Патриарх

Павел Григорьевич Антокольский, как и многие, вдруг тоже оказался поэтом непрочитанным. И это при том, что он был и знаменит, очень авторитетен в литературном мире, и при жизни считался советским классиком. И всё же…

Какие прекрасные стихи он писал! Какие блистательные строфы разбросаны по его книгам, причём с такой лёгкостью, что почти незаметны! Точь-в-точь как в его стихах:

Метафоры метались в стихах Павла Григорьевича, как ослепительные прожекторы: «Я люблю тебя чёрной от света», — обращался он в стихах к жене — молодой актрисе вахтанговского театра Зое Бажановой.

Его стихи запоминались с первого прочтения. Нежные. Пронзительные. Щемящие. А то и непереносимо жестокие, как, например, его знаменитый «Санкюлот»:

Кстати, примерно так начинается фильм по знаменитому «Парфюмеру» Зюскинда, который, конечно, стихов этих знать не мог.

Замечательно писал Антокольский о Париже, где уже в 30-е годы встретился со своей давней и близкой знакомой… Мариной Цветаевой:

И вряд ли кто лучше, чем Павел Григорьевич, переводил Бодлера и Артюра Рембо. Я до сих пор помню «Пьяный корабль» мятежного Рембо именно в его переводе.

Он писал горькие и страстные стихи об истории, о Петре Первом и Павле Первом, о Робеспьере, о Франсуа Вийоне и Пушкине, о ХХ веке, памятуя ту вечную капитолийскую волчицу первого Рима:

Уже в старости поэт вспоминал своё близкое знакомство с Мариной Цветаевой. Она «была первым поэтом, которого я узнал лично и близко… первым поэтом, который во мне угадал собрата и поэта». К Цветаевой Антокольский не раз благодарно обращался в стихах и прозе.

Он дружил с поэтами фронтового поколения — своими учениками: Михаилом Лукониным, Александром Межировым, Давидом Самойловым, Константином Ваншенкиным. Он был прирождённый наставник — не всегда в поэзии, но всегда в образе жизни. В 60 — 70-е годы ХХ века он тянулся к самым молодым поэтам. По-отечески любил совсем молодых тогда поэтесс Татьяну Бек и Полину Рожнову. Когда мы подружились, он предложил мне называть его просто Павликом (о подобном, кстати, могут вспомнить многие из его окружения тех лет). Конечно, я не мог позволить себе такой жуткой фамильярности, о чём и сказал старому поэту. Тогда он подарил мне то, что было у него под рукой: пушкинского «Евгения Онегина», но — со своим предисловием. И под автографом крупно, почти печатными буквами вывел: «Павлик Ант.». Хранится в моей библиотеке ещё несколько книг Павла Григорьевича с его незабываемыми надписями.

Антокольский поражал своим артистизмом — нескрываемой страстностью и эмоциональностью ко всему, что его волновало. В порыве он бил своей увесистой тростью: не важно — по асфальту или наборному паркету ЦДЛ. Это был человек редкой — «штучной» породы.

Десять лет назад, когда исполнилось сто лет со дня рождения поэта, я написал и напечатал в «МК», а потом в своей книге «Прогулки во времени» воспоминание-новеллу «Три поцелуя», посвящённую Антокольскому. Цитировать не буду, но попробую воспроизвести на память один фрагмент из жизни нашего прекрасного старейшины — один из этих трёх поцелуев.

4 августа 1976 года на гражданской панихиде по Михаилу Луконину, его другу и ученику, меня поразила сцена прощания Антокольского с Михаилом Кузьмичём, который умер на 58-м году жизни. Антокольскому в этом году исполнилось 80 лет. Его пергаментное лицо словно почернело от горя, ещё резче проявилась сетка подглазных морщин. Он прошёл через толпу скорбящих и провожающих к гробу своего «молодого» друга и склонил голову перед ним. Дотянуться до лба покойного он не смог бы. И тогда просто наклонился и поцеловал край гроба, с которого ниспадало вниз белое покрывало, как сейчас помню, слева, в районе сердца покойного.

Мне довелось посвятить ему стихотворение, которое я через много лет включил в цикл портретов «Дагерротипы» — «Павел Антокольский (фото 1915 года)». Приведу отрывок не для того, чтобы показать своё стихотворение, но подчеркнуть что-то ещё из облика этого необыкновенного старика:

Когда-то Булат Окуджава в стихах, посвящённых поэту, воскликнул: «До свидания, Павел Григорьевич! Нам сдаваться нельзя. Все враги после нашей смерти запишутся к нам в друзья…» Слава богу, известный бард ошибся. Враги Павла Григорьевича в друзья ему набиваться не стали. Да и были ли они на склоне его лет? Когда в ЦДЛ отмечали 80-летие Антокольского, поэт ответил на аплодисменты, которыми его встретили: «Мне многие сегодня говорили о своей любви. А за что меня не любить? Я прожил восемьдесят лет. Я писал хорошие стихи. Я никому не сделал ничего плохого». Это слова счастливого человека, прожившего нелёгкую и по-своему трагичную жизнь.

Последнее время он болел, печалился об уходящей жизни, с которой ни за что не хотел расставаться, даже плакал, о чём однажды рассказала посетившая его Маргарита Алигер.

На поминках в Дубовом зале ЦДЛ Маргарита Иосифовна предложила Тане Бек и мне сказать прощальное слово от «молодых». Каждый из нас к этому не был готов… Мы ещё были молоды и ещё не привыкли к тому, что такие потрясающие люди так неожиданно и так просто уходят из жизни…

…Он, словно бы на библейский посох, опирался на крепкую трость с кривой ручкой, отполированной до блеска его пальцами, как и положено патриарху. Впрочем, он и был патриархом. Да и сегодня остаётся Патриархом русской поэзии в памяти тех, кто его помнит. А забыть Павла Григорьевича невозможно.

Сергей Мнацаканян