. И аж на голову сядут. Нет, я гулять не буду, я и здоровой это ненавидела. Что это такое — гулять?

— Что же, совсем на улицу не выходите?

— Не выхожу. Я на балконе постою, подышу свежим воздухом. И назад.

— Нонна Викторовна, ну а первую свою любовь вы не забываете, с Тихоновым общаетесь?

— А у нас нет причин общаться. Если бы встретились в какой-нибудь картине, с удовольствием бы пообщались. А так что же? У него забот очень много, он общественную жизнь ведет. И гимнастику любит делать…

— Откуда же знаете тогда?

— Знаю… Ну, поговорили как-то по телефону. Можно было еще и еще говорить. Но тогда надо сесть, с чайком или с каким-то винцом хорошим. И тогда уже поговорить в полную силу о жизни.

— Вы хотели бы?

— Хотела бы. Но с какой стати я буду выражать это свое пожелание? Я все-таки женщина…

«Мы слишком рано поженились»

— Нонна Викторовна, вы прожили с Тихоновым 13 лет. Каким он мужем был для вас?

— Да он, бедный парень, влип! Он совсем ко мне не испытывал интереса, это я, завороженная его красотой, закружила ему голову. Славе было 16 лет, а мне 18, когда мы поступали в Институт кинематографии. И с той поры мы, голубчики, как взялись за руки, так и дошли на третьем курсе до загса. А какие мы муж и жена?! Жениться надо все-таки лет в 25, в 27. А тут — молоко еще на губах не обсохло, а уже поженились. А как это, с чем это едят — мы же и понятия не имели… Я плакала иногда, мне казалось, что паренек он невнимательный. А он хлопал дверью — недоволен был, что после спектакля поздно возвращалась. Ну, молодые были очень…

— Вы не ревновали — такой красавец же, полстраны было влюблено?

— Да нет, он не из таких. Слава по сторонам не смотрел, думаю, и не изменил мне ни разу. Да и я ему. У него было на счету всего три женщины. Если считать двух жен даже.

— У вас остались на него обиды?

— Остались, но я же не буду их перечислять. Сейчас думаю только, что не повезло нам, что в 20 лет поженились, что оба неопытные были. И развивалась семейная жизнь наша коряво. Всегда в долгах как в шелках, еле перебивались от зарплаты до зарплаты. С ребенком, в проходной комнате — через нас чужие люди туда-сюда ходили. Тяжело, в общем, жили — когда разводились, даже делить нам нечего было. Но, правда, мы были сильно-сильно увлечены мастерством киноактера. Слава был «пятерочник», он роскошно играл в институте на курсовых спектаклях. И меня тоже хвалили. За Катюшу Маслову, за Катерину в «Грозе». Чуть ли не «Браво!» кричали.

— Как думаете, если бы жизнь вас свела не тогда, а хоть десятью годами позже, все было бы по-другому?

— Понятия не имею. Я даже не знаю, как он там сейчас хозяйствует, как семья его. Вроде, говорят, нормальная, вроде все хорошо. Слава очень любит маленьких детей. И, к сожалению, частенько болеет сердечко у него, работать сложно. Сейчас вроде у него нет уже больших ролей. Так, снимется где-нибудь в крохотной ролишке — лишь бы только подзаработать немножко. Это ведь у нас целая трагедия. Были когда-то фильмы, были такие сборы, подкрепляли страну деньгами. А сейчас ни у меня, ни у него, ни у кого из того поколения денег нет.

— Нонна Викторовна, а вы думаете еще о новой роли?

— Мечтаю.

— Что именно хотелось бы сыграть?

— А я не знаю. Понятия не имею, что сейчас могут запустить. Они же как космонавты, никто не знает, что они там делают, к чему готовятся. Ну а потом, вы знаете, когда актриса полгода проболела, от нее же отворачиваются. Все хотят иметь здоровых актрис, а я хожу в больных, про меня небось думают, что я уже и сыграть не могу, кто знает. Правда, сейчас приближается празднование картины «Комиссар»: там будет музыка Шнитке, которая была в картине использована, оркестр огромный из Голландии, Аскольдов из Швеции прилетел. И дай бог мне сил, чтобы я не осрамилась, выступила складно, без ошибок. Вот выйду на сцену, так они скажут: глянь — живая! Может, кому-нибудь мысль какая и придет.

— Фильмы сейчас какие-то смотрите новые?

— Только те, что по телевизору показывают.

— Ну и как вам?

— Ненавижу. Я ненавижу… Ну как «почему», вы сами знаете почему. Вот эта, как она называется: кала, кала… Наташа, как это называется? «Камеди клаб»? Вот это для меня символ гадости и моей ненависти. А фильмы… Фильмы разные. Но, конечно, лучшие фильмы были советские — той поры, нашей.

— Где вы в главной роли? Их пересматриваете иногда?

— Ой, да эти чего уж теперь смотреть, они мне уже надоели… Нет, я сейчас только о здоровье думаю. И все. Не знаю, чего меня ждет. Эх, то ли раньше было…

«Тихонов у меня один родной мужчина»

— О чем вам приятно вспоминать? И есть ли в этих воспоминаниях место Тихонову?

— А как же! Такой случай помню. Снимается картина «Война и мир», давным-давно мы уже разошлись. И вдруг звонит мне. «Ты знаешь, мне нужно от тебя 30 минут времени». Ну я вышла, в его машину села — у него всегда черная «Волга» была. Поехали мы на Воробьевы горы, остановились. Ночь. Он говорит: «Прямо не знаю, что делать с этой сценой, — речь шла о смерти Андрея Болконского. — Как ее играть? Я ведь даже не видел ни разу, как люди умирают». А я тоже снималась в этой картине, небольшую хорошую ролишку там сыграла. Так я замучилась с Бондарчуком, царствие ему небесное. Он был такой одержимый, он плевал на всех, будь ты хоть трижды раскрасавица или гениальная какая. Мел все равно как бульдозер, такой сильный характер был. И что-то там у них со Славой не заладилось, на съемке инцидент произошел. Он говорит: «Я чувствую, что и он не знает, как должен умирать Андрей Болконский. И что мне делать, как быть? Я же не могу хлопнуть дверью, как он может, я не могу голос повысить». А я же городская сумасшедшая, из меня иногда искорка выскакивает неожиданно. «Слышишь, Слава, — говорю, — не мучайся. Ты когда будешь умирать уже, вот последние секунды, ты лежи спокойно. И вверху-вверху, под солнцем прямо, найди спускающегося по паутине червячка маленького. Ну, прифантазируй. И ты будешь всматриваться в него: как он ползет, ползет. Будешь думать: вот сейчас, через некоторое время, он поползет по мне. Но я уже этого не почувствую…» Вот, понимаете, все время из меня такая чертовщинка выскакивает. Он так меня благодарил! Возвращаемся назад, спрашивает: ты торопишься? «Да так, — говорю, — завтра в полседьмого вставать, съемка у меня». Он завел мотор. Я положила свой кулак на колено. И сильно-сильно вдавила его в ногу. Всегда боялась ездить с ним на машине. Это у меня осталось еще с тех пор, когда мы нищими были…

Знаете, уж очень Славочка хотел машину. Еле-еле наскребли на «Москвич», я в первый раз в машину села. А он наглец такой — с виду вроде скромный, а иногда такие номера выкидывает! Водить толком еще не умел, а вот завел мотор — и полный вперед. Бесхитростно так, как будто в тачке какой едет. А там же движение! Я аж взмолилась: «Слава, останови, давай обсудим…» Он не останавливает: красный сидит, губы кусает. «Я, — говорит, — сейчас выберу какую-нибудь машину, буду ехать за ней: куда она, туда и я». А потом берет мою руку, снимает кулак с ноги и кладет его на сиденье. Мы долго за этим дядькой ехали, пока не попали на Большую Пироговскую, где жили тогда. А на Пироговской что — лафа, там улочка — как сельская, машин нет совсем. Вот тогда я выдохнула: «Ух, доехали». И вы знаете, шли годы. И когда мне приходилось садиться к нему в машину, он не глядя брал мой кулак и клал его на сиденье. Улыбался еще. «Когда же, — говорит, — перестанешь бояться? Вон твои подруги уже сами за рулем». Но у меня этой стихии не было, я боялась… Хотя сейчас с ним бы села…

— А если бы встретились с Вячеславом Васильевичем, что бы ему сказали?

— А давайте скажу. Может, прочитает… Славочка, дорогой! Вот и кончилась наша молодая жизнь. Теперь у нас внуки, теперь нам ненужные сценарии какие-то дают читать. Теперь нам лучше всего классикой заняться. По линии чтения. Газеты за все эти годы пытались разнюхать о нас с тобой какие-то скандалы. Ничего этого не было… Я скажу тебе, Слава, я благодарна тебе, что ты по телевидению поздравил меня с юбилеем. И прощения попросил у меня. Я тоже тебя поздравляю. И тоже тебя, Славочка, прощаю за все, чем была недовольна. Ты один у меня родной мужчина. И был, и есть. А теперь я рада за тебя, что ты загружен хорошими людьми. Внуки у тебя, жена простецкая такая. Она иногда мне позванивает. Но с ней невыгодно общаться — очень долго любит разговаривать, и мне приходится ее останавливать… Я тебя целую, Славочка, в щечку. Желаю, чтобы твои близнята были здоровы. И ты между ними молодел и здоровел. Еще раз целую тебя. Нонна, бывшая твоя…

Если бы не Светлана Дружинина, Тихонов мог в кино и не состояться. На главную роль в фильме «Дело было в Пенькове» пробовались аж 13 актеров. Репетировали сцену с поцелуями — молодой актрисе больше всех приглянулся Вячеслав.

— Хотя у Тихонова была не слишком удачная проба. Он очень нервничал и оказался самым зажатым. Но когда к нам пришел 13-й актер, я взбунтовалась. Так и сказала: «Я больше ни с кем целоваться не буду, иначе я не выйду замуж!» И когда Ростоцкий спросил нас: ну и кого же вы хотите видеть? — мы с Майей Менглет не сговариваясь назвали Тихонова, едва ли не хором сказали: «А он очень красивый». Но удивительно, что он очень не любил своего роскошного лица, жестко обошелся со своей красотой. Как только появился в гримерной, первое, что сделал, — взял бритвенный станок и выбрил себе половину шикарных своих соболиных бровей. Потом помазюкал их зубной щеткой, чтобы они стали выцветшими, надел кепончик, который снял со сторожа… И мы все закричали: «Господи, как ты похож на Петю Алейникова, ты просто Ваня Курский из „Большой жизни“!» Он так лукаво улыбнулся…

Про Ларису Лужину Высоцкий пел: она была в Париже. Но добиться взаимности от нее так и не смог. Ничего не получилось и у Тихонова. Вернее, у его героя картины «На семи ветрах»: Света Ивашова, которую играла Лужина, красивого ухажера отвергла с негодованием.

— Тихонов мне казался высокомерным, я думала, он не воспринимает меня как актрису, относится с пренебрежением. Вот снималась какая-то сцена: мне он ничего не говорил — сразу шел к Ростоцкому. Однажды я не выдержала: «Вячеслав Васильевич, если вам что-то неудобно, то говорите мне об этом, а не режиссеру». И потом мы долго еще с ним не разговаривали. Не пригласила я Тихонова и на свой день рождения, хотя у меня в общежитии собралась почти вся съемочная группа. Так он через Ростоцкого прислал мне коробку конфет и милую открыточку, в которой написал хорошие слова и как бы попросил у меня прощения… До сих пор помню, как на творческих встречах женщины ко мне подходили. «Как же так, — говорят, — с таким красивым артистом снимались и даже ни разу не поцеловались с ним?» Я им в шутку отвечала: «Да я-то и не против была поцеловаться…» На 40-летии картины рассказываю эту историю — встает Слава: «Давай сейчас поцелуемся! Хоть через 40 лет». И все-таки мы с ним поцеловались!

Если Тихонова боготворил почти весь слабый пол, то в Анастасию Вертинскую была влюблена половина мужского населения страны. В «Войне и мире» народные любимцы побыли немножко мужем и женой. И разошлись как в море корабли.

— Публика, наверное, хотела, чтобы две половины сошлись. Но я все-таки была героиня классических произведений, а он — герой современный, поэтому, наверное, мы больше и не пересекались. На съемках я видела, что он был очень озабочен ролью. Вообще, Тихонов мне показался чрезвычайно скромным человеком. При том что, конечно же, был уже звездой. Теперь эти два понятия: «талант» и «скромность» — не идут вместе, считается, если ты талантливый и скромный, то ты какой-то урод.

Людмила Савельева, в отличие от Наташи Ростовой, об амурах и не помышляла. Говорит, не до того было. На съемочной площадке, дескать, толпилось огромное количество толстоведов, которые тщательно следили, чтобы никакой отсебятины не было.

— Может, оттого, что он такой скромный и порядочный, и были у него проблемы с ролью. Князь все-таки — это князь, Бондарчук от него очень много требовал: выправки, лощености какой-то, что было Тихонову не близко. Он же после «Оптимистической трагедии» к нам попал, где играл бесшабашного революционного матроса. И потом, он совершенно не умел танцевать — все ноги мне отдавил, пока не научился.

Фильм «Доживем до понедельника» в 68-м году признали лучшим в стране. А его героиню — одной из красивейших актрис советского кино. Самый популярный слух того времени: на самом деле Ирина Печерникова — жена Вячеслава Тихонова.

— Мы все были влюблены или в Тихонова, или в Стриженова. Я относилась к первым. Поэтому кинопробы просто не помню, а первый съемочный день, напротив, запомнился на всю жизнь. Я шла на встречу с небожителем: паралич был полный, даже мозгов. Но случилось чудо: передо мной стоял спокойный, серьезный, очень доброжелательный и тактичный человек. Конечно, очень красивый, что смущало. Чего только режиссер не делал, чтобы убрать этот барьер неловкости. Окончательно смущение пропало, когда однажды меня взяли на хоккей. У Тихонова с Ростоцким было две страсти: рыбалка и хоккейный «Спартак». Помню, спартаковцы играли с ЦСКА, съемка у нас быстренько свернулась. И на хоккее я увидела другого Тихонова. Они с Ростоцким как дети были — просто два радостных светящихся ребенка, орали без умолку…

Светлана Светличная — женщина с большой фантазией. Перед каждой съемкой чуть ли не насильно влюбляла себя в партнера. Только так, казалось актрисе, она может прочувствовать свою роль. Воображала, будто тает в жарких объятиях Николая Рыбникова, Олега Стриженова. А если вспомнить, какими глазами ее Габи смотрела на Штирлица!..

— А что тут удивительного — в Тихонова были влюблены все женщины Советского Союза, в том числе и Светлана Светличная. Конечно, при первой встрече я тушевалась, Тихонов ведь тогда уже был героем № 1, плюс еще разница в возрасте. Я так и не смогла перейти с ним «на ты», на съемках он держался особняком, был сам по себе. Но начали репетировать, я представила, что могла быть влюблена и по жизни в этого человека. Честно скажу, мне не сложно было играть влюбленность, я себя не насиловала. Есть в нем какая-то загадка. Если бы была влюблена и хотела бы жить с ним, я попыталась бы ее разгадать.

К Элеоноре Шашковой после «Семнадцати мгновений весны» навечно приклеилось клеймо «жена Штирлица». Сам Тихонов выделил актрису среди прочих, назвав «моя любимая жена», хотя в кадре они не сказали друг другу и слова. Может, как раз за это…

— Мы должны были сниматься отдельно, это я вдруг закапризничала: «Ну как, я не вижу актера, не вижу его глаз. Как играть?» И он пришел. Хотя это был чуть ли не единственный его выходной за полгода. Сел у камеры, я смотрела в его глаза. Глаза замечательные, красивые, сине-серые. Такие, что оторваться было невозможно. А на следующий день он тоже сказал, что не может без меня сниматься. Знаю, что на творческие встречи он возил только эту, нашу сцену. Зрители были уверены, что я его жена. Спрашивали: «Тихонов — ваш муж?» «Нет, — улыбалась я, — у меня есть свой муж». Хотя Слава должен знать, что в моем сердце, наравне с близкими и родными, всегда есть для него уголок…

Дмитрий Мельман