Заканчиваются съемки фильма «Брут» с участием Оксаны Фандеры и Филиппа Янковского. Это вторая картина киноальманаха «Свидетели», посвященного памяти жертв Холокоста. Первый фильм, «Туфельки», два года назад обошел европейские фестивали, был выдвинут на «Оскара». Правда, в России его почти не показывали. Главный герой «Брута» — добрейшая немецкая овчарка, из которой воспитали убийцу. Место действия — Восточная Европа, лагерь смерти. Время — 1940-е, разгар войны, Холокост. О том, почему эта история актуальна и сейчас, рассказывает режиссер Константин Фам.
— Костя, а ведь милейший пес был ваш Брут до того, как попал к нацистам.
— Так ему и у нацистов жилось неплохо. Они вообще любили животных. Как-то это все сочеталось.
— Прямо как сейчас: постят на фейсбуке котиков и собачек и одновременно призывают кого-нибудь придушить.
— С котиками-собачками — игра в одни ворота, по-моему. Они нас любят любыми, а мы просто принимаем эту любовь, от нас не требуется в данном случае каких-то высоких моральных качеств. Ты можешь говорить: «Мимими, какой малыш!» — и тут же поливать кого-то грязью, разжигать ненависть. Сначала пишешь: «Да убить вас мало!», не имея в виду ничего конкретного, просто выплескиваешь эмоции. Но в какой-то момент возникает мысль: «А почему действительно не убить?» Потом начинаешь получать удовольствие от того, что одни убили других, а потом становишься преступником сам. Единожды запустив механизм ненависти, написав в интернете «хохлы», «москали», «черные», «жиды», «обезьяны», даже не замечаешь, как руки у тебя оказываются в крови.
Все начинается с ерунды, с пустой перебранки. И в этом смысле мой фильм, конечно же, пацифистский. Он ведь не о Холокосте на самом деле. Я показываю, как это происходит, как просто из нас сделать зверей, как охотно мы на это идем. И очень надеюсь, что у зрителя после просмотра пропадет желание участвовать в боевых действиях, как в открытых, так и в психологических. Надо остановиться, потому что дальше некуда, дальше уже убийство и самоубийство. Не цените жизнь другого, так хоть о себе подумайте. Победителей и выживших здесь не будет.
— Это вы сейчас об Украине?
— Не только. Но вообще эта тема меня очень больно ранит. Я родился и вырос в городе Первомайском Харьковской области, не будучи украинцем, не будучи русским. И есть ощущение, что вся эта ненависть, это не только что началось. Вот сейчас снимаем, и я всякие истории вспоминаю. Мама рассказывала, как во время войны они с бабушкой, с братом и двумя сестрами стучались в дома, и их не пускали. А была зима, холодно. Люди боялись, люди говорили: «С жидовскими выкормышами не пустим». Старшие брат и сестра умерли… такие воспоминания. А отец мой — вьетнамец, человек достаточно необычный. У него, например, свои представления о том, как надо одеваться. И вот зима, он выходит из подъезда на рыбалку: шуба, на шубе плащ-палатка, в руках ледоруб, на голове шапка, поверх нее еще какая-то шапка, какие-то нелепые валенки. Мальчишки смеются, кричат: «Узкоглазый, узкоглазый!»… Он повернулся, беспомощный такой, маленький. И пошел дальше, ничего не ответил. А я придумал себе историю, как он их наказал. И рассказывал всем, что он прикрикнул на них: «Вот я вас сейчас ледорубом!» Но этого не было, понимаете… Словом, тяжело, больно.
Есть другая история, я хочу когда-нибудь ее снять. Во время войны Харьков несколько раз переходил из рук в руки. Страшное рубилово было, до сих пор находят захоронения. И вот раскопали очередную могилу. В 1980-м, если мне память не изменяет. И мальчишки из моего подъезда утащили оттуда череп. Притащили в мешке из-под извести, высыпали и начали играть им в футбол. У меня не было дедушки. Но вот так подумать: а вдруг он? Точно так же это мог быть и дедушка кого-то из них, и немец, да кто угодно. А череп разлетался на куски, вылетали зубы, вылетали фрагменты костей… Мальчики играли в футбол.
Когда мы работаем с собакой на съемочной площадке, я думаю: а может, действительно нужна сильная рука, которая нас всех воспитает? Кто-то главный, кто объяснит, как правильно.
— Но тут все зависит от того, кто. Это может быть духовный учитель, а может быть фюрер.
— В том-то и дело. У нашей собаки замечательная хозяйка, она ее воспитала, она ей передала часть себя. Собака начисто лишена агрессии. Она растворяется среди съемочной группы, ее все любят, она всех обожает. Но когда был кастинг, мы заехали на псарню к одному барону цыганскому, это было в Румынии. И там совершенно другие собаки, другое отношение к ним. Они слушаются, беспрекословно подчиняются, но все это без любви. Как рабы, понимаете?
Ответ на ваш вопрос — любовь. Либо она есть, либо нет, в этом вся разница. А технически можно научить кого угодно чему угодно. Вот две собаки от разных хозяев. Они очень похожи, у них одна выучка. Только одна собака-человек, а другая собака-волк.
— Не надо иллюзий. Ваша собака-человек точно так же может вцепиться в горло, как любая другая.
— Об этом я и снимаю, о трансформации человека в зверя, в фашиста, в убийцу. А собака — просто метафора. В процессе выясняются всякие интересные вещи. Нам надо было разозлить собаку во второй части, когда она уже у нацистов в лагере. Только она ведь не злится на самом деле. То, что нам кажется злостью, для нее элемент игры. Но это у нормальной собаки. А вот когда были в питомнике у барона, я зашел в клетку к самой агрессивной собаке, она по-настоящему злая, и взглядом загнал ее в будку. Просто взглядом. Она меня испугалась! Самые агрессивные оказываются самыми трусливыми на поверку.
— Получается, что есть волкодавы, а есть убийцы. Как у Солженицына: «Волкодав прав, а людоед нет».
— Чудовищное высказывание, если вдуматься. У нас в фильме похожую фразу говорит нацист Хорст, которого играет Филипп Янковский: «Собака должна любить человека, ваша задача — научить ее различать, кто человек, а кто нет». Кто определяет, кто волкодав, а кто людоед? Кто берет на себя ответственность за убийство? Это ведь просто вопрос убежденности в своей правоте. Типа, как же мне в тебя не стрелять, если я прав, а ты нет. Вот как сейчас на Украине. Все пытаются найти отправную точку — кто первый начал. В глазах каждой стороны другая сторона — людоед. Все думают о себе, что они-то уж точно на стороне добра и света. А на самом деле уже неважно, кто прав. Никакая правота, самая правая, не стоит стольких человеческих жизней.
