После ремейка киноклассики («Сцены из супружеской жизни») и образца современной драматургии («Последний герой») обновленный МХАТ имени Горького обратился к шедевру советской литературы. «Последний срок» Валентина Распутина поставил заместитель худрука по творческим вопросам Сергей Пускепалис. Чем интересен сегодняшнему зрителю один из главных текстов 1970-х, выяснили «Известия».
«Последний срок», повесть о нескольких днях из жизни сибирской крестьянки и ее детей, был первой инсценировкой Распутина в Московском художественном театре. Случилась она в 1977 году, за 10 лет до раскола. Старуху Анну сыграла народная артистка Нина Гуляева, получившая за свою роль Госпремию РСФСР. Затем МХАТ имени Чехова поставил «Живи и помни», МХАТ имени Горького — «Прощание с Матерой», «Деньги для Марии» и, поменяв руководство, вернулся к «Последнему сроку».
Бабы и женщины
Распутин, написавший эту повесть в 33-летнем возрасте, считал ее своей главной книгой. Обновленный МХАТ имени Горького считает Распутина одним из главных своих авторов, так что выбор закономерен. При этом те, кто помнит постановку 1977 года, утверждают, что текст звучит по-другому. Оно и понятно: большая литература со временем обогащается новыми смыслами, спектакль выносит их на поверхность. Происходит это где-то осознанно, где-то случайно, но всегда действенно.
Вот, скажем, так и не добравшаяся до родной деревни Таньчора. Едет она из Киева. В 1970-е — из большого города большой страны. Сегодня — из столицы почти враждебного государства. И слова матери «А там же война…», которые в советское время воспринимались проявлением старческой деменции, звучат как предвестие опасности. За Таньчору, по мысли автора, не доехавшую до матери по собственному разгильдяйству, вмиг становится тревожно.
Еще одно нововведение — тема деятельной старости. На первый план ее выводит не только яркий текст, но и превосходная работа Надежды Маркиной. Новая прима театра наделяет свою Мирониху бьющей через край витальностью и фантастической внутренней свободой. 40 годами ранее ее героиню пожалели бы: совсем одна, сама с хозяйством управляется, некому за коровой сбегать… Теперь ход мыслей другой: не перепоручи Анна сыну свое хозяйство, глядишь, и бегала бы теперь, как подружка Мирониха. Дом поддержать, со скотиной управиться — не полежишь тут, не заумираешь. И сама себе была бы хозяйкой: внуков можно на расстоянии любить, пьянством сына не казниться, на дурацкие шутки не отвлекаться, с природой без помех беседовать.
Новыми оттенками расцвечен и разговор пьяненьких мужичков про «баб и женщин». Есть баба, мощная, стосильная — словом, конь. А есть женщина, у которой всегда «нервное состояние», но смотреть на нее приятно — «вертушка» уж больно соблазнительная. А если бабу и женщину соединить в одной персоне? Мужички, может, таких и не видели, а зритель — сколько угодно. Да вот они, в зале сидят.
Тема крушения патриархального уклада, описанная Распутиным с нескрываемой болью, за минувшие годы основательно притупилась. Что толку страдать, ушло — не воротишь. Не бороться надо с объективным ходом истории, а взаимодействовать с ним. Нашли себя Люся (Ирина Фадина), Михаил (Сергей Галкин), Илья (Андрей Зайков) и Таньчора в новой городской жизни — и молодцы. Живи да радуйся. Хотят того или не хотят авторы постановки, думается именно об этом.
Бытие над бытом
«Где родился, там и пригодился… И куда едут?» — рассуждает старуха. «А чего не ехать?» — реагирует современный зритель. Во многих местах есть интернет, вышки мобильной связи понатыканы — беседуй с родственниками, поддерживай контакты, было бы желание. Есть возможность — живи и там, и там. Сам Распутин в последние годы жил на два дома — в Москве и Иркутске, но завершил свой путь великим сибирским писателем, связей не терял. Порвались они в той, лучшей жизни. Старуху наверняка отнесли на семейный погост, а писателя вопреки его завещанию похоронили не рядом с женой и дочерью, а на красном месте, в ограде иркутского Знаменского монастыря. Вот это разрыв так разрыв. То, что в повести, по сравнению с ним — рядовые семейные неурядицы.
Тем не менее читать Распутина — тяжкая душевная работа. Многие не выдерживают, книжку закрывают. Чтобы зритель не «закрыл» спектакль, режиссер и художник ожидаемо стараются сделать его комфортным для восприятия. Режиссеру здесь труднее. Авторская инсценировка — из разряда добротного (читай: тяжеловесного) коллективного рассказа. Швы между эпизодами, вялый темпоритм и длинноты преодолеть не удается. Актеры не всегда берут благотворный для литературного формата сдержанный тон. Мужчины кричат, женщины суетятся. Актриса Елена Коробейникова (старуха Анна), годами много моложе своих сценических детей, старческую характерность передает превосходно, но временами уж слишком старается.
Спасение от чрезмерностей можно поискать у художника. В гармоничной партитуре Эдуарда Гизатуллина есть мощь рассветов и закатов, таинственность ночи, любовно сделанный деревенский быт, в самой устроенности и отлаженности которого кроется надежда на обновление. Любой предмет, будь то старинный комод или кровать с богатым подзором, можно выставлять в музее. Имеется и то, что над бытом: кулисы закрыты пестрым ситцем, тот же ситец образует над сценой шатер — символ дома. В финале он опускается к земле: был дом, стала домовина. Жизнь и смерть оказываются понятиями однокорневыми — то, что не удалось в жизни (скажем, с детьми обрести взаимопонимание), можно сделать за ее пределами. Вдруг получится…
Светлана Наборщикова
