К истории Ильдара Дадина, признанного правозащитным центром «Мемориал» политическим заключенным, в течение всего ноября было приковано внимание из-за его письма о пытках в карельской колонии. Мы поговорили с женой заключенного, Анастасией Зотовой, рассказавшей как о событиях, последовавших за этим письмом, так и о других заключенных колонии и о самом Ильдаре Дадине.
Рассказ Дадина – первого осужденного по статье 212.1, о неоднократных нарушениях порядка проведения митингов – в сегежскую ИК-7 приехали проверять омбудсмен РФ Татьяна Москалькова, члены президентского Совета по правам человека, на данные отреагировал пресс-секретарь президента России. Тем не менее, пока никакого развития ситуации нет: руководство колонии, несмотря на поднявшуюся в обществе волну протеста, осталось на своих местах, а правозащитники и журналисты уже успели усомниться в словах Дадина, мотивировав это тем, что он отказался от осмотра у независимого врача.
– Сразу после публикации письма Ильдара Дадина из колонии поднялась волна его общественной поддержки. Однако сейчас она пошла на спад, и многие даже стали сомневаться в правдивости слов Дадина. Этому поспособствовала и история с приехавшим в колонию от «Руси Сидящей» врачом-неврологом Василием Генераловым, которому Ильдар якобы не дал провести осмотр. Что случилось в колонии во время визита врача?
- С врачом виновата, возможно, я сама. Когда я встречалась с Ильдаром, то не сказала ему имя невролога (во время встречи с карельской ОНК у Дадина случился припадок, по признакам похожий на эпилептический – Авт.), а врачу не сказала никакой пароль, чтобы Ильдар поверил, что доктор не подставной.
Дело было так: в среду, 9 ноября, мы с Лилей, младшей сестрой Ильдара, приехали в колонию и предупредили его: к тебе приедет врач от «Руси Сидящей», жди. Он ответил, что на все согласен, конечно. На следующий день, в четверг, к нему пришли сотрудники колонии и сказали, что «обследование опасное, ты на него не соглашайся». И весь четверг ему на это повторяли. В пятницу с утра его посетила адвокат Наталья Василькова (из сегежской коллегии адвокатов – Авт.), но ее выпроводили сотрудники ФСИН: «давай, адвокат, выметайся, сейчас здесь врач будет, и с врачом будут два его другие адвоката».
В итоге все выглядело так: Ильдар ждет врача и двух адвокатов, Ксению Костромину и Алексея Липцера, которые с самого начала работали вместе. Его привозят в комнату, где стоит кровать, на нее направлены три видеокамеры, рядом стоят все тюремные шишки и другие сотрудники с нехорошей репутацией, в том числе бывший начальник колонии Федотов, на которого еще в 2012 году жаловались из-за пыток.
И они начинают уговаривать: «Ах ты наш дорогой, сейчас пройдешь медобследование». Ильдар думает: что такое, вчера они говорили не проходить, сейчас – наоборот. Тут заводят врача, без адвокатов, и он говорит, что никаких адвокатов не знает, в первый раз слышит их фамилии. На вопрос Ильдара, от кого Генералов приехал, тот не может сразу ответить. Если бы он сказал, что приехал от «Руси Сидящей», все стало бы ясно. Вместо этого – «я не знаю, от кого приехал, схожу узнаю». Возвращается: «Я приехал от московской ОНК».
Уже на этой неделе я узнала, что московская ОНК, в частности – Ева Меркачева(журналист «МК» и член московской ОНК – Авт.), в этом тоже участвовала, но Ильдар этого подавно не знал, он ждал врача от Ольги Романовой (глава «Руси Сидящей» – Авт.). Это все мне описывали адвокаты: там потом были Василькова и Липцер.
Плюс врач предупредил, что есть риск остановки сердца во время обследования, а Ильдар помнил угрозы в колонии убить его после жалоб. Он решил, что все это подстава, сейчас он ляжет, ему сделают укольчик, убьют, поэтому забрал свои вещи и сказал, что обследоваться не будет.
– Хорошо, обследование у врача сорвалось, а что с полиграфом? ФСИН заявляет, что Ильдар отказывается и от него, вы говорите, что он готов, но только в присутствии адвоката.
– Вопрос с полиграфом был поднят в приезд Москальковой…
– Она сама предложила?
– Я так поняла. Ильдар сказал «Да, я готов подтвердить сказанное в письме». Он вообще на все готов всегда. И потом начались вопросы со стороны адвокатов: кто будет проводить, можно ли это делать в ситуации с подозрением на закрытую черепно-мозговую травму. В итоге у нас есть удовлетворенное ходатайство Ильдара о проведении полиграфа в присутствии адвоката, попытка провести исследование без этого, а ФСИН рассказывает, что «Дадин отказался», хотя адвокаты – Костромина и Липцер – попросту запретили проходить полиграф без них: мало ли, что там наполиграфят.
Но ведь Ильдар не один, кто говорит о пытках: есть еще 20 человек, которые сидят в этой колонии в ШИЗО. Они подтвердили его слова и Москальковой, и Каляпину с Чиковым (Павел Чиков и Андрей Каляпин – члены комиссии СПЧ, приезжавшей в колонию – Авт.).
– А что за 20 человек, откуда о них информация?
– Сейчас у меня 17 телефонов родственников людей, которые находятся там и которые подтверждают жалобы. Есть еще два человека, имена которых уже были в прессе: Анзор Мамаев и Зелимхан Гелисханов, если назову, то уже не навредим. Они тоже жаловались, с ними разговаривали правозащитники. Гелисханову – он вообще чуть ли не 91 года рождения – адвокат говорил: «Ни в коем случае не жалуйся, Дадина заберут, а тебя будут бить еще сильнее». Сейчас Мамаева перевели в ИК-1, так называемую «Копейку», и там, насколько мне известно, продолжают бить.
Есть еще один человек, имя которого пока пресса не рассекретила, я поэтому пока называть не буду: его избили так, что из уха полилась кровь, и он теперь им не слышит.
– Вернемся к ситуации с Ильдаром: какова была реакция следователей на сообщение о пытках?
– Не знаю насчет следователей: по моим данным, они никого, кроме Ильдара и ФСИНовцев, не опрашивали.
Сама же встретиться с руководством ФСИН я не могу: написала заявления уже везде – ни на одно никакого ответа. Вчера 20 минут разговаривала по телефону со ФСИН, требовала записать меня на встречу с кем-нибудь из руководства, у них там свой график. Они опять требуют письменное заявление, но эта песня хороша, начинай сначала.
При этом Максименко (Валерий Максименко, замглавы ФСИН — Авт.) говорит, что хочет разобраться в ситуации, но не общается ни со мной, ни с другими родственниками. Даже местная карельская ОНК официально не ответила на 4 моих обращения о том, что в колонии продолжают бить людей, отреагировали только один раз, когда я написала, что они «покрывают концлагерь». Тогда они съездили, правда, заявив, что «девочка сошла с ума и впала в истерику».
– Давайте пока чуть отстранимся от нынешней ситуации. Ильдар Дадин стал известен широкой публике еще до письма о пытках как первый осужденный по 212.1. Но о нем самом мы знаем довольно мало: собственно, те самые митинги, ваш брак в СИЗО – да, пожалуй, и все. Поэтому – кто такой Ильдар Дадин как человек? Как он попал в эту историю?
– Ну, Ильдар – хороший мальчик (улыбается). Вчера, например, его мама звонила Москальковой и рассказывала, как она сыном всегда гордилась, как он в пятом классе получал пятерки. А Москалькова в этот момент была на каком-то пленарном заседании, и я представляла себе, как она все это слушает.
У Ильдара обычная семья: подмосковный город Железнодорожный, мама работала кассиром. Три сына: Руслан – старший, Рома – средний, Ильдар – младший, он 1982 года, и самая младшая сестра Лиля. У родителей было мало денег, но все дети учились, поступали. Ильдар поступал два раза, в Институт стали и сплавов. Первый раз поступал, по-моему, на черную металлургию, решил, что неинтересно, перепоступил на экономический, решил, что и это неинтересно. Бросил, пошел в армию. Был моряком, служил от Владивостока до Анапы.
Он с самого детства, как мне рассказывал, постоянно боролся с несправедливостью. В школе вступал в конфликты со старшеклассниками, которые у младших отбирали деньги. Доходило до того, что мы зимой сидим вечером дома, он только в шортах. За окном раздается женский крик. Ильдар, как был, выбегает на улицу: «А вдруг на девушку напали, я должен защитить!» Около метро как-то встретили двух гопников, которые отжимали мобилу у паренька в узких штанах. Я как нормальный человек пыталась пройти мимо, пока мобилу не начали отжимать у меня. Ильдар пошел туда: «Отпустите пацана». Парня отпустили, но мы едва не попали в историю.
То же было и на флоте: когда корабельный повар приторговывал налево мукой, так, что на корабле потом приходилось есть непонятно из чего сделанный хлеб, Ильдар тоже жаловался. Ему говорили: «В следующий раз корабль выйдет в море – мы тебя за борт скинем».
После армии Ильдар вернулся домой: нормальная жизнь, работа, пятница-суббота – тусоваться по клубам. При этом он не пьет, вообще. Может всерьез говорить, что в 21 год выпил бокал вина, в 25 лет – шампанского на Новый год, и все это перечислить по пальцам одной руки. Но в клубах он отдыхал: рассказывал, что любил красиво одеться, надушиться, чтобы к нему все девушки липли. А у него ведь мускулы, и конечно, я бы тоже в клубе липла.
В общем, у него была нормальная жизнь: заработать деньги, купить квартиру, машину, завести детей…
А в 2011-2012 годах Ильдар просто услышал о каких-то митингах. Решил сам проверить: у него сознание очень критическое. С этим были связаны и все его истории с полицией: если она от него чего-то требовала, он в ответ требовал показать, в каком законе это написано. В итоге Ильдар решил сам пойти наблюдателем на выборы президента в Железнодорожном. Там познакомился с другими наблюдателями, увидел какие-то нарушения. Они сидят, жалобы пишут, в это время, как он рассказывал, заходят какие-то люди в гражданском, девушку-наблюдательницу начинают бить, его и другого наблюдателя вывозят в промзону, угрожают убийством. Ильдар мне потом показывал пресс-конференцию в «Голосе»: вот видишь, говорил, я сижу с мертвым лицом? Я тогда месяц ходил и боялся, что они убьют меня, маму или сестру. Приходилось их провожать, встречать.
Еще одна история – это его участие в митинге на Пушкинской, когда Навальный и Удальцов полезли в фонтан, он с ними. Их всех задержали, начали возить лицом по снегу, отправили в автозак. Там Ильдару какие-то активисты рассказали, что по закону полиция не имеет на это права. Он начал читать закон «О полиции»: действительно, не имеет. Начал ходить на другие митинги, говорить полиции: вот закон, вы не имеете права. Его стали задерживать. Он больше ходит – его больше задерживают. Тут началось «болотное дело», он стал ходить на суды, стоять в пикетах, потом – Pussy Riot, тоже стоял с плакатами, ездил в Мордовию какие-то кубы ставить. Так все и началось.
– Кстати, раз уж заговорили о Навальном и политике: кто-нибудь из оппозиции помогал Ильдару на процессе или сейчас?
– Когда Ильдара задержали 15 января 2015 года и объявили об уголовном деле, я не помню, чтобы его кто-то из политиков поддержал. Тогда включился Лев Пономарев из движения «За права человека»: он сказал, что от них будут работать адвокаты, как раз Костромина и Липцер, ничего платить будет не нужно. Но громких заявлений от политиков – нет, их не было. Единственное - когда огласили приговор, у Навального появилась запись.
Сейчас «За права человека» продолжает оплачивать адвокатов, в том числе и расходы им на дорогу в Сегежу: одна поездка – это тысяч 20: самолет от Москвы до Петрозаводска, поезд от Петрозаводска до Сегежи, там гостиница, и потом все в обратном порядке. Впрочем, это еще не самое плохое: съездить в колонию в Норильск, к примеру, стоит 100 тысяч.
Сама я деньги собирать не хочу по разным причинам: во-первых, потому что переводить будут сочувствующие бабушки или молодые люди со своих крошечных пенсий и зарплат по 30 тысяч. Лучше я здоровая, 25-летняя, с красным дипломом МГУ, буду работать на двух работах, чем лишать бабушек их пенсий. Во-вторых, Ильдар тоже против сбора денег. Он говорил, что сам пошел на это и готов терпеть до конца. И, наконец, опасно с точки зрения законодательства: мало ли, по каким основаниям за такой сбор средств смогут привлечь, обвинят в мошенничестве, к примеру. Вот у меня телефон сломался, я купила себе новый: тут и общество сможет сказать, что «насобирала деньги, а потратила на телефон».
– Вернемся к самому Ильдару. Почему он не остановился после первых проблем с полицией и угроз?
– Дело в том, что если он видел, что происходит какая-то несправедливость, то шел и вставал с плакатом. Мы с ним очень много это обсуждали. Я говорила, что как журналист могу сделать гораздо больше. Приводила в пример свою новость об изъятии у матери-мигрантки в Москве ребенка. После моего текста этого ребенка ей вернули, даже Астахов, тогдашний детский омбудсмен, отреагировал. Ильдар же отвечал, что выходит с плакатом не потому, что хочет кому-то что-то доказать, а чтобы себя не чувствовать трусом.
– Как вы познакомились с Ильдаром? В свое время СМИ писали о вашем браке в СИЗО, это тоже привлекало внимание общества.
– День нашего знакомства я точно помню: 4 августа 2014 года. Я закончила Московскую школу прав человека, и мы на Чистых прудах готовили пикеты в День солидарности с гражданским обществом Белоруссии. Я как журналист написала пресс-релиз, мы его раскидали по разным протестным группам. Пришли люди и в числе других – Ильдар. Потом подошла полиция, стала грозить, что всех заберет, скажет, что стояли через 49 метров, а не через 50, как разрешает закон. У меня под длинной юбкой начали трястись коленки, а Ильдар на все это дело смотрел и думал: господи, они совсем не знают своих прав, не умеют разговаривать с полицией.
Второй раз мы встретились 18 сентября. Я ходила фотографировать пикет против войны на Донбассе. Приехали товарищи с георгиевскими ленточками.
– Из Национально-освободительного движения?
– Да, кто-то вроде них. Начали кричать «вы предатели, вы против войны», и тогда я второй раз увидела Ильдара. К нему подошел мужик под два метра: «Сейчас я тебя буду бить!», а Ильдар чуть повыше меня, где-то метр семьдесят. Я попросила полицейского вмешаться, мужика оттащили, но Ильдар на меня произвел впечатление. Я подошла его сфотографировать, он говорит «Ой, мы с вами где-то встречались». – Точно, 4 августа! Мы разговорились, добавили друг друга в друзья на Facebook, потом начали переписываться, он кидал мне ссылки на различные акции, звал фотографировать, и в какой-то момент это переросло в дружбу. Мы стали встречаться, но не афишировали это: кому какое дело, с кем я встречаюсь, с кем не встречаюсь. Об этом знали только мои соседи, с которыми я снимала квартиру. Плюс я журналистка, он активист, были бы вопросы к моей объективности. Мы вместе сидели, книжки читали – я как раз дочитывала тогда Алексиевич, «Время секонд хэнд».
А в 2014 году, в декабре, ему в отделениях полиции после пикетов два раза угрожали: «Мальчик, уезжай из страны, иначе мы заведем на тебя уголовное дело». Я это хорошо помню, потому что каждый раз приезжала в отдел, кричала «пустите, я жена», мне отвечали, что раз штампа в паспорте нет, никто не пустит. И на январских праздниках 2015 года мы были вдвоем в съемной квартире, соседи как раз уехали: мы стали всерьез думать, уехать или не уехать за границу из-за угроз, но решили, что нет, не может быть: он же не Навальный и не Касьянов. Кому нужен простой мальчик Ильдар Дадин со своим плакатом, его максимум задержат на 15 суток. Но я уже тогда просила его ни на какие акции не ходить.
Но как раз после праздников, 15 января, его задержали на сходе за Навального. Я говорила: может, ты не пойдешь? Он отвечал, что пойдет как наблюдатель. Я ведь на тот момент занималась такой инициативой, как ОГОН – Объединенная группа общественного наблюдения. Наверное, вы о ней не слышали?
– Да, не припомню.
– Это я занималась ей плохо. Были ребята, которые ходили в таких беленьких жилеточках «Мы наблюдатели», по принципу ОБСЕ. И если кого-то задержали…
– Кто свидетель? – Я свидетель, так?
– Да, в суде они как независимые наблюдатели могли бы сказать, что демонстранты не нападали на полицию, не срывали с нее погоны. Потому что обычно свидетелями защиты в таких случаях выступают знакомые задержанных, такие же активисты, и судьи их словам не доверяют. Другое дело, что сейчас ОГОНа уже нет, это, как выяснилось, оказалось никому не нужным.
Вот именно как наблюдатель Ильдар тогда и пошел. Стоял и снимал на мобильный телефон все, что происходило. Проблема, однако, в том, что мобильный телефон изъяли и не возвращают, надо будет еще раз в полицию сходить.
– Не возвращают с января 15 года?
– Да, они 5 телефонов, кажется, изъяли. В общем, Ильдар стоял у входа в метро «Охотный ряд», я в это время была на вечерней работе. С его слов, он увидел, что люди с георгиевскими ленточками начали бить женщин с белыми ленточками. Он в силу характера не может смотреть, как кого-то бьют, и пошел этих женщин вытаскивать. В этот момент его под крики какого-то человека в гражданском «Это Дадин!» и задержали. Дальше был спецприемник, суд, 15 суток, а затем и домашний арест.
И ведь когда он был под домашним арестом, еще была возможность уехать из страны. Были такие разговоры, но он сказал, что никуда не побежит, во-первых, потому что тогда других людей будут сажать уже не под домашний арест, а в СИЗО. И во-вторых, потому что Ильдар хотел доказать свою правоту. Его ведь судят не просто по антиконституционной статье, которая дважды наказывает за одно и то же: сначала административно, а потом уголовно, но еще и за нарушения при проведении массовых акций, хотя он стоял в одиночных пикетах.
И уже тогда, когда я стала искать свидетелей для суда (Ильдару доступ в интернет был запрещен), то увидела, что люди готовы постоять с плакатом, сделать селфи, но реально прийти в суд мало кто согласился. Я испытала большое разочарование в товарищах, хотя мне они были, не сказать, чтобы товарищами, я одиночными пикетами никогда не увлекалась. Считала, что это бесполезно, лучше статьи писать. В пикетах я стояла считанные разы – собственно, на Чистых прудах, потом еще когда в Москве хотели установить «Око Мордора» (шуточная акция по установке «Ока» на башне Москва-Сити была приурочена к выходу очередной части фильма «Хоббит», однако не получила согласования московских властей и была отменена — Авт.): я толкиенистка, у меня дома лук, меч стоят, эльфийские уши лежат, платья эти все. Вот тогда выходила с плакатом «Я за эльфов», чисто поржать. И еще выходила на пикеты за Ильдара два раза, причем один из них – просто присоединилась к акции.
Во время домашнего ареста я была уверена, что, понятно, Ильдара не оправдают, потому что наш суд не оправдывает, но дадут этот самый год, который он уже отсидел, и сразу отпустят. Или какую-нибудь условочку дадут, или штраф. Но что его посадят реально – это было для меня безумием. Даже после приговора я была уверена, что он до колонии не доедет, вернут, освободят.
Первое, что я после суда сделала, – пошла на пресс-конференцию СПЧ со своей пресс-картой, села в первом ряду и задала вопрос Федотову (Михаил Федотов, глава Совета по правам человека при президенте РФ – Авт.): «Здравствуйте, я невеста Ильдара Дадина, его посадили по статье, которая противоречит Конституции, вы будете с ней что-нибудь делать?» И Федотов сказал: «Да, будем». Это же подтвердила и Тамара Морщакова (судья КС в отставке, член СПЧ – Авт.), и Евгений Бобров (зампред СПЧ – Авт.), Генри Резника привлекли к апелляции, Дмитрий Гудков посты писал… Я была уверена, что раз такие люди вступаются, то сейчас Ильдара отпустят, помилуют, апелляция снизит срок. Однако ничего из этого так и не произошло.
К этому августу я уже смирилась: год осталось отсидеть. Болотники мне рассказывали, что все будет нормально, политических не бьют. Думала, через год выйдет – и рожать детей, варить борщ, выращивать собаку, и больше ни на какие пикеты я его в жизни не отпущу вообще.
Но тут Ильдар буквально пропал: мне пришлось писать заявление во ФСИН: «Прошу найти мужа». Не могли помочь ни ОНК, ни адвокаты, пока не пришло письмо самого Ильдара из Вологды. И уже правозащитники в Вологде выяснили, что его этапировали в Карелию.
Я стала звонить по местным колониям, и в ИК-7 мне сказали: «Да, Дадин есть». Как только пришла зарплата, я поехала в Сегежу.
Представьте: выхожу из поезда – а там степь, куда идти – непонятно. Около вокзала ни такси, ничего, просто грязь. С трудом нашлась какая-то машина до колонии, где мне сказали, что на свидание не пустят: Ильдар в ШИЗО (штрафной изолятор – Авт.). Пришлось искать местных адвокатов (в Сегеже своя коллегия), заключать договор, адвокат Пулькина пошла в колонию, но Ильдар ей ничего не сказал, так как никому не доверял. Единственное, он передал, что хочет увидеть своего московского адвоката – и уже после его визита началась вся нынешняя история с письмом и рассказом о пытках.
– Как вообще проходит ваше общение с Ильдаром, после того, как он «нашелся» в Сегеже?
– Сейчас Ильдару положено 4 свидания в год: два краткосрочных и два длительных. Краткосрочное – это 4 часа через стекло по телефонной трубке, но плюс в том, что ты практически в любой день, включая субботу и воскресенье, можешь приехать и сказать «Давайте мне моего мужа». Если он не сидит в ШИЗО, его должны тебе вывести.
Длительное свидание – за месяц нужно подавать заявление: ты приезжаешь, тебя пускают на три дня, ты приносишь с собой нормальную одежду, из еды – все, что хочется. Мед, йогурт – то, что обычно нельзя, и три дня там живете вместе. Это раз в полгода.
Еще есть такая услуга – «Родная связь» – звонить можно хоть каждый день. 300 рублей – 15 минут. Но до скандала мне дозваниваться до Ильдара не удавалось. По идее, его тогда в согласованное по моей заявке время (показывает в смартфоне смс с подтверждением такого согласования от ФСИН – Авт.) должны были приводить к таксофону и говорить «Звони жене». Приходило оговоренное время, я садилась, ждала звонка, и либо тишина, либо звонок и сразу обрыв связи. Деньги возвращались, но Ильдар потом рассказал мне, что его никуда не водили, то есть звонил не он. В колонии ничего не объясняли.
Таким образом, связи с колонией практически нет. Мне сообщали якобы из прокуратуры Сегежи, что после драки Ильдара с посаженным к нему сокамерником-узбеком на него хотят завести уголовное дело, но кто его разберет, на самом ли деле «источники» работают в прокуратуре, хотят они помочь или, наоборот, запугать.
– Что теперь говорит сам Ильдар? Повторил бы он свой протест, если бы знал, как все обернется?
– В последний раз, когда мы с ним говорили, он сказал, что не сдается, что они его не сломают все равно, не заставят отказаться от своих идей. Но если бы я знала, что все выйдет так, то в январе 15 года, на праздниках, связала бы ему руки, положила в большой саквояж, увезла его из этой страны и не выпускала бы его никуда, даже за хлебом. Теперь я уже все решила: вот пройдут 8 месяцев до освобождения и, если не заведут нового уголовного дела за драку или за экстремизм (пока есть какое-то непонятное, по которому мы с Ильдаром проходим свидетелями), я увезу его куда подальше, вне зависимости от его желаний. Потому что очевидно: если он останется здесь, то не будет вылезать из тюрьмы.
О себе я еще не знаю до конца: у меня здесь работа и диссертация. При этом у меня множество безумных планов, вплоть до того, чтобы переехать в эту Сегежу и заниматься там правозащитной работой. Я очень надеюсь, что удастся начальство этой колонии все-таки снять.
Пока же мои источники во ФСИН – им я склонна доверять – говорят, что в ведомстве уже готов текст заявления о проверке: мол, никаких пыток не обнаружено. И сейчас там якобы ждут, когда нынешняя волна уляжется.
В итоге есть люди, которые пытают, и люди, которых пытают. И наказали только последних. Если сейчас мы не дожмем ситуацию, то люди, которые пытают, будут знать, что могут делать все, что угодно, потому что кто бы ни приехал, хоть Москалькова, хоть Чиков с Каляпиным, ничего не изменится.
И ведь я журналист, я могу что-то сделать, что-то придумать, а у других родственников заключенных надежды на огласку вовсе нет
Алексей Обухов
