В прокате «Дождливый день в Нью-Йорке» Вуди Аллена. Высмеяв культурную мифологию Барселоны («Вики Кристина Барселона», 2008), Парижа («Полночь в Париже», 2011) и Рима («Римские приключения», 2012), Вуди Аллен пошел ва-банк, доказав, что ради красного словца не пожалеет даже родной город. В сообщничестве с великим оператором Витторио Стораро он прогулялся по мифам, связанным с обожаемым им Манхэттеном и интеллектуальным кино Нью-Йорка — прежде всего, своим собственным
«Дождливый день в Нью-Йорке» — прелестный водевиль. Но, говоря о новом фильме Вуди Аллена, невозможно не сказать и о том нелепейшем водевиле, который сложился вокруг него. Презрев и деловую этику, и презумпцию невиновности, американские прокатчики разорвали контракт с Алленом, а четверо исполнителей, включая актеров первого плана Тимоти Шаламе и Селену Гомес, передали свои гонорары благотворительным фондам помощи жертвам сексуального насилия. Поводом для этого стали не доказанные в суде обвинения в «сексуальных прикосновениях» к семилетней приемной дочери, выдвинутые против Аллена четверть века спустя после предполагаемого прегрешения. Зато европейские зрители и критики приняли «Дождливый день в Нью-Йорке» с восторгом.
Гэтсби (привет Скотту Фицджеральду) Уэллс (Тимоти Шаламе) и Эшли (привет «Унесенным ветром») Энрайт (Эль Фэннинг) учатся в пафосном колледже Ярдли. Он изучает что-то эзотерическое вроде политологии. Она метит в пулитцеровские лауреаты, хотя всего лишь редактирует студенческую газету. Он — из семьи финансовых «аристократов» с Пятой авеню. Она — из семьи аризонских «баронов». Не то чтобы мезальянс, но впору воскликнуть: Запад есть Запад, Восток есть Восток. «Запад» и «Восток» в данном случае обозначают декадентский Нью-Йорк и полнокровную, «глубинную» Америку.
Он носит волосы до плеч и переутомленное для двадцатиоднолетнего юноши лицо, чертовски удачлив в покере и наигрывает на фоно в гостиничных барах. Курит сигареты в длинных мундштуках, целуется на «четверочку из десяти», зато знает магические слова «Реми де Гурмон» и «Ортега-и-Гассет». У нее здоровый, как у Ниф-Нифа, цвет лица, резвость необъезженной кобылки и приступы нервной икоты в минуты сексуально-интеллектуального восторга. Впрочем, слова «Жан Ренуар» и «Акира Куросава» у нее тоже отскакивают от зубов.
Он знает как свои пять пальцев Манхэттен, обрыдлый — ох, уж эти мамочкины ежегодные осенние приемы — хуже горькой редьки, но жить без волшебной атмосферы выхлопных газов не в состоянии. Она бывала на острове мечты лишь дважды в детстве и больше всего на свете мечтает прокатиться в карете вокруг Центрального парка: привет героям «Манхэттена» (1979), лучшего — отныне и во веки веков — фильма Аллена. Короче говоря, Эшли — «сама чистота», как восклицает очередной старый кинокозел, пытающийся затащить ее в койку.
В общем, романтический уикенд на Манхэттене навевает Гэтсби и Эшли розовые грезы. И все было бы расчудесно, если бы не проклятый дождь и еще более проклятое интеллектуальное кино. Эшли добилась интервью у кинокозла Ролана Полларда (Лев Шрайбер, похожий на Романа Полански), разыгрывающего перед свежей аризонской тушкой припадок творчески-экзистенциального кризиса, незаметно переходящего в запой. Коготок увяз, всей птичке пропасть. Где Поллард, там и его сценарист Тэд Давидофф (Джуд Лоу, похожий на Вуди Аллена более, чем мог бы походить на себя сам Вуди). У Тэда — своя версия экзистенциально-творческого кризиса: жена изменяет ему с его лучшим другом Лифшицем. Заметим в скобках, что Аллен, несомненно, знаком с забытым водевилем Ильфа и Петрова, где участники веселой вечеринки страшились явления ужасного ревнивца Лифшица, колошматившего в дверь, что твой Каменный гость, но оказавшегося на поверку тишайшим и тщедушным очкариком.
Ну а где Давидофф, там и секс-символ Франциско Вега (Диего Луна, похожий на Джонни Деппа в роли капитана Воробья). А где Вега, там и папарацци, и вроде бы бывшие, да бывшие не совсем, подружки, врывающиеся на экран в самую неподходящую минуту. Бедолаге Гэтсби остается только обыгрывать в покер в прокуренных номерах суровых мужчин, похожих на свиные окорока, и целеустремленно надираться. Корешиться с неотразимыми отельными шлюхами, вытаскивать из семейного шкафа скелеты, звонко громыхающие костями, и учиться целоваться «на десяточку».
И это лишь малая часть из того, что творится в фильме, выстроенном по канонам глупейшего и обаятельнейшего водевиля. Его прелесть — прелесть коктейля, сбитого Алленом из искренней любви к Нью-Йорку и ужаса перед мифом Нью-Йорка, которого без фильмов самого Аллена, скорей всего, и не существовало бы. Все идет под нож нежного сарказма, буквально все. От мелодий Чарли Паркера до гламурного романтизма старого кино, где герои назначали свидания на Центральном вокзале или под часами в Центральном парке. От напускного интеллектуализма талантливых, надо полагать, людей, использующих свою славу как орудие соблазнения, до той самой кареты. Манхэттен тут, одним словом, одновременно настоящий и поддельный Манхэттен. Столь же настоящий и столь же поддельный, как Барселона, Париж, Рим и искусство кино.
Михаил Трофименков
