Таков редкий дар этого артиста: обращается ли он к залу от лица гениального физика или любого другого из своих персонажей, будь то полубезумный князь из «Дядюшкиного сна» или вышедший в тираж оперный тенор из «Квартета», он заставляет нас заглянуть в самые дальние закоулки собственной души и содрогнуться. Для чего это нужно нам, снова и снова идущим «на Басилашвили», — понятно. Но для чего это нужно ему самому?
— Тоже понятно: пока мне есть что сказать тем, кто, оставив свои дела, пришёл в театр, я буду выходить на сцену. Когда пойму, что сказать мне больше уже нечего, — перестану это делать.
— И вас не смущает, что многие идут в театр вовсе не для того, чтобы узнать
— Он потому и ищет развлечения, что повседневная жизнь для него утрачивает смысл. Жизнь не может быть вечным праздником, но будни становятся серыми, когда человек перестаёт понимать, зачем, для чего он каждое утро просыпается. Бесцельность и бессмысленность ежедневного существования — вот что толкает человека к грубым, пошлым развлечениям.
Не важно, с какой целью человек приходит в театр, важно, каким он из него уходит. Если хоть одна немеркантильная мысль в его голове за весь вечер промелькнула, значит, всё не зря. Ну хочется человеку развлечения, лёгкого, необременительного, потому что сопереживание, сочувствие чужому горю и чужой радости, на что и уповал искони великий русский театр, сегодня ему даётся с большим трудом. А многим не даётся вовсе. Но из этого же не следует, что надо перестать стучать в эту стену.
— Стучите и откроется?
— Конечно. И не нужно одну лишь публику обвинять в падении художественного вкуса и тяге к безумному зрелищу. Сколько режиссёров и актёров сами, добровольно, соглашаются участвовать в том, что иначе как ширпотребом и не назовёшь, руководствуясь соображениями высокого и быстрого заработка. Но я всё равно не устану повторять: русский театр может и должен заниматься тем, чем занимался и прежде, — воспитанием человека.
— Даже сегодня?
— Сегодня более, чем прежде.
— Но какого человека он должен воспитывать? Старые приоритеты сломаны, новые не сформированы, а те, что имеются, приоритетами ни по нравственным, ни по эстетическим критериям называть приоритетами язык не поворачивается.
— Человека совестливого. В спектаклях Товстоногова никакого политического подтекста никогда не было. Его целью всегда было вскрыть правду в человеческих взаимоотношениях. В хитросплетениях сегодняшних реалий эта цель ничуть не утратила своей актуальности. Этим мы у себя в театре и пытаемся заниматься, в этом и видим продолжение тех традиций, которые были заложены Георгием Александровичем. Поиски этой правды ничего общего не имеют с исканиями нынешних авангардистов от театра, которых возможности «самовыразиться» интересуют гораздо больше, чем смысл, заложенный автором в текст пьесы. Ну и заработать на этом, с позволения сказать, выражении. Такой театр мне неинтересен. Это — тупик, ведущий в никуда.
— А как же попытки нового прочтения классики каждым следующим поколением режиссёров, которые, по идее, и двигают театр вперёд?
— Вопрос в том, что стоит за этим «новым» прочтением. Если оно искажает саму идею, ради которой писалась пьеса, искажает мировоззрение драматурга, ценности, которыми он руководствовался, то такое «прочтение» гроша ломаного не стоит. Вперёд театр двигает совсем не это.
— А что же?
— Стремление понять, что происходит в душе человека. И тут мы приходим к простому выводу: любовь и смерть, преданность и предательство, щедрость и алчность владеют душой современного человека точно так же, как и душами тех, кто жил тысячу лет назад. Разница лишь в том, как эти чувства проявляются. В этом ключ к пониманию человека той или иной эпохи. И мне интересен театр, занимающийся «подбором» этих ключей. Потому я остаюсь верным Большому драматическому, несмотря на клейма «музейности», «академичности» и т.д., которыми нас пытаются припечатать.
— Когда вы в начале
— Я — актёр. Им и останусь до конца своих дней. Никогда не собирался уходить в политику окончательно и бесповоротно, даже от поста министра культуры отказался, когда мне его предлагали. Моя депутатская деятельность была проявлением огромного желания помочь людям как можно быстрее стать свободными от тех догм, в плену которых они жили. Наивно? Да! Мы были очень наивны. Мы искренне верили, что народ, приняв на себя ответственность за собственную судьбу, сможет наконец проявить тот потенциал, который долгие годы пропадал втуне. В этом и только в этом видели мы свою задачу, потому и вернулись к своим изначальным профессиям, уступив место тем, для кого профессия — это управление государством.
— Может, не стоило этого делать?
— Может быть. А может быть, и нет. Жизнь не имеет сослагательного наклонения.
— Быть свободным и самому отвечать за свою жизнь оказалось гораздо тяжелее, чем жить по указке мудрых вождей?
— В
— А сами реформы привели совсем не к тем результатам, на какие рассчитывали их инициаторы?
— Ошибки в таком глобальном процессе неизбежны. Странно было бы рассчитывать на то, что всё пройдёт абсолютно гладко, тем более что примеров подобной реформации в мировой истории нет. Опыт нашей страны в этом отношении уникален. Но при всей его уникальности ясно, что многих ошибок можно было бы избежать, если бы те, от кого зависит принятие решений, всегда руководствовались государственными соображениями, а не гораздо более низменными мотивами. К существующему положению вещей нас привело пренебрежение теми нравственными принципами, которыми веками руководствовалось человечество. И причина глобального кризиса мне видится именно в этом.
— И где же выход?
— В возвращении к собственной душе. К осознанию того, для чего ты живёшь на земле. Я говорю сейчас очевидные вещи, но мир испокон веку стоит на простых истинах.
Беседу вела Виктория ПЕШКОВА
