Проваливаясь в мутную темноту сна, я был уверен, что когда проснусь — весь этот бред с ГКЧП и «конституционным порядком» уйдет, испарится, как утренняя роса. Роса ведь тоже явление временное. Вот она покрыла все вокруг своими капельками-слезинками, а через час даже воспоминание о ней становится призрачным…
Окончательно засыпая, я вдруг был разбужен настойчивым междугородным звонком. В Москве всегда можно было по звонку определить — городской он или междугородний. Звонок этот вернул меня обратно — в ослепительное царство света и во весь голос поющих птиц. Не было в эту минуту на свете ничего более мне ненавистного, чем эта многоголосая оратория для птиц с телефоном.
Подняв трубку, я услышал прерывающийся помехами голос приятеля Сереги из Красноярска.
— Старик! — Кричал он на другом конце земли, — извини, что разбудил в такую рань. Дело у меня неотложное — помоги купить синтезатор!
Что могло быть более нелепым, чем искать синтезатор в такой день? Это звучало нереально и безумно, смешно и гротесково, наивно и вне времени…
— Ты о чем, Серега? — раздраженно произнес я. — Тут мир рушится, а ты про синтезаторы интересуешься.
— А что случилось? — Серега, конечно, всегда был человек аполитичный, но в данном случае это звучало, как будто он звонит с Марса.
— Ты
— Это ты про этих, которые Шопена крутят по телику? — Серега явно не понимал причину моего беспокойства.
— Не Шопена, а Чайковского, пень ты безмозглый! — взвился я. Все мое утреннее раздражение неожиданно вылилось на Серегу. Он — последний человек в мире, на которого я должен был бы раздражаться, но бессонная ночь сильно уравнивает всех, кто с тобой разговаривает. Все они кажутся одинаково противными и надоедливыми.
— Ну, Чайковского! Какая разница? Все одно — звучит, как жмура несут. — Хохотнув, проорал в трубку Серега. Он все еще никак не мог оценить ситуацию и списывал все на мой недосып.
— Ты — болван, причем неисправимый! — я уже не мог остановить поток желчи и раздражения, — Тут мир рушится, а ты со своим дебильным синтезатором людей достаешь!!!
Серега всегда отличался непробиваемостью и равнодушием к чужим проблемам. Я к этому давно привык, но в данной ситуации это выходила за рамки моего понимания. То ли мое настроение передалось ему, то ли он просто решил огрызнуться, но, вмиг посерьезнев, Серега мрачно произнес:
— Это ты, нежный мой, испугался, что все назад вернется? Эх, Москва, Москва… А вы там всерьез поверили, что все сменится за какие-нибудь два-три года? Это вам там может и есть о чем волноваться, а у нас еще и
Как ни странно, своей наивностью и спокойствием Серега привел меня в чувство. И, правда, чего раньше времени впадать в истерику? Поживем — увидим. Время покажет…
Окончательно я проснулся часа через четыре. Взглянув на часы, я понял, что никак не успеваю на репетицию к одиннадцати. Быстро, даже не разобрав вкуса, проглотил чашку кофе, выскочил на улицу, сел в машину и рванул на Проспект Мира.
На улицах ничего еще особо не изменилось. Люди спешили
У гастронома толпились старухи, и я, несмотря на полный цейтнот, решил притормозить — глянуть, насколько сбылись предсказания моего соседа. Магазин встретил меня все той же унылой вонью позапрошлогодней селедки и гулким эхом пустого торгового зала. Эхо разбивалось на тысячи кусочков о грязные пустые прилавки и затем тоскливо присоединялось к угрюмому гулу толпы старушек. У всех на устах было одно: «По телевизору обещали, что все будет, а оказалось — обманули»
И я тогда подумал, что видно эти ГКЧПисты плохонько готовились к своему путчу. Уж если они хотели сделать переворот, то начинать его надо было с заполнения магазинов вареной колбасой, причем в Москве. В СССР достаточно было захватить Москву, а все остальное случалось само собой. Какие бы потрясения не происходили в то советско-перестроечное время, все в конечном итоге упиралось в эту самую колбасу — сизую склизкую смесь туалетной бумаги с молотыми ушами, когтями и копытами. Именно колбаса была социальным мерилом нашей жизни. Не понимавшие этого неизбежно выпадали из игры. Все реформы совершались теми, у кого был доступ к распределению колбасы и водки. Водка к тому моменту худо-бедно поступала в магазины. Ее давали по талонам, справкам из загса, спискам на предприятиях. С колбасой было совсем плохо. Правительство уже совсем отказалось ее делать, а граждане еще не научились. 1991 год давал уникальный исторический шанс любому авантюристу захватить власть в стране. Надо было только взять 50 машин с колбасой и со всех основных магистралей московской кольцевой дороги начать продвигаться к центру, раздавая колбасу налево и направо. Народ был настолько измучен отсутствием нормальной еды, которую замещали разговорами о демократии, что верить словам никто уже не хотел. Для захвата власти достаточно было не ГОВОРИТЬ о колбасе, а начать ее ДАВАТЬ. К сожалению, как это и всегда бывает, те, кто сидят в Кремле, имеют достаточно колбасы и им всегда кажется, что людям нужно
Продвигаясь к центру, я заметил повышенное количество милиционеров, стоящих чуть ли не на каждом углу. На их лицах было написано недоумение и раздражение. Они пока еще не знали, кого ловить и в какой свисток дуть. Милиция определялась…
