Власть в России опять взялась за бездомных, вот только у каждой инстанции свой рецепт. Если Совет по правам человека предложил для начала посчитать эту категорию населения, чтобы потом «устраивать на поруки» в приемные семьи, то депутаты — по советской, должно быть, привычке — все больше рассуждают, как наказывать попрошаек. Для того чтобы разобраться в том, кого сегодня в России относят к категории «неблагополучных», как в нее попадают, сколько в стране на самом деле бездомных и каким образом озвученные инициативы вписываются в программу борьбы с бедностью, «Огонек» обратился к социологам, которые проводили специальные исследования по этому непростому вопросу.
Вот уже лет пять как по мере нарастания экономических трудностей тема борьбы с бедностью и ее профилактики не сходит с уст первых лиц государства. Статистика, впрочем, не очень радует: 19 млн человек (согласно Росстату) все равно остаются «за чертой». Кто эти люди, как-то не принято всерьез рассуждать: ну, оказались в тяжелых условиях или испытывают серьезные проблемы со здоровьем или, скажем, многодетные и пожилые. Чувствуется, что за словом «бедные» скрывается невиданное многообразие реальных проблем, которые сложно объединить, а потому как-то решить одним махом
Наша лаборатория сейчас всерьез интересуется темой «русской бедности» и собственно образами «бедных людей» — классическим сюжетом для размышлений отечественных интеллектуалов всех эпох, за исключением, может быть, новейшей.
По официальным данным
Мы начали с изучения крайней степени бедности, а именно бездомности. Здесь стоит уточнить, что представления о бездомных в России и в той же Европе сильно разнятся. Скажем, европейские бездомные делятся на три категории, в первую попадают вообще все, кто долгосрочно живет не в своем доме (а, например, в приютах, домах престарелых и других общественных или государственных организациях). Во вторую — те, кто находится во временных пунктах пребывания: от аварийного жилья до разнообразных ночлежек. Ну и в третью — те, кто собственно существует без крова над головой, то есть на улице. Если смотреть на проблему бездомности так широко, то ее масштаб в России впечатлит и только порядком подпортит статистику.
Как раз этой весной Совет при президенте РФ по правам человека предложил ее создать, подчеркнув, что в России может быть «от 800 тысяч до 3,5 млн бездомных» (и это только тех, кто относится к третьей категории в европейском понимании).
Мы начали работу по сбору имеющихся цифр еще в конце прошлого года, разослав во все города — миллионники РФ и во все региональные власти субъектов РФ, где находятся эти города, запросы. Просили о следующем: указать численность имеющихся в регионе/городе бездомных, описать результаты и планы работы по профилактике бездомности плюс ответить еще на ряд вопросов — про сотрудничество с НКО, бизнесом и так далее. И получили в большинстве случаев честные ответы: сколько бездомных находится в регионе и какова их структура, власти неизвестно. Максимум, о чем они могут поведать, так это отчитаться о числе койко-мест в ночлежках или о количестве «оказанных услуг» бездомным в пересчете на человека. Это, по нашим оценкам, подводит к выводу: реально государство видит не более 2 процентов крайне бедных людей, остальные — по обоюдному согласию — проходят мимо его внимательного взора. О них в какой-то степени стоит думать как о людях без гражданства, реальных внутренних эмигрантах, оборвавших связи с внешним миром. Сам этот внешний мир, к слову, до последнего времени был не против такого положения дел.
Интересно также, что при общей тенденции — делегировать социальные обязательства вниз по властной лестнице — ответственность за бездомных и профилактику «крайней бедности» была закреплена относительно высоко: на уровне властей субъектов РФ. То есть города, за исключением Москвы и Санкт-Петербурга, сами здесь ничего не контролируют и соответственно не видят. Такая «неприцельность» взгляда допускалась сознательно: никто не был заинтересован в сборе реальных цифр. Сейчас заинтересованность по непонятным причинам пробуждается: на местах, в головах депутатов и общественников рождаются различные инициативы, посвященные контролю и учету лиц без жилья. Возможно, здесь опять-таки замешана статистика — любая помощь этим неучтенным лицам может быть выгодно подана в отчетах по «борьбе с бедностью». А поскольку текущее отношение к бездомным на редкость убого, улучшения не потребуют больших затрат.
Наши запросы в региональные органы власти позволили составить своеобразный «рейтинг ответов». Насколько он реально отражает ситуацию на местах, еще предстоит проверить, но, по крайней мере, видно, где темой бездомных занимаются знающие люди, а где — нет. Лидер здесь, по-видимому, Санкт-Петербург — со своими законодательными инициативами, сотрудничеством с НКО и прочим. Среди городов еще выделился Красноярск, прислав нам очень подробный отчет о проделанной работе: похоже, там тема кому-то близка. Из субъектов РФ приятное впечатление произвел Башкортостан. Самый худший ответ однозначно у Татарстана. По-видимому, вопрос о бездомности для республиканского чиновничества не только второстепенен, но и оскорбителен. А самый смешной ответ принадлежит Краснодару, где миграционные потоки традиционно большие и число бездомных велико: чиновники по старинке в официальных бумагах называют бездомных «лицами БОМЖ» и рассказывают, как спасают мирных граждан от контактов с последними.
Общая черта отчетов — их полицейский уклон. Почти во всех случаях оказывается, что ключевая инстанция, с которой сотрудничает региональное минсоцзащиты, борясь с «крайней бедностью»,— это полиция. Среди бездомных, учтенных властью, почти 80 процентов имели судимость или приводы в отделения (между тем как среди бездомных в целом, по нашим подсчетам, таких не более 10–15 процентов). В этой силовой доминанте видна как раз слабость нашего социального государства — что делать с разношерстной проблемной публикой, чиновники просто не знают и стараются держать ее под контролем. Отчасти это и делает проблему бедности застойной.
Своими глазами
Чтобы сопоставить официальный взгляд на бездомных с их реальным портретом, мы провели свой опрос на улицах. Репрезентативным его назвать сложно, потому что, кто такие «крайне бедные», вообще никто не представляет. Но даже те 100 с лишним глубоких интервью, которые мы собрали, уже опровергают расхожие шаблоны.
Во-первых, бездомные не ощущают себя безработными. Они все время заняты, добывая средства к существованию, и то, что благополучным гражданам кажется бездельем (например, сидеть день на асфальте, попрошайничая), считают гигантской работой (и не без основания: ноги затекают, холод, грязь). Процент патерналистов (тех, кто уповает на помощь властей.— «О») среди таких бедных предельно низкий, и даже своеобразный кодекс чести бездомного предписывает ему презирать подачки от государства. Во всяком случае, в разговорах с социологами бездомные традиционно ставят себя в оппозицию к государству и открещиваются от того, чтобы идти в официальные ночлежки. Те, по их мнению, отлавливают бездомных как собак, и задача последних в заданной ролевой игре — убегать, оставаясь в тени и на свободе. Отчасти потому же бездомные не спешат в работные дома — частные учреждения, предоставляющие кров и еду при соблюдении некоторой трудовой дисциплины. Люди на улицах и так уверены, что работают, причем на себя, и для многих из них это — ценность.
Учредители работных домов, в свою очередь, сталкиваются подчас с черной неблагодарностью: бездомные обвиняют их чуть ли не в эксплуатации и воровстве, а все потому, что картины мира не совпадают. Работные дома, по-видимому, порождают еще и серьезные этические коллизии в жизни бездомного, к которым тот часто не готов. Скажем, нарушителя правил такого заведения (допустим, купившего алкоголь) на общем собрании полагается выгнать вон, что для самого нарушителя зимой может означать если не смерть, то обморожение. С одной стороны, все справедливо, с другой — бездомные годами привыкли жить так, чтобы ни за кого (включая себя самих!) не нести ответственности, и вдруг оказываются перед необходимостью решать судьбу другого человека. Это для них просто непосильная ноша, которая заставляет бездомных опять-таки роптать на своих благодетелей.
Шаблон номер два — специфический внешний вид и запах бездомного. Оказывается, это вещи не обязательные, а, так скажем, «опциональные».
Например, на одном московском вокзале живет мужичок, которого знает весь технический персонал и продавцы ларьков. Он негласно «отвечает за порядок»: если кто-то прошел, бумажку бросил — мужичок уберет или заставит наглеца убрать за собой. Он опрятен и аккуратен на вид, даже имеет подмосковную прописку. Просто его семейная ситуация настолько непроста, что домой он ездит только раз в неделю — постирать одежду. Еще один яркий пример — пожилая пара, которая решила подзаработать денег для своих детей, сдавая квартиру. Поскольку второго жилья у них не было, они соорудили какой-то шалаш за городом и фактически перешли в режим бездомной жизни. Зато у них есть постоянный заработок — рента, и внешне эта пара ничем не отличается от остальных пенсионеров.
Что же касается бездомных, которые четко опознаются как бездомные, то они часто зарабатывают как раз благодаря своему жутковатому виду или, наоборот, надежно защищаются им от чужого внимания. Нам приходилось сталкиваться с такими «актерами»: на улице они выглядят грязно и страшно, а в ночлежке — уже вполне пристойно, даже речь их меняется.
Третий шаблон, который разрывают наши исследования, связан с тем, что свобода уличной жизни весьма условна. В большом городе действуют свои иерархии, сообщества, связанные с местами дислокации. В Москве есть с десяток площадок, которые контролируются разными группами бездомных: целое комьюнити существует на Чистых прудах, есть сильная группа, концентрирующаяся вокруг Каретного. Одни не пускают других к себе, вплоть до физического насилия. Сейчас у подавляющего большинства уже есть мобильные телефоны, и у «продвинутых групп» появляются свои чаты, системы оповещения и даже идентификации.
Четвертое: бездомные не могут долго оставаться совсем без дома. Уличная среда столь агрессивна, что без необратимых потерь для здоровья человек способен справляться с ней не более трех-четырех лет. Соответственно в осенне-зимний период почти все «крайне бедные» ищут себе временные пристанища. С ночлежками и работными домами эффективно конкурируют другие «крыши». Кто-то находит себе партнеров с квартирами. Скажем, у бездомного есть подружка, к которой он иногда наведывается помыться и погостить (а в другое время к ней приезжают дети или еще мужчины). Но самый надежный партнер бездомного — это МВД. Как мы знаем, у полиции есть план по раскрытию преступлений, от которого напрямую зависят показатели ее эффективности. «Бомжи» (а в представлении бездомных это то, как прозвали их «менты») тоже в курсе про планы и осенью предлагают правоохранителям сделки: мы берем на себя какие-то мелкие нераскрытые преступления, за что отправляемся на год или чуть больше в тюрьму, а вы за это не трогаете наших на такой-то территории или еще что.
Наконец, пятое. Нам удалось обнаружить самую бесправную категорию «крайне бедных» — это беспризорники (в данном случае речь о несовершеннолетних). Они остаются незамеченными не только государством, но и всеми социальными службами, потому что, покажись они, по закону тут же будут доставлены в учреждения. А несовершеннолетние не хотят иметь дело с органами и государством почти так же, как и их старшие собратья по улице. Реальный масштаб беспризорности в стране неизвестен: многие дети, формально имея семьи, ведут полностью беспризорную жизнь.
Граждане, а не «нежелательный элемент»
Понятно, что эти зарисовки не слишком облегчают задачу чиновникам: как помогать людям, которые уверены, что сами много работают и терпеть не могут государство? Чтобы сдвинуть дело с мертвой точки, в представлениях о социальной защите придется что-то изменить так же, как в представлениях о старости,— вместо идеи покровительственного ухода заговорить о партнерстве и об активности.
В целом же, по нашим наблюдениям, эффективно работать с формами крайней бедности удается только некоммерческим и добровольческим организациям. Но и здесь полно подмен: часто некоммерческие организации создаются сверху на базе государственных, при этом фактически все остается таким же забюрократизированным, только сотрудники этих учреждений лишаются привилегий, положенных госслужащим. И конечно, никуда не девается полицейский уклон государственного контроля за бездомными. Скажем, функция социального патруля видится в том, чтобы очистить улицы города от нежелательных элементов, это до того естественно, что не вызывает вопросов. Но если осознать, что бездомные — разные, выяснится, что можно не очищать улицы, а как бы вписывать иных бездомных в ландшафт, постепенно открывая им возможности к изменению жизни.
Скажем, в Германии и Франции хорошо зарекомендовала себя практика, когда бездомные продают журналы, то есть уже соглашаются на контрактные отношения с остальным миром, взамен соблюдая чистоту и проходя регулярные медобследования. Никто не говорит, что такие меры идеально решают проблему. Не так давно в Финляндии признали как раз бессмысленными все программы постепенной интеграции бездомных в жизнь. Аргумент был простой: пока у тебя не появится своего угла, своей крыши над головой, нормальную жизнь ты можешь только имитировать, а не практиковать всерьез. Поэтому там решили, что начинать надо с того, чем обычно заканчиваются программы социализации, то есть с предоставления жилья. Построили целые кварталы недорогой недвижимости, разработали механизмы ее долгосрочной льготной аренды для бездомных. Считается, что эта схема эффективна: во всяком случае, людей, добровольно остающихся на улице, стало в разы меньше. Для России, где жилищный вопрос мучает не только бездомных, но и чуть ли не каждую молодую семью, это идеи, конечно, на вырост. Но хотя бы понимать, что такое социальное государство возможно, стоит. Потому что часто, ратуя за социальную защиту, мы плохо осознаем, чего конкретно хотим, и остаемся на вполне полицейских позициях.я
Дмитрий Рогозин,
завлабораторией методологии
социальных исследований РАНХиГС
