Утопии и антиутопии — жанр известный и популярный, история его давняя.
Утопии рисуют светлое будущее, антиутопии — тёмное. Поскольку, как заметил однажды любимый мой Набоков, «невзгоды ждать не заставят, беда не забалует, и лавина, остановившаяся, вместо того чтобы снести горную деревушку, поступает не только противоестественно, но и безнравственно», антиутопии нам
Жанр, так сказать, локальных, российских антиутопий в литературе до недавнего времени был представлен довольно слабо. Вспоминается разве что «Москва 2042» Владимира Войновича, где он традиционно бичует А.И. Солженицына и некоторые перестроечные реалии, — сейчас эту книгу читать довольно скучно.
И вот эстафету подхватил Владимир Сорокин.
Этот прославленный автор постмодернистских садюшек (в
Итак, время действия — 2027 год. В России — смесь феодализма и сталинизма, система насквозь коррумпированная, лицемерная и жестокая. Иерархия «высших» и «низших», общество «властей предержащих» и «лукавых рабов» — так в нашей стране было, так есть, так, получается, и будет?
Чего ж не быть, если всё всех устраивает. «Плох тот солдат, который не хочет быть генералом», — и плох тот раб, который не мечтает стать рабовладельцем.
Книга «День опричника» это ярко подчеркнула — и уже за одно это достойна остаться в истории. В Интернете я читал, что многие молодые читатели сочли «обличаемого» персонажа (главного героя, от чьего лица ведётся повествование) образцом для подражания. (Многих смутил только один момент — «вот его бы исключить, а остальное нормально». О чём речь? А дочитайте «День опричника» до конца.)
В самом деле — этот персонаж, опричник Комяга, типичнейший «герой нашего времени». Ничего другого в качестве примера наше время — а вовсе не 2027 год — и не предлагает.
Этот самый главгерой, опричник Комяга, мало чем отличается от опричников поры Ивана Грозного. То же самое, конечно, относится и к вполне современным, реальным «браткам», «оборотням в погонах», ну и прочим «хозяевам жизни». Совершенно неважно, похож ли опричник времён Ивана Грозного на современного коррумпированного хряка в «Мерседесе» («Ламборгини», «Майбахе») или наоборот. Один характер в разных исторических реалиях. Можно считать это, если угодно, реинкарнацией.
Пример царёва опричника, продажного «силовика», зажравшегося чиновника и так далее (словом, халдея в терминологии Виктора Пелевина) весьма соблазнителен для многих «малых сих».
«Прикладываю ладонь к замку „мерина“, крыша прозрачная вверх всплывает. Усаживаюсь на полулежащее сиденье черной кожи. Пристегиваюсь. Завожу мотор. Тесовые ворота передо мной растворяются. Выезжаю, несусь по узкой прямой дороге, окруженной старым, заснеженным ельником. Красота! Хорошее место. Вижу в зеркало свою усадьбу, удаляющуюся. Добрый дом, с душою. Всего семь месяцев живу в нем, а чувство такое, что родился и вырос тут. Раньше имение принадлежало товарищу менялы из Казначейского Приказа Горохову Степану Игнатьевичу. Когда он во время Великой Чистки Казначейской впал в немилость и оголился, мы его и прибрали к рукам. В то лето горячее много казначейских голов полетело. Боброва с пятью приспешниками в клетке железной по Москве возили, потом секли батогами и обезглавили на Лобном месте. Половину казначейских выслали из Москвы за Урал. Работы много было… Горохова тогда, как и положено, сперва мордой по навозу вывозили, потом рот ассигнациями набили, зашили, в ж…у свечку воткнули да на воротах усадьбы повесили. Семью трогать было не велено. А имение мне отписали. Справедлив Государь наш. И слава Богу».
Не правда ли, для многих в России это идеал. А стало быть — и залог того, что ничего в нашей стране меняться не будет. (Это в значительной мере воспитывается армией, недаром её в этом плане называют «школой жизни»: сегодня ты «дух», зато завтра станешь «дедом».) Вот максимум, к которому должен стремиться человек в здешних, определённых раз и навсегда «правилах игры».
***
Тоталитарный режим, описываемый Сорокиным, как ни странно, в некотором роде либеральнее современного — например, легализованы лёгкие наркотики:
«Государев отец Николай Платонович в свое время великий указ издал „Об употреблении бодрящих и расслабляющих снадобий“. По указу этому кокоша, феничка и трава были раз и навсегда разрешены для широкого употребления. Ибо вреда государству они не приносят, а лишь помогают гражданам в труде и в отдыхе. В любой аптеке можно купить золотник кокоши за стандартную государственную цену — два рубля с полтиною. В каждой аптеке обустроены и стойки для того, чтобы рабочий человек мог с утра или в перерыв обеденный нюхнуть и бодро отправиться трудиться на благо государства Российского. Там же продаются и шприцы с феничкой бодрящей, и папиросы с травой расслабляющей. Траву, правда, продают токмо после 17.00. А вот герасим, кислуха, грибы — действительно народ травят, ослабляют, разжижают, обезволивают, тем самым государству вред нанося. Запрещены они посему на всей территории России».
Таким образом, запретные галлюциногены становятся диссидентской усладой. В «Сахарном Кремле» люди, обиженные властью, собираются на особые тайные встречи, где принимают особый наркотик и видят себя в галлюцинациях волками-оборотнями, сжирающими царскую семью (рассказ «Андеграунд»).
А опричники «торчат» от особых «китайских рыбок», и люди, которые обращаются к ним с просьбами, знают, что это лучшая взятка. Тут уже другое дело — групповой «глюк» опричников: они видят себя Змеем Горынычем (каждый опричник — голова дракона), что летит на «бездуховный» Запад, насилует, сжигает, сжирает там всех.
Легализована в тоталитарном обществе, описываемом Сорокиным, и проституция. Ей в сборнике «Сахарный Кремль» посвящён рассказ «Дом терпимости».
«- Застоялись кобылки наши без тебя, свет Иван наш Володимирович, — гладит гусар-девица тяжкую длань Охлопа. — Засыхают красны девицы, кручинятся.
— Не верю! — колышет живот свой Охлоп. — Аль столбовая да земская сволочь к вам не захаживает?
— Всех повыгнала, всем отказала тебя ради, господин наш!
— Уважаешь, стало быть, опричников?
— Как не уважать слуг государевых? На вас Россия-матушка держится!
— Молодца! Ну, хвались!
Идет по кругу девичьему главнокомандующая:
— Анфиску-пиписку, Танечку-забоданечку, Леночку-пеночку, Полинку-малинку да Галинку-рванинку знаешь уж ты, благодетель.
— Знаю.
— А вот Анечку и Агашеньку не знаешь, новенькие они.
— Не знаю, покажи.
Подводит гусар-девица двух новеньких, молоденьких, поднимает им красны подолы сарафанов. А под сарафанами — тела юные, статные, сладкие.
— Глянь, господин наш, каковы!
Смотрит Охлоп глазами заплывшими на ножки стройные, колени гладкие, лобки, первым волосиком поросшие, пупочки аккуратные.
— Нежные, ласковые, умелые! — хвалит товар свой хозяйка.
— Хороши, — цедит Охлоп».
Тут ведь для мужчины-читателя соблазнительны не девушки, а вот этот самый Охлоп. Ещё один состоявшийся мужик. Хочется быть на его месте, ага.
***
Да, такие «хозяева жизни» получаются элементарно — из так называемых простых людей. Из нас с вами.
Вот ещё один персонаж в «Сахарном Кремле» из той же когорты — точнее, родственного ведомства. Сотрудник госбезопасности (Тайного приказа), допрашивает «врагов народа», прижигает им задницы раскалённой кочергой — ну и ещё всячески развлекается, читайте книжку. Монстр, садист, выродок? Да ничего подобного. Просто, «когда страна прикажет быть героем, у нас героем становится любой». Это цитата из песни сталинских времён, а не из рассказа. А вот — из рассказа:
«…Коля Севастьянов, благополучно окончив московскую школу № 120, поступил на экономический факультет московского университета, ездил на метро и маршрутках, на первом курсе носил дрэды, потом обрился наголо, напяливал огромные штаны, занимался любовью с Соней на даче ее родителей в Крекшино, читал Елизарова и Бегбедера, слушал Марка Рибо и «Gogol Bordello», курил траву и пил пиво «Арсенальное», смотрел Вырыпаева и Альмадовара, играл в волейбол, в «Mortal Combat» и раз в месяц ходил с Олесей в «
В-2 ».Он жил тогда с матерью на проспекте Вернадского, родители разошлись, мать работала бухгалтером в мебельном магазине «Шатура», отец, женившись на ровеснице Коли, давал им с матерью ежемесячно 1.500 долларов, мать раскладывала по углам двухкомнатной квартиры однодолларовые купюры, «чтобы деньги водились», бабушка присылала из Тюмени малосольных муксунов и нельму, богатенький Алик Мухаммедов подарил ему на день рождения крутой велосипед «Kona», Соня удачно сделала аборт, у Коли была стереосистема «Marantz», в подъезде дома на бетонной стене
кто-то очень красиво и лихо написал «Never fuck you again!», на гаражах под окнами была корявая черная надпись «Олигархи в Кремле!», а младшая сестренка Коли заболела гриппом, лежала с высокой температурой, бредила, услышала другую песню — «ты запомни сынок золотые слова — хлеб всему голова, хлеб всему голова» — и страшно испугалась, плакала, говорила, что у всех теперь хлебные головы, у людей и у вещей, у книжки, у телевизора, у кошки, у подушки,- все хлебные, хлебные головы и они раскрывают страшные хлебные рты…Севастьянов медленно ехал в потоке машин, вспоминая и посасывая сахарного орла. Певец пел песню своим приятным, спокойным и мужественным голосом. Севастьянов вспомнил этого певца — он был с мясистым, гладким, как бы резиновым лицом и в черном парике. Но имя его он давно забыл. Возможно и про хлеб, который всему голова, этот певец тоже спел в свое время.
— Всему голова…- произнес Севастьянов и улыбнулся».
Это капитан безопасности Николай Севастьянов едет в машине, закончив рабочий день на Лубянке, и предаётся воспоминаниям под песню о чекистах, исполняемую И.Д. Кобзоном, кем же ещё.
***
Один из самых лучших, как мне кажется, рассказов в «Сахарном Кремле» — «Петрушка». Московский «приближённый к трону» артист бухает дома, в одиночестве, ночью, после очередного концерта для «высшего круга». Из пьяного монолога выясняется, что у него в лагере сидит жена — уже несколько лет. И всё, на что он способен, это пукнуть (горящим «выхлопом») в голограмму царя-батюшки — тайное развлечение, в котором артисту (лилипуту, кстати, и это прозрачная метафора безволия и бессилия) содействует домашний робот Егор.
«- Есть подарочек для Вашей царской милости от болотной гнилости, от медной ступы, от конской залупы, от кошачьей сраки, от хромой собаки, от голодной б…ди, от больного дяди, от мясной колоды, от сырой погоды, от битой рожи, от рваной одёжи, от ползучего гада, от ядерного распада, от гнилого крыльца, от клейменого молодца, от худого лукошка да от меня немножко.
Он наклонился, выставив свой сухонький зад прямо перед спокойным лицом государя:
— Егорр! Запал!!
Робот поднес к заду свой средний палец-зажигалку, вспыхнул огонек. Петруша громко выпустил газы. Они вспыхнули зеленовато-желтым. Быстрое пламя съело голову государя и погасло. В голограмме образовалась дыра. Государь
по-прежнему сидел в ложе, но без головы и части левого плеча.Петруша выпрямился, пошатываясь, отошел от голограммы, глянул:
— Ну вот.
Совсем заплывшие глазки-щелочки весело оценили ущерб, нанесенный государю:
— Ништяк! А, Егорр?
— Так точно.
—
Ну-к , это… дай прошлый.Рядом с голограммой возникла точно такая же, но поменьше. На ней у государя не было только шеи и подбородка.
— Во, видал?! — Петруша подошел к роботу, обнял его за граненое бедро.- Тогда бздёх низом пошел. И это. Слабо я тогда, а? Слабо пернул, а?
— Так точно.
— А сегодня? Как я? Круто! А? Егорр!
— Так точно».
Пожалуй, это собирательный образ всех наших «верноподданных» артистов (только ли артистов?) сталинской (только ли сталинской?) поры — образ настолько точный и зримый, что становится жутко.
Мир «придворных лилипутов» — лишь одна грань «Сахарного Кремля», где каждый рассказ посвящён тому или иному срезу общества прошлой-будущей России. (На мой вкус, чуть проигрывает рассказ «Кабак», слишком уж прямолинейно высмеивающий ряд современных наших «медийных лиц».)
***
Всё уже было.
Маркиза Де Кюстина, с его «русофобской» книжкой, не знает только ленивый. А я вспомнил произведение англичанина Джильса Флетчера «О государстве Русском», изданное в 1591 году, то есть свыше 500 лет назад. Фактически это аналитический доклад о России для английской королевы Елизаветы. Язык, естественно, архаичен. А суть
«….Можно поистине сказать, что нет слуги или раба, который бы более боялся своего господина или который бы находился в большем рабстве, как здешний простой народ, и это вообще, не только в отношении к Царю, но и его дворянству, главным чиновникам и всем военным, так что если бедный мужик встретится с кем-либо из них на большой дороге, то должен отвернуться, как бы не смея смотреть ему в лицо, и пасть ниц, ударяя головою оземь, так точно, как он преклоняется перед изображениями своих святых.
Во-вторых , что касается земель, движимого имущества и другой собственности простого народа, то все это принадлежит ему только по названию и на самом деле нисколько не ограждено от хищничества и грабежа как высших властей, так даже и простых дворян, чиновников и солдат. (…) Чрезвычайные притеснения, которым подвержены бедные простолюдины, лишают их вовсе бодрости заниматься своими промыслами, ибо чем кто из них зажиточнее, тем в большей находится опасности не только лишиться своего имущества, но и самой жизни. Если же у кого и есть какая собственность, то старается он скрыть ее, сколько может (…). Этот страх простирается в них до того, что весьма часто можно заметить, как они пугаются, когда кто из бояр или дворян узнает о товаре, который они намерены продать. Я нередко видел, как они, разложа товар свой (как-то : меха и т.п.), все оглядывались и смотрели на двери, как люди, которые боятся, чтоб их не настиг и не захватил какой-нибудь неприятель. Когда я спросил их, для чего они это делали, то узнал, что они сомневались, не было ли в числе посетителей кого-нибудь из царских дворян или какого сына боярского, и чтоб они не пришли со своими сообщниками и не взяли у них насильно весь товар.Вот почему народ (хотя вообще способный переносить всякие труды) предается лени и пьянству, не заботясь ни о чем более, кроме дневного пропитания. (…) Народ, будучи стеснен и лишаем всего, что приобретает, теряет всякую охоту к работе».
Там, в конце XVI века, были даже свои «Ходорковские».
«Однако нельзя не заметить, что при всем этом стеснении еще в последнее время три брата из купцов торговали вместе одним капиталом, которого у них, как полагали, было до 300,000 рублей наличными деньгами, кроме земель, скота и другого товара. Это отчасти должно приписать их местопребыванию, находящемуся на дальнем расстоянии от Двора, именно в Вычегде, в 1,000 милях от Москвы или даже более. Те, которые знают их лично, подтверждают, что в продолжение целого года у них работали десять тысяч человек, занимаясь добыванием соли, перевозом тяжестей на телегах и барках, рубкою леса и т.п., кроме по меньшей мере 5,000 душ крестьян, живущих в деревнях и обрабатывавших землю их. У них были свои лекари, хирурги, аптекари и всякие ремесленники из Голландцев и других иноземцев. Говорят, что Царю платили они ежегодно до 23,000 рублей (почему им и дозволено было производить торговлю) и кроме того содержали несколько гарнизонов на Сибирской границе, близкой к ним. Царь был доволен их податью до тех пор, пока они не приобрели землю в Сибири и не сделали ее удобною к населению, истребив огнем и вырубкой лес от Вычегды до Перми, на расстоянии 1,000 верст: тут он насильно отнял у них все. Зависть и негодование на богатство, несогласное с тамошней политикой, в чьих бы то ни было руках, и в особенности в руках мужика, побудили Царя отбирать у них сначала по частям, иногда 20.000 рублей вдруг, иногда более, пока наконец в настоящее время сыновья их остались почти без капитала, удержав только весьма малую часть отцовского имущества, между тем как все прочее перешло в царскую казну. Имена их были: Яков, Григорий и Симеон, сыновья Аники».
Столетиями идёт одно и то же. Изменится ли жизнь в России — или всё пойдёт
