О парке Сокольники

Мы жили у парка «Сокольники» в живописном и, тогда ещё, не таком многолюдном уголке Москвы. Оленьи пруды, теннисные корты, тренировочная база команды «Спартак» с футбольным полем и волейбольными площадками, стрельбищем для лучников. Эта база называлась «Ширяево поле». Было на что посмотреть. Да, и сам парк был ещё прекрасен. Прямые аллеи (лучи), дорожки и тропинки, чистые пруды, протоки, небольшое болотце, заросшее осокой. Деревья сильные, крепкие, роскошные. Ездили и ходили мы на Путяевский каскад прудов, там тоже места удивительные. Столетние, (и крепкие!), серебристые вётлы, такие же старые и неотразимые берёзы, образующие аллеи вдоль прудов. На этих прудах вода чистая, проточная, хорошие места для купания и загорания.

Кому из начальства пришла в голову такая гибельная идея, неизвестно. В небольшом парке, прямо в центре, построили огромный, выставочный комплекс — несколько павильонов, где начали устраивать бесконечные выставки. Многолюдье. Почва постепенно пропитывалась сточными водами. Болотце и протоки замусорились, превратились в сточные канавы, пруды стали загнивать, деревья высыхать. Парк погибал, превращаясь в мусорную свалку, стал местом массового выгула собак-людоедов, превратился в безотрадное зрелище, вызывая душевную боль. А в 1969 году ещё была умиротворяющая идиллия. Вот мы и проводили свободное время в парке и его окрестностях. Зимой катались с крутых берегов одного из Оленьих прудов на лыжах и санках, летом купались и загорали. Природа развивает и облагораживает чувства. Мы старались, чтобы красота окружающего мира была замечена сынком, повлияла на формирование его личности. Конечно, у нас была ещё большая отрада — Городна, но она была далеко, выбирались туда редко, только в отпуск и кратковременные поездки на выходные дни. Городна была нашей мечтой, а Сокольники повседневной жизнью. Помню, как мы, втроём, вечером, пробрались в кусты в заболоченном месте. Туман поднимался от влажной земли, а над нами выводил рулады соловей. Мы, притаившись, смотрели на певца, и, казалось, видели сам процесс рождения чистых и сильных звуков, соловьиной мелодии. Мне было отрадно, что и Володенька видит и слышит соловья. Может быть, и в его душе этот миг оставит неизгладимый след.

Парк «Сокольники» был спланирован ещё во времена царя Алексея Михайловича. Здесь находилась Сокольничья слобода, где жили егеря-сокольники, облагораживающие и охраняющие территорию леса по правому берегу реки Яузы. Сама природа создала эту красоту, эти болота, протоки, соединяющие, перетекающие из одного пруда в другой. Люди заметили и окультурили творение природы. Были пробиты, просечены аллеи-просеки в виде лучей, расходящихся от центрального круга, подобно лучам от солнца. Вдоль каждого из этих лучей посадили деревья одного вида. Так появились ясеневая, берёзовая, дубовая, еловая аллеи. По преданию, лиственичная аллея была спланирована Петром Первым. Эта аллея была названа Майской, по месяцу, в котором родился Пётр.

Есть в Сокольниках место, называемое Ширяевым полем. Здесь, во время охоты погиб любимый сокол Алексея Михайловича, Ширяй. Прекрасный парк, спланированный и украшенный нашими предками — память и драгоценный подарок нам, их потомкам. А наше поколение так небрежно и бездушно отнеслось к этому привету, посланному с любовью. Впоследствии, в 19 веке, Сокольники стали излюбленным, дачным местом. В парке стояла (сейчас частично восстановлена) приходская церковь на берегу небольшого, очень живописного, пруда. На плотине этого пруда, на краю Майской аллеи, росла, по всей вероятности, столетняя берёза. Это была необыкновенная берёза по своей красоте, форме и месту расположения. Судьба её, ещё с молодости, сложилась трудно. Видно, тяжело ей пришлось бороться за жизнь, потому что ствол её из плотины рос почти горизонтально над водой и только потом, метров через пять-шесть, он плавно изгибался и принимал вертикальное положение. Ствол был гладкий, без сучьев, а наверху заканчивался прекрасной и пышной лиственной метёлкой. Что придавило её, юную, заставило выживать, расти горизонтально, теперь не догадаешься. Но, берёза выжила, превратилась в красавицу, от которой трудно было оторвать взгляд. Её горизонтальная часть была любимой «лавочкой», с которой открывался чарующий вид на пруд и окрестные места. Сколько здесь перебывало разных людей, влюблённых пар. Тихий и спокойный пруд под ней почти всегда был зеркальным, и берёза, со своим отражением в воде, представляла собой самую совершенную, вдохновенную, поэтическую лиру, звучащую плавно и чисто. Эти звуки, казалось, возникали где-то внизу, над водой и, поднимаясь, обволакивали пруд и поляну, и лес, и возносились в небо, волнуя сердце и душу. Во все времена года, часы и минуты суток непрерывно звучала эта лира, выражая настроение летящих мгновений. А теперь этой берёзы нет. Видно, почувствовала гибельную отраву, наполняющую воду пруда, воздух и почву. Книга жизни кончается печально. Мы, в своё время, налюбовались природной лирой и послушали её. И родители мои, и мы с Надей обращали внимание сына на красивый пруд, своеобразную берёзу. «Что-нибудь останется, западёт в детскую душу» — думалось не только мне.

В парке, на концах некоторых просек и на поперечной просеке, были небольшие, жилые кварталы. По всей вероятности, эти деревянные, одно и двухэтажные, народной архитектуры, дома, были построены в двадцатые годы 20 века, во время первой волны переселения, когда народ, спасаясь от зверств большевиков, хлынул из сёл в города. Тогда же были заселены разношёрстной публикой экспроприированные, дореволюционные дачи. К этим жилым участкам примыкали небольшие огороды, защищённые заборами. Стояли сараи для хранения хозяйственной утвари. Вообще, эти поселения были необыкновенно живописны. Среди домов и на огородах росли замечательные, старые деревья, которые чувствовали себя прекрасно по соседству с людьми. Они были чем-то сродни брошенным собакам, которые, чтобы почувствовать людскую ласку, частенько ложатся прямо на ходу, под ногами, нежась в движении толпы. Дома в лесу. Дожди, влага, утренний и вечерний туманы, солнце, разлившееся по дворам, огородам и закоулкам — всё это было необыкновенно привлекательно здесь. Помню, при одном доме был небольшой сад, посаженный рачительным хозяином. Любимым маршрутом наших походов была тропинка, проходящая за огородами этих посёлков. Люди были молодцы. Они копались у себя в огородах, не трогали, не замусоривали сам парк. И парк, словно в благодарность, был в этих местах особенно великолепен. Заросли крапивы, большие малинники, грибы, ежевика, черёмуха, сирень. Густой и неповторимый запах разнообразной растительности разливался волнами. Мы выбирали место где-нибудь на задворках и отдыхали, наслаждаясь покоем и притягательным видом окрестных мест. Иногда, в тишине, на поляну выходили лось, или лосёнок.

Особенно запечатлелись в памяти некоторые старые, старые деревья, росшие на огороженных участках. Огромный клён, с тёмным, мощным, корявым стволом, раздваивающимся на высоте человеческого роста в виде симметричной рогатки, на два, таких же мощных, ствола. Тёмно-серые, почти чёрные, особенно после дождя, они возносили к небу трепещущее облако листвы. Это был впечатляющий контраст: грубые, тёмные стволы и нежнейшая, полупрозрачная листва, и такие же трогательные веточки, растущие из, казалось, непроницаемой, коры. Листья этого клёна были классической формы, но огромные, чудесные опахала. Во все времена года оно было прекрасно, это дерево, но осенью оно просто потрясало своей красотой. Множество оттенков, от зелёных, зелёно-жёлтых, золотых, багряных тонов на одном дереве. Это надо было видеть. Листва переливалась и шелестела на ветру, словно драгоценная, многоцветная ткань. Листья плавно падали, торжественно и светло, и печально, устилали землю своими художественными формами. Даже я, не любивший нарушать естество природы, набирал для дома букет прекрасных листьев.

Старую берёзу на задворках огородные заборы обошли стороной. Видно, корневая система была настолько мощной и разветвлённой, что копать землю среди её корней у людей руки не поднялись. Это было своеобразное дерево, потерпевшее в жизни какое-то крушение, потому что ростковая макушка прямого ствола была сломана то ли бурей, то ли молнией, то ли людьми. Случилась эта катастрофа давным-давно. Но берёза не погибла, а продолжила рост в боковые, верхние ветви, превратившиеся, с течением времени, в раскидистые, могучие стволы. Диву даёшься, как только они не ломались под собственной тяжестью. Эта берёза походила на уютный дом своей раскидистой кроной. Недаром, одно время, дети соорудили на ней площадку из досок. Здесь было им хорошо и покойно, как дома. Эта берёза жива, и сейчас стоит на пустыре, заросшим бурьяном. Лет десять назад, ещё одна толстая, верхняя ветвь обломилась и застряла среди других ветвей. Так она и лежит, догнивая, наверху.

Ещё одну, столетнюю, но ещё сочную и крепкую берёзу, помню. Вернее, это были две берёзы. Корень у них был общим, коротким и мощным. Из этого корня росли два прямых, высоченных ствола, каждый толщиной в обхват. Эта берёза находилась на краю поляны, образовавшейся после сноса домов. Она красовалась на солнце, на просторе, в благоприятных условиях. Проходя мимо, мы всегда останавливались около неё. У корня росла короткая травка, цветы, любящие солнце. Покой, умиротворение охватывали нас. Мы прикасались к этим животворным стволам, заряжаясь древесной энергией. Да, и других людей притягивало это дерево, свидетельством чему была частично вытоптанная трава. Мужчина (я его видел неоднократно) занимался здесь физкультурой. Лесникам, почему-то не понравился один из стволов, и они спилили его. Мне всегда было больно видеть эту берёзу, лишённую своей половины, хотя оставшийся ствол был крепким и красивым. Вспоминался спиленный двойник.

Во дворе, возле двухэтажного дома, рос (и сейчас жив) огромный, раскидистый тополь редкой породы. Изнанка листьев у него ярко-серебряная, а лицевая сторона обычного, зелёного, цвета. Исполин-красавец. Ствол в два обхвата, мощный, с тёмной, грубой корой. На высоте, примерно, метров десять над землёй, начинались светло-зелёные, гладкие ветви, сами превратившиеся в толстые стволы. Эти ветви были какие-то гнутые, зигзагообразные. Поражало, как они, растущие почти горизонтально, не упадут, не обломятся, как такую тяжесть выдерживает основной ствол. Тополь, словно серебряный город, высоко возносился над крышами. Ветер, выворачивая листья наизнанку, сам становился видимым, серебряным. Вспоминался Есенин: «Дует ветер, серебряный ветер». Покоем, крепостью, защитой веяло от этого дерева. Представляю, с каким удовольствием люди жили возле него. После того, как дома выселили и сломали, тополь оказался на неухоженном пустыре. Он красовался по-прежнему, но что-то с ним произошло. Одинокий, заброшенный, он стал угасать. Настало время, когда одна из веток-стволов обломилась у самого основания и упала, упёршись верхушкой в землю. Основание её держалось в месте ответвления. Несколько лет находилась она в таком положении, пока окончательно не упала, перегородив тропинку, проложенную рядом. Кора отстала, оголив белую древесину. Теперь гуляющие люди отдыхают здесь.

Ваш Игнатьев Владимир Анатольевич, вся жизнь прошла в Сокольниках.