Следующие письма только подтверждают отцовскую жизнестойкость. Сестры – Паша и Роза – хотели приехать к нему в Канск, но…
Канск, 13/1-1941 г.
Здравствуй, дорогая моя Лидука! 7-го числа получил твое первое письмо, а вчера – телеграмму твою и письмо от Паши и Розы. Не знаю, успеет ли это мое письмо, до их отъезда, это было бы очень печально. Дело в том.ю что в свидании мне отказано, объявили об этом сегодня. Причина, очевидно, в том, что я недавно в лагере, а нужно выдержать 6-ти месячный стаж. Добивайтесь разрешения в ГУЛАГе НКВД, в Москве. Такие случаи были, что родственники приезжали с разрешением из Москвы. Хлопочите о продолжительном свидании, т.к. здесь дают лишь – по 2 часа. Паша пишет, что вместе со мной будет доказывать мою невиновность. Это меня обнадеживает. Хорошо, конечно, если вы сумеете добиться разрешения и приедете ко мне, - мне нужно рассказать о много.
Ликин, ты с Мариком приедешь ко мне весной, сейчас здесь крепкие холода, куда ты с малышкой поедешь? Сейчас меня только и занимает мысль о предстоящей встрече, - она все-таки будет. Бывали здесь случаи, когда приезжали без разрешения и здесь дрбивались на месте, но это только случаи и надеяться на это нельзя. Передай об этом Паше с Розой, пусть отложат поездку и добиваются разрешения в Москве.
Милая моя, любимая женушка! Много радости и еще больше горя принесло мне твое письмо. Много раз принимался я его читать, но сразу до конца не мог. Нервы мои ни к чорту не годятся… Пойми только, моя дорогая, что все мои мысли и чувства всегда, всегда только с тобой и с моим сыником. Мы будем вместе и залечим все раны, - я в это крепко верю. Я не могу ответить тебе сейчас по существу твоих отношений с родными, для этого нужно некоторое время и более пространно написать, а я тороплюсь отдать письмо, чтобы оно завтра ушло (есть возможность…). Поэтому прости мнея за краткость и не пойми превратно. Прошу тебя только об одном: подумай еще и ещещ раз – можно ли так жестоко и ультимативно ставить вопрос, как делаешь это ты, нельзя ли найти точку примирения, но, во всяком случае, не полного разрыва. Ведь речь идет о матери, об отце, о сестрах. И не заставляй меня сейчас отрекаться вовсе от них. Сообщенное тобою поразило меня так глубоко, что я не могу собраться с мыслями об этом. Напиши мне еще и еще, рассказывай только правду, но правду объективную. Я жду твоих писем и за каждым из них я буду тебе благодарен до гроба моего, может быть, не так уж далекого…
Дорогая моя Ликонька! Как хочу я видеть тебя с сынкой! Берегите себя, будьте здоровыми, старайтесь быть здоровыми. Ты настоящая мать, меня это крепко радует. Но береги себя, твое здоровье нужно нам всем и, в первую очередь, нашему Маронику. Ведь правда, моя милая?
Очень прошу прислать мне фотокарточки, все, какие только есть, в каждом письме чтоб была карточка. Ладно? Пришли мне бандеролью по почте бумаги хорошей для жалоб и заявлений и конверты.
Прошу тебя связаться с женой инженера Дударенко Николая Александровича, под руководством которого я до сегодняшнего дня работал здесь в лагере, - я ему многим обязан. Адрес его жены: 1-я Мытищинская ул., д. № 13/Б, кв. 1, Анна Евстафьевна Зиновьева, а служебный ее адрес: Б.Переяславка, Типография НКПС, местный комитет. Еще зайди к жене его брата по той же Мытищинской ул. Д. № 13/А, кв. № 6, Дударенко Зинаида Васильевна. Когда Паша с Розой и ты с Маруником поедете ко мне, возьмите у них для Н.А. Дударенко посылки и нужные поручения. Передайте от него привет, он здоров, много работает.
Дорогая Лидука! С завтрашнего дня я выхожу на другую работу: плановиком в Плановом Отделе Управления строительства Гидролизного Завода, - получил уже назначение. 16/I переедем в новый лагпункт – строительный (по соседству с этим). Стройка идет вовсю, сроки очень жесткие, а объем большой. Строим, конечно, мы. Здесь же Г.Л. – работает десятником, я с ним мало разговариваю, уж больно он мне противен и напакостил мне, - чорт с ним.
Ликин, прошу тебя, как-нибудь через знакомых или родных снабдить меня посылкой из другого города, если нельзя из Москвы. Главное – табак, бумага, спички, сахар, чай и немного каких-нибудь жиров и витаминов. Адрес мой тот же (почт. ящ. 235/8). Денег я еще не получил, боюсь, что пропадут, вышли рублей 100-150 на мой счет в лагерь.
Ликин, запроси телеграфом Камчатскую Облсберкассу о своем вкладе, почему не переводят, когда перевели. Ведь книжку твою я им сдал по квитанции № 254898, серия В, от 26/Х-1940 г. с тем, что получив твое заявление, вклад будет немедленно в сберкассу в Москву по твоему указанию. Сообщи, как получить остаток пая из РЖСКТ, что нужно от меня для этого? Я жду облигации из Хабаровска, когда прибудут, добьюсь, чтобы переслать их тебе.
Ну, вот, моя дорогая, меня торопят, чтобы я кончал и отдал письмо, а я никак не могу оторваться и кончить. Обо мне не беспокойся. Постараюсь быть здоровым. Как только получу бумагу.ю отправлю свою жалобу Прокурору Союза. Как-нибудь надо все-же найти Нор., может он уже в Ленинграде? У него ведь наиподробнейшая жалоба, из которой все видно. Подавай от себя заявление Прокурору и в НКВД, не дожидаясь моей жалобы. Там, где бунтуют родные – получается результат, скажи об этом и Паше.
Ну, всего хорошего. Большущий привет маме – Александре Даниловне, пожури ее за то, что хворает. Пусть бодрится, будет все хорошо, мы еще погуляем и моя «хромая лошадка» побежит быстро-быстро и докатит до самого дому.
Крепонько целую тебя и Марульку
Ваш Сема.
Жду писем и фотографий.
Еще раз целукаю моих любимых
мордиков – Сема.
Привет всем родным.
(Насчет свиданий передай Паше с Розой)
МАМА. Я передала.
Я. Мама, скажи, мама, а что все-таки случилось у тебя с его родными? Какая кошка между вами пробежал?
МАМА. Не хочу об этом говорить (плачет).
На белой стене речки и реки, потоки и водопады…
Стемнело. Действие переносится в Приемную НКВД. Там очередь к окошечку. Мама и сестры Паша и Роза, временно помирившись, стоят, притулившись к непробиваемой стене…
Наркому Внутренних Дел СССР
т. Берия
Мы советские люди, врач, учительница, инженер, воспитанные в советских ВУЗах, впитавшие в себя великое учение Сталина об отношении к человеку, не можем больше молчать и поэтому решились переслать Вам жалобу нашего брата и мужа. Большой человеческой просьбой, просим Вас помочь нам в нашем безысходном горе.
Три года и два месяца мы не можем добиться, чтобы расследовали по-большевистски с глубоким вниманием дело нашего брата и мужа Шлиндмана Семена Михайловича, 1905 г. рождения, арестованного 3-его декабря 1937 г. в Петропавловске на Камчатке.
Он экономист, молодой способный специалист, всегда энергично и искренне работавший, он в своей жизни не знал кривых путей, это абсолютный советский специалист, всей своей жизнью преданный Советской Родине.
За его прямоту и честность, враги с ним рассчитались по-своему, подло оклеветали его, опутали его гнуснейшей ложью. В его обвинении нет ни слова правды, все там чудовищно по своей жути, как может быть оклеветан честный мужественный советский человек.
Три года и два месяца каждый свободный день у нас уходит на стояние в бесконечных очередях к прокурорам, но никто не внемлет. За ворохом бумаг забыли о живом человеке. Мы понимаем, что очень ответственно обращаться к вам за помощью, твердая уверенность в невиновности брата и мужа дала нам решимость обратиться к Вам с великой просьбой. Поручите пересмотреть его дело. Мы уверены, что разобравшись в деле, его вернут к жизни, к обществу, к семье. Он еще молод и сумеет отлично работать на пользу Советского Государства.
31/I-1941 г.
П.Леонова – учительница – Москва,
2-ой Самотеный пер., 7, кв. 19 тел. К3-96
Р.Шлиндман – врач, Шмидтовский проезд
№ 12 корп 6 кв. 138
Москва
Л.Котопулло – инженер – Москва
Петровка д. 26 кв. 50
Вернемся в пустое пространство.
Оказывается свою «Жалобу» отец сам Берии не отправил. Он схитрил, вернее, ему казалось, будто он схитрил.
Он вполне разумно посчитал, что обыкновенной почтой его письмо не дойдет.
Обустроившись на новом месте после этапа – из Петропавловска на Камчатке прямехонько в Канск, что под Красноярском, отец, как это видно из его переписки, вместо строительства Судоремонтного завода (на воле) получил строительство Гидролизного завода (в неволе). Разница заметная, но понятная.
Так вот, не откладывая дело в долгий ящик, он тут же соорудил Жалобу на имя Берии (не только Прокурору) и отправил ее маме и сестрам, чтобы они, объединившись, написали Берии СВОЕ письмо, от себя, и тогда, может, Жалоба и скорее дойдет довысокого адресата, и шансов будет больше, на то, что прочтут, потому как есть сопливая гарантия, что возьмут в Приемной под расписку.
Экая наивность!..
Ответом (надо признать, скорым, от 4 февраля) была выдана официальная справка, отпечатанная в типографии – только фамилия заключенного вписывалась, - значит, ТАКУЮ справку получали тысячи тысяч жалобщиков.
Иными словами, жалобы – не рассматривались. Ответ шел многотиражный, один для всех.
Система работала профессионально. Она ПРИНИМАЛА жалобу и ОТВЕЧАЛА шаблоном по башке.
Справка к делу № 843981
Дело по обвинению Шлиндман С.М.
Рассматривалось в порядке надзора Главной военной прокуратурой
По жалобе Шлиндман С.М.
Оснований к внесению протеста на приговор (постановление)
Особ. Совещания не найдено.
Заключение по делу хранится в справочной папке ГВП за
№ 58286-8
Военный прокурор ГВП –
Военный юрист
4/II-41 г. Подпись.
…Горе сплачивает.
Но не всегда. Бывает и по-другому. Усугубляет разрыв. На что мама так обиделась?
МАМА. Всему причиной был Лева. Муж Паши.
Я. Нет, мама. Будем честны: причиной была ты. Твоя болезненная ранимость. Ты во всем видела подвох. Это твоя черта.
МАМА. Неправда. Я зря никогда ни на кого… У меня этого нету. А вот они Сему клевали…
Я. За что?
МАМА. За то, что он в меня влюбился. Они считали, что мы не пара. Я Семе не подхожу.
Я. Папа, было такое?
ОТЕЦ. Ну, было. Когда мы еще поженились. Но потом…
МАМА. Потом мне всегда показывали, что Сема совершил ошибку.
ОТЕЦ. Да не показывали! Обычная ревность сестер. Любимый братик теперь не с ними. Ерунда, в общем.
МАМА. А для меня это была не ерунда. Я всегда чувствовала их презрение.
ОТЕЦ. Презрение?.. Скажешь тоже!
МАМА. И скажу. Они ненавидели меня. Только прямо об этом не говорили. Но я чувствовала, понимаешь?.. они мне давали понять…
Я. И дядя Лева?
МАМА. Лева был замминистра. Большой человек. Он кончил Институт красной профессуры и был прекрасным организатором здравоохранения. Его знали и уважали в Кремле. Профессор Вебер!.. Лев Григорьевич Вебер! В медицинском мире он был величина. И человек хороший. Добрый. Интеллигентный. Лично к нему у меня не было претензий. Никаких!
Я. Почему же ты считаешь, что причиной ваших раздоров был он?
МАМА. Это все Паша. Она с него пылинки сдувала. Боялась за его карьеру. А он был смелый, принципиальный… Когда убили Кирова, врачи предложили вынуть его мозг и заскипидарить, как Ленина в Мавзолее. Уже вопрос был почти решен. Но тут встал Лева и сказал: «Не сходите с ума. Это не нужно». Дошло до Сталина. Он тоже сказал: «Это не нужно». И Лева пошел по лестнице вверх. Он стал замминистра здравоохранения российской федерации. Раньше он был шишка, а теперь большая шишка.
Я. Ну, а при чем тут ты и папа?
МАМА. При том, что, когда Сему посадили, Паша сделала все, чтобы об этом не дай Бог кто-нибудь узнал. Лева должен быть чистым. А Сема – это грязь, которая к нему не должна прилипнуть. Мне прямо намекнули, что я не должна ходить в их дом.
ОТЕЦ. Чушь!.. Бред сивой кобыды!
МАМА. Вот и я так считала. Но я смолчала, спросила только: «А как же Марик?» Ответили: «Мы будем к вам ходить. А вы к нам не ходите».
Я. Хорошенький намек!.. Мама права!
ОТЕЦ. Я в это не верю. Но даже если Паша тебе так сказала, - что такого?.. Она же правильно – берегла Леву. А что, он должен был из-за меня погореть?
- Не знаю. Но я сказала: «Ноги моей у вас больше не будет». «А Марик? Марик? – закричали они. – Ты не имеешь права!.. Сема – наш брат, а Марик – его сын»… Я сказала: «Я на все имею право, потому что я – мать, понятно?.. Но Марика я вам разрешаю забирать – раз в месяц!.. если вы такие родственники!..»
Я. Я помню… после войны они меня забирали. Помню их отдельную квартиру и кабинет дяди Левы – весь в книгах.
МАМА. Да, а до войны они ни разу к нам не приехали. Вот так мы разошлись.
Г. Канск, 3/II-1941 г.
Дорогая моя Лидука! Посылку из Одессы я получил. Большое тебе спасибо. Пришлась она как раз кстати: я сейчас больше, чем когда-либо нуждаюсь в дополнительном питании. Одна операция уже сделана благополучно, - от геморроя и выпадения прямой кишки я уже избавлен. Оперировали проф. Бельц Адам Адамович и д-р Бобровников В.П., под местной анестезией. От этой операции я уже почти оправился. Звтра будет вторая – по поводу левостороннего гайморита (воспаление гайморовой полости).
Оперировать будет д-р Бухгольц Э.Л. хотя предстоит операция неприятная и болезненная (будут продалбливать от челюсти к носу), но она меня избавит от постоянных головных болей и хронического насморка, восстановится память, обоняние и пр. пусть уж режут, но зато будет восстановлено здоровье, а это – главное.
В больнице пробуду еще дней 10-12, дадут, наверное, после этого отдыха пару дней, а потом опять за работу.
Ты, милая, небеспокойся – все будет хорошо. Почему ты ничего не пишешь? За все время получил от тебя только 1 письмо и 1 тел-му. Месяц уже ничего не получаю, - это меня сильно волнует. Почему так? Еще раз прошу тебя писать мне часто, не реже, во всяком случае, одного раза в декаду. Хоть короткое письмо, открытку, но писать должна. А где твои и Марика фотографии? Я их жду с таким нетерпением, а ты их не шлешь! Только не вкладывай их в посылки, так как письма из посылок не выдаются, их нужно посылать отдельно.
Ликин! Вещей никаких больше мне не посылай, за исключением 1 пары брюк и гимнастерки плотной (или пиджака какого-нибудь). Все остальное у меня есть. Вообще, здесь нужно иметь самый минимум самых необходимых вещей, т.к. их очень трудно уберечь, а в случае этапа каждая лишняя вещь – обуза, от которой, если сам не избавишься, то другие «избавят». А переброски в другое место могут быть…
Как доехала Паша? Эх, Лидука, что пришлось пережить!.. но все ж таки не даром, - вы теперь уж знаете про меня все: где, что да как…
Нет, Лидука, родные мои от нас не отвернулись; они любят нас и принимают горячее участие в моей судьбе. Приезд Паши это полностью доказал. И Марика и тебя они любят, не могут не любить, и много огрчений доставляют сложившиеся отношения. Здесь какая-то недоговоренность, в чем-то кто-то кого-то из вас не понял, и пошла неприязнь, нехорошая, обидная, недопустимая среди родных. Надо с этим покончить, моя дорогая! Нужно найти какие-то точки сближения и восстановить добрые отношения. Так-то будет легче и радостнее всем: и тебе, и мне, и сестрам, и старушке-матери, поливающей горькие материнские слезы над участью своего сына. Поезжай, моя Лидука, к ним, возьми с собой Марика – ты увидишь, что будете у мамы и сестер самыми дорогими гостями. Не просто гостями, а своими, близкими, родными! Что вам делить-то между собой? Только одно горе и одни заботы обо мне…
Я себе просто не представляю, чтобы мои родные могли так ужасно отнестись к моему сыну. Здесь что-то не так… Ведь в июле 1938 г. ты мне писала, что они часто бывают на Сходне, посещают Марика, - я это хорошо помню. Но что-то случилось у вас, что именно? Не могу допытываться, - каждому человеку свойственны ошибки, непродуманные поступки, обусловленные случаем, моментом, тем или иным временным настроением и т.п. такого рода ошибочный шаг по отношению друг к другу могли допустить и все вы: и мама, и отец, и твоя мама, и сестры, и ты сама, - не так ли, Лидука? Если бы все это сразу продумать и оценить в духе благожелательства, и не вражды, спокойно и объективно, а не в эгоистическом волнении, то все само собой уляжется, станет понятным, простится и забудется. Всем вам этого не хватило, и пошло, и пошло…
И это мне понятно, потому что случилось в обстановке нервозности, больших огорчений и забот. Не надо, Ликин, обвинять. Обвинить проще и легче, чем понять и оправдать. Разберись, пожалуйста, со случившимся, поговори, если это надо, по душам, чистосердечно, с Пашей, с мамой, и кончай неприязнь. Так будет лучше! Но я тебя не неволю, тебе виднее, поступай, как считаешь правильнее. Я говорю так много об этом потому, что много огорчения испытываю, а хотелось бы, чтоб жили в дружбе, друг другу помогали, поддерживали бы в беде, не замыкались бы друг от друга…
Ну, вот, Ликин, сегодня 4/II. Продолжаю:
Операцию гайморита отложили, решили дать мне отдохнуть и поправиться после той операции. Поэтому сегодня я выписался из больницы, дней на 10. Буду освобожден от работы. А там видно будет. Не знаю, делать ли сейчас эту операцию. Как ты считаешь?
Ликин, я было уже начал работать экономистом на стр-ве Гидролизного завода, но, в связи с операцией, остался на прежнеи иесте. Завтра выяснится мое дальнейшее местопребывание: или меня переведут на это стр-во (другой лагпункт, здесь же в Канске) или же по спецнаряду отправят в один из лагпунктов Краслага работать по специальности – экономистом. Ты пиши и посылай все по старому адресу: - если я перееду в другое – будет дослано мне, а я сразу же постараюсь сообщить тебе.
Ликин, пришли мне мундштук и кисет для табака, галстук к рубахам.
Мой дорогой любимый мординька! Как я тоскую по тебе и сынке… к лету добьюсь свидания – приедете. Ладно?
Как с вкладом, пришел ли он уже? Если нет – обратись в Главн. Управление Сберкасс с жалобой. Как здоровье твое, Марикино и мамы?
Целую вас крепко, крепко
Твой Сема.
Пиши, пиши и пиши.
МАМА. Я писала, писала, писала, но он почему-то ничего не получал.
Я. Ты сделала то, что он просил??
Молчание.
Ты поехала к ним?.. Нет, ты не вняла его просьбе, не поехала. Почему?.. объясни, наконец, почему, мама?
МАМА. Они ненавидели меня. Даже не встретили меня с Камчатки, не позвали к себе. Ты болел постоянно, они врачи, притом со связями врачи, профессура, но не помогали, не хотели меня знать. Я была им чужая. Они евреи, а я гречанка с русской матерью. Вслух об этом никогда… Но – поверь – я чувствовала, что я им не своя. А у меня была гордость. «Пусть Марик у нас поживет»… Они хотели отнять тебя у меня. Не верили, что я смогу. У них были пайки. Понимаешь?.. У них были такие возможности!.. Мы не имели то, что имели они! Я отказывала себе во всем, чтоб послать тебе посылку, а они…они могли это делать легко и просто. Просто и легко.
Я. Не понимаю. Твой муж отматывает срок в зоне, а ты…а тебе… Ты же не станешь отрицать: тетя Паша все-таки поехала к нему. Сестра поехала к брату в заключение. Разве это ни о чем не говорит?..
МАМА. Она поехала, чтобы меня унизить, чтобы мне показать: вот, какая я хорошая сестра, а ты плохая жена, не поехала… А я не могла поехать… У меня не было таких возможностей… Не было! Нам жрать было нечего. У Марика зимнего пальто не было и у меня тоже. На два пальто не хватало. Как в Сибирь зимой без пальто. А в Москве я в платке отходила всю зиму. В одном платке.
г. Канск, 8/III-1941 г.
Мои любимые мордики, Ликин и Марик!
Не могу и передать моей радости по поводу получения ваших фотографий. Гляжу и не могу наглядеться на близкие мне лица, на ваши мордульки. Во сне вижу вас, просыпаюсь и вновь гляжу…
Дорогая, прекрасная моя женушка! Твои письма от 20/I и 6/II, что ты отослала в месте, я получил 1/III. Все не мог засесть за письмо – работаю много, совсем не высыпаюсь, - да каждую свободную минутку заполнял перечитыванием снова твоих писем (в особенности, конечно, большого), и не мог никак собраться с мыслями, чтоб сразу ответить. А сегодня вечером получил я еще одно твое письмо от 16/II. Все открытки дошли в целости, я бесконечно рад им и благодарен тебе за них. Наконец-то я в кругу своей семьи, я вижу тебя, сына и воображаю себя стоящим рядом с вами.
Ты спрашиваешь, Лидука, которая из карточек понравилась мне больше остальных. Да бог ты мой, разве можно ответить на такой вопрос? Все они мне нравятся (если только можно этим шаблонным словом выразить чувство, испытываемое мною при виде их), ибо на них – ты, любимая женка моя, моя радость, моеединственное счастье, и наш сынка, наш родной мальчик!
А на большой карточке, где ты с Мариком в нашей комнате, ведь мы снялись все нашей семьей: и я попал с карточки на карточку. Эх-ма, где те былые дни? И возвратятся ли они к нам еще?
Плохо вам было в 38-м году, и 39-й был не лучше. С болью в сердце я гляжу на ваши снимки того периода;, печпльны худы и бледны ваши лица – Марик там совсем маленький, крохотка, болезненный, а ты задумчива, грустна, изнурена. Много вы испытали горя, мои бедняжки! Но Марка наш растет, твои и бабушкины заботы, твоя материнская любовь ставит понемногу нашего сынку на ноги, он крепнет, а с ним и ты – его мать, для которой он – единственная рабость, и печаль и забота.
Все это я читаю на ваших карточках, и снова, вместе с вами, переживаю прошедшие роковые годы. На одной из карточек, где ты лежишь с Мариком на диване у Самуила в комнате, вы получились совсем, совсем плохо. У тебя черты лица как-то резко очернены, глаза – ввалившиеся черные точки, в губах ни кровинки. Недаром ты надписала: «Вышли мы не совсем удачно, но и жизнь наша была тогда далеко не отрадной». Много грусти и тяжелых переживаний отражено на твоем лице в карточках, сделанных Нюмой[1] зимой 1939 года. Особенно там, где ты в черном платье. Думала ли ты обо мне в тот момент? Ведь ты еще не знала тогда, где я, что со мной, жив ли я…
На маленькой карточке от февраля 1938 года в руках у Марика я узнал цветастого попугая, что я привез из москвы. Сохранился ли он и сейчас?
Чудесные снимки Марика, что делались в фотографии. Там, где Марик плачет, я так и слышу его голос, плаксушка-ревушка мой милый! Он такой нарядный, мордик мой!
У елки (молодец, что ты устроила ее) вы оба – мои детки: дочка и сын. Чудные, хорошие, ласковые! Крепко, крепко обнимаю вас и расцеловываю у этой самой елки. (Папа – это в воображении, но будет, будет и наяву).
Ну, а последние снимки не могут меня и нарадовать. Ты не бойся, - я не плачу, я смеюсь и радуюсь вашим мордикам. Так вот он какой, сын-то у меня. Спасибо, что растишь его таким хорошим. Все товарищи мои здесь восхищены и сыном и тобой, а я с гордостью показываю вас. Эти последние снимки для меня – настоящий большой праздник. Уморил меня Марка в колпаке бумажном. Ну, как тут не нахохотаться вдоволь? Этакий хулиганишко в длинных штанах, в мужской пижаме!
Наконец-то я вижу улыбку и на твоем лице. Я рад ей и очень доволен, что ты сейчас в лучшем настроении, чем прежде. Но ты и проказница: губки стала подкрашивать, а еще что? Смотри, мордуля, - будет тебе от твоего Семы на орехи!
Марик выглядит хорошо. Надо его развивать физически, чтоб он был крепким, здоровым парнем. Ежедневные утренние физзарядки, игры всякие. Посоветуйся прежде со специалистами, пусть установят программу и режим физической закалки. Не надо, чтоб он был толстым, нужно, чтоб был крепким, физически развитым и выносливым.
Ты спрашиваешь, Ликин, отдать ли Марика в детскую дошкольную группу? Я думаю, что надо это сделать, ведь ему необходимо общество друзей-ровесников, а то он один в доме, - это плохо. Отсюда его излишняя, не по возрасту серьезность и, в то же время, избалованность.
В детской группе, если только она хорошая, и в отношении педагогов-воспитателей, и в отношении подбора детей, он дисциплинируется, будет лучше есть, и, вообще, там ему будет интересно и полезно! Так что, смотри, Лидука, сама: если такая хорошая группа есть, то отдай туда Маруньку, пусть посещает ее, но только с пользой. Если увидишь, что ему там плохо, или перенимает дурные привычки, как это случается в скверно поставленных детсадах, то забери его немедля оттуда.
Как это случилось, что Марик заболел ветрянкой? Вот чем плохи детсады! Но если найти такую небольшую группу, в которой будут следить за детьми, по-настоящему ухаживать за ними и беречь их, то опасаться не нужно. Напиши мне, как здоровье Марка сейчас, не болеет ли он чем? Мне кажется, судя по фотографиям, что он нормального роста, а ты пишешь, что он маленький, - почему? В первом же письме ты должна мне написать: какой он имеет рост, вес и дать полное описание его здоровья, его развития. Для этого, прошу тебя, чтоб его осмотрел хороший врач и написал бы тебе все это, а я здесь покажу нашим врачам (здесь есть прекрасные специалисты!), они мне расскажут и посоветуют, как да что надо делать.
Вообще, Ликин, рекомендую, если ты или Марик чем-нибудь заболеваете, не ограничиваться приглашением врача из районной амбулатории или консультации, а обращаться к хорошим специалистам. Ты сама рассказала мне о случае с Мариком: что было бы, если его отвезли бы в больницу? Молодчина мама, большое ей спасибо, она правильно поступила, что не отдала Марульку.
Воспитывай Марика сама, уделяй ему как можно больше времени, ибо ты сможешь передать ему хорошие качества. Когда я вернусь домой, вместе будем его растить. Марик должен быть настоящим Человеком! Это будет зависеть от нас самих.
Мне бы хотелось, чтоб Марик знал иностранные языки, в первую очередь: немецкий и английский. Поэтому надо найти такую детскую группу, в которой бы говорили на одном из этих языков. В таком возрасте дети легко усваивают новую речь.
Ты спрашиваешь , Ликин, покупать ли сейчас пианино для Марика? Это было бы, конечно, очень хорошо. Нужно только будет и тебе, моя детка, заняться музыкой. Не стоять же инструменту без употребления, от этого никакой пользы не будет, и музыкальность сына не разовьется от того только, что он будет глядеть на пианино. Надо, чтоб ты выучилась играть . трудную задачу я перед тобой ставлю, Лидука, но интересную. Слух и способности у тебя есть, вот только времени мало остается у тебя. Может быть сумеешь немного выкраивать? Хоть немного научишься, помаленьку играть, чтоб Марик слышал музыку и видел, что надо работать и учиться музыке. А когда я приеду домой, то уж заиграем во-всю. Я ведь когда-то учился этому искусству…
Купить пианино, конечно хорошо, но как с деньгами? Ведь оно должно дорого стоить, - сколько? Хорошо, если я скоро, хотя бы, в течение ближайших двух лет , вернусь домой, а если придется отбывать весь срок, - это еще 4 ½ года! Надо быть готовыми и к худшему. В последнем случае тебе нужны будут деньги, чтобы подкреплять свои материальные ресурсы, получаемые от службы. Я очень доволен, что ты получила, наконец, свой вклад, - это большая радость для меня. Много мне пришлось понервничать на Камчатке, чтобы добиться возвращения книжки и перевода тебе этих денег. Теперь ты с Мариком обеспечена на довольно большой срок. В этом отношении ты, Ликин, находишься в несравненно лучшем положении, чем жены многих других товарищей. К тому же ты – инженер, и твой заработок позволит тебе продержаться с сыном и матерью. Главное – это сохранить здоровье, беречь себя всеми силами и средствами. Нет ничего лучше здоровой, свободной жизни! Не отказывайте себе в питании, - ты, мой мордик, плохо все же выглядишь, щечки твои недостаточно пухлы, нос и подбородок вытянулись, заострились, - надо питаться лучше, одеваться хорошо.
Вот желание твое обменять нашу и мамину комнату на две, лучшие, сухие, светлые, я одобряю целиком и полностью. Это полезно и необходимо. Если в нашей комнате все так же сыро, как было, надо менять ее, она вредна для здоровья. Только не забирайся опять в первый этаж, поселяйтесь выше, во 2-ом, 3-м этажах, там лучше. Торопиться с этим не надо, а уж менять, на действительно хорошую квартиру. Это потребует затрат, но они целесообразны. Насчет же пианино я тебе ничего окончательного теперь не скажу. Подождем, может быть, немного, а там, момжет и я вернусь, тогда уж все будет у нас. Учить Марика музыке можно начинать только с 7-ми – 8-ми летнего возраста, не раньше, а к тому времени я так и так буду дома.
Не пойми только, Лидок, это, как нежелание с моей стороны украсить твою и Марика жизнь. Ведь мы и раньше строили планы – купить пианино, и мне очень обидно, что не пришлось это осуществить. За мной еще в долгк перед тобой, моя девочка, манто для тебя. Можешь быть уверена, что, когда я вернусь домой, ты будешь иметь его от меня. Но мне хочется, чтоб вы были обеспечены в первую очередь самым необходимым, жизненно необходимым. К этому относятся: квартира, питание, одежда, обувь, воспитание сына, получение тобою минимума культурных развлечений – театр, кино и т.п. Летом хорошо выехать на дачу, поехать на курорт, и тебе с мамой подлечиться, отдохнуть, и Марика подкрепить. На все это нужны будут деньги , а работница в доме пока что ты одна. Так что насчет пианино – смотри сама, Ликин, решай. Хотя, если оно стоит недорого, в пределах 3-х тысяч рублей, я думаю, теперь можно и купить его. Пусть будет, но только когда я вернусь домой, в первый же день ты должна будешь проаккомпанировать один из моих романсов. Ладно, Лидука? Договорились! Мне не надо беспокоиться, учить тебя тому, как надо обращаться с деньгами, - ты умница сама, достаточно серьезный человек, экономная и бережливая хозяйка (иногда даже слишком), и ты найдешь правильное применение своим средствам. Но жизнь сейчас дорога, и поэтому я позволил себе остановиться на этом вопросе. Вот ведь ты нуждалась крепко, а денег, что ты получила при отъезде с Камчатки (по моим расчетам, у тебя должно было быть тысяч 10-12, - не ошибаюсь ли я?), не хватило вам и на 2 года. А мне хочется, чтобы вы безбедно прожили сейчас хотя бы 2-3 года, за это время, несмотря на весь мой пессимизм, я все же надеюсь, что разберутся с моим делом, правда возьмет свое, и я вернусь домой.
Мне денег не посылай, не надо. На моем личном счете имеется сейчас 730 рубл. Этого хватит на 14 месяцев, т.к. выдают не больше 50 рубл. В месяц. Те 250 рубл., что ты послала в первый раз, я не получил, - наука мне на будущее. Конечно, обидно, что они тогда пришлись тебе тяжело, но ничего не поделаешь.
У меня к тебе есть единственная денежная просьба: передать моей маме 3 тыс. рубл., - я обязан ей помочь.
Ликин! Отец мой тяжело болен. Так, после настойчивых моих требований, сообщила мне Роза в письме, полученном мною на днях. И мама пишет, что он лежит тяжело больной и поэтому не может написать мне. Мне кажется, что отменяя скрывают более тяжелое, что случилось с папой. Жив ли он еще? Неужели я не повидаю его уже никогда?
Теперь, больше, чем когда-либо, увеличивается моя сыновняя обязанность помочь старикам-родителям. Сейчас я могу это сделать, у тебя есть на это деньги. Я думаю, что ты плохо поступила, когда приехала с Камчатки, что не отдала папе 300 рубл., заплаченных им за квартиру (помнишь, ты сама писала мне об этом), заставила его ходить к тебе за ними, просить их. Вместо этого ты должна была хоть немного помочь им, отцу с матерью. Деньги тогда у тебя были. Ты, наверное, Ликин, ни разу не подумала с Камчатки послать старикам немного денег, ну хоть 100-200 рубл., это бы их поддержало. Ведь я им помогал, а потом сразу все прекратилось. Ты должна была бы хоть в малой степени заменить меня перед моими родителями. Ты об этом, конечно, не подумала, а такая маленькая помощь тебя бы не стеснила, а старикам была бы большая помощь и моральное утешение. Ведь у них нет никаких средств к существованию, а иждивенчество у дочерей приносит им невыразимые страдания.
Я тебя сейчас не упрекаю – дело прошлое. Но если это было так, как я предполагаю, ты допустила ошибку, моя Лика!
Мой отец умирает в тяжелых муках, не повидав своего сына, а я ничем не могу ему помочь. Горе мое велико, моя женушка, мой сынка1 еще один удар, крепкий, безжалостный, хочет согнуть меня. Но я должен поддержать мою старушку-мать. Ты о ней очень зло, нехорошо отзываешься, а она ведь мать мне, родная мать! Ты понимаешь, что это значит для нее и для меня? Она у меня сейчас одна, она от меня никогда не отвернется, будет ждать меня, пока хватит ее жизни, не променяет меня ни на кого, ей и мысль такая не сможет притти в голову, она дни и ночи думает обо мне, плачет обо мне, проливая свои горькие материнские слезы. А сейчас у нее, вдобавок, еще такое горе с папой. Бедная моя старушка! Пожалей и ты ее, Лика, утешь хоть как-нибудь, если ты хоть капельку любишь меня, передай ей частицу моей сыновней любви и преданности, согрей ее несчастную, тяжелую старость, продли своим хорошим отношением ее годы, чтоб она могла повидать своего сына… Сейчас – это ее единственная мечта!
Ведь ты мать нашего сына, а моя мать дала мне жизнь, она выкормила меня своею грудью, вырастила меня тоже в нелегких условиях. Попробуй подойти к ней с теплым, хорошим словом, и ты увидишь, как рассеется вся неприязнь, так непонятная мне. Я хочу вас всех любить, быть преданным своей семье. Зачем, зачем же эта неприязнь, такое взаимное недоверие, непонимание? Чем это вызвано? Что вам делить между собою, кроме горя и любви ко мне, желания помочь мне? Я не могу себе представить, чтоб моя мать хотела зла тебе, моей жене, и моему сыну, тем более в такое время, когда я в такой беде. Я не могу себе представить, чтобы ты, моя любимая, правдивая и честная жена, хотела зла моей матери, умирающему отцу, чтоб ты хотела беспричинно ссорить меня с ними. Но, в то же время я не могу понять всего происшедшего и происходящего у вас. Я тебе верю, Лидука, всему, что ты мне пишешь, и как-то не верится, чтоб все это было так. Все это тяжело дается мне, поверь, дорогая…
С большой теплотой и любовью мама, Паша и Роза каждый раз сообщают мне о Марике, о тебе, и единственное на что они жалуются, это на то, что ты относишься к ним плохо, с недоверием, сторонишься их, никогда не сообщаешь им о получении от меня писем, не передаешь им привета. Они мне не пишут об этом никаких подробностей, но говорят, что это очень их огорчает и, главное, маму. Неужели же они лгут, способны так лгать? Но и ты ведь не лжешь мне! Как же мне разобраться во всем этом? Может быть я так отстал от жизни, от всего, что делается «по ту сторону», что потерял чутье и способность понимать отношения, возникающие между людьми на воле, даже близкими мне людьми?
Ты просишь меня не пытаться мирить тебя с ними. Хорошо. В последний раз я пишу тебе об этом, больше к этому вопросу я возвращаться не буду. Прошу тебя, если все остальное невозможно, помочь только материально моей матери, чтоб хотя бы эта забота моя смогла поддержать ее на старости лет. А это моя обязанность, вне зависимости от теперешних, случайных, взаимоотношений.
В том, что я не отрекаюсь от своей матери, от сестер, хочу нормализовать ваши отношения, ты, Ликин, видишь, судя по твоим упрекам, мое недоверие к тебе, мою нелюбовь к тебе и сыну. Нет, ты неправа, Лика! Тем фактам, что ты сообщаешь, я верю, но не верю в серьезность причин, их породивших. Все дело в недоговоренности, невыясненности, которая может быть устранена, если кто-то из вас наберется духу и искреннего желания разрубить этот Гордиев узел, поговорить по душам, откровенно, но с искренним намерением не углублять разрыва, а выяснить его и, быть может, ликвидировать. Я не прошу горячих отношений между вами, но я не хочу вражды и неприязни. Я хочу, чтоб вам легче жилось на свете, чтоб меньше было темных пятен, неприятностей и горестей в вашей жизни, и без того тяжелой. Я этого хочу, потому что люблю тебя и сына, но и не могу не любить своей матери.
Итак, кончим на этом. Точка.
Да, чуть не забыл: твою телеграмму от 6/II я тоже получил, но знаешь когда? – 4/III.
5/III я получил сразу две посылки: из Саратова – рыбную, и из Костромы, о которой ты пишешь в письме от 16/II. Все, что ты посылаешь мне, доходит полностью и я получаю. Не нахожу слов, чтоб благодарить тебя за заботу и внимание. Посылки твои поддерживают меня очень и физически, и морально. Но, Ликин, не надо посылать их так часто. Довольно одной посылки в месяц. Ем я не так уж много и одной посылки в месяц будет вполне достаточно. Рыбы посылать не надо, - селедкой нас здесь иногда кормят, да и соленой горбуши дают, а я соленого не могу есть. Семга, тешка, селедка пришли с маленьким запашком, - ведь 1 ½ м-ца посылка гуляла1 правда, мы ничего не выкинули (это не в арестантских привычках), с помощью товарищей сельди уже все съедены, а копченку я ем с удовольствием – она в порядке. Что мне посылать? Масло, сало, грудинку, колбасу, сыр, консервир. молоко, какао, консервы, сахару побольше, чай, немного конфеток, иногда шоколадку и, вообще, чего-нибудь вкусненького, по чему я весьма соскучился. С удовольствием я бы съел чего-нибудь из твоего собственноручного приготовления: кексик, маковый тортик или еще чего-нибудь по твоему усмотрению. Ну, конечно, табак и курительная бумага нужны, присылай мне также трубочного табаку – у меня есть трубка. Вот и весь ассортимент. Посылай из всего этого понемножку, раз в месяц, не чаще, и я буду тебе очень признателен. О том, что мне нужно из вещей, я уже тебе писал: простенький костюм, ботинки, галстук, ремень поясной, футляр для зубной щетки, портсигар (или кисет твоей работы), две пары оправ роговых для очков (расстояние между центрами 62-63-мм), - больше ничего не надо.
Ты извини меня, Лидука, но что ж поделаешь, приходится побыть немного на твоем иждивении. Неловко мне это и очень горестно, признаюсь тебе… Чувствую, что отрываю кусок от тебя и Марика. Вышел приказ Наркома об улучшении питания, о создании своей продовольственной базы, может быть, в скором времени действительно улучшат это дело, к тому же я понемногу крепну, что называется – становлюсь на ноги, благодаря твоей поддержке (организм был сильно истощен), и тогда можно будет прекратить посылки, нужды в них не будет. А пока что, теряя всякий стыд и совесть, я принимаю твою помощь с несказанной благодарностью.
Пришли мне, пожалуйста, бандеролью книги, которые я просил. Ты правильно поняла, что мне нужно: по учету, планированию, сметному делу. Подбери такую литературу и пришли. Да, еще нужно по теории бухгалтерского учета и по технормированию. Много книг, конечно, не надо, а самые интересные для меня.
Ты спрашиваешь, что я должен Пете? Он дал мне 350 р. Половину я отдал Г.Л. из вещей он дал мне полушубок, 2 ватных костюма (один тоже для Г.Л.), носов. платочки, носки, пару белья (их я тоже поделил с Г.Л.). одним словом, я полагаю, что нужно ему отдать рублей 400.поблагодари его от моего имени и передай ему и Н.И. привет.
Неужели Н.И. не может побывать у Анастаса Ивановича? Ведь он обещал мне это. Пусть расскажет про меня, он ведь все знает, как и что состряпано.
Из моей большой жалобы (черновика того, что я посылал с парохода с Нарышкиным, - кстати, что слышно о нем, так и не приехал? – видно все мое дело, ты знаешь, что нужно делать, какие документы нужно собрать и передать Прокурору). Читала ли ты все это и что, конкретно, делается? Ты пишешь, что Роза подала жалобу 15/II. Но это подано в обычном порядке, а нужно найти пути, чтоб разговаритвать лично с Прокурором Союза и с Наркомом. Некоторые этого добиваются, иногда дела пересматриваются, везут на переследствие. Подавала ли ты и сестры от своего имени заявления? И вообще, могу ли я надеяться на что-нибудь? Прошу тебя писать мне об этом возможно конкретнее, чтоб я мог ориентироваться. Почему Паша не советует мне больше писать жалобы? Ну, хорошо. Заявления поданы, а теперь что? Ждать пока их там в порядке очереди, через полгода разберут и…откажут? Надо ведь что-то делать.
Ты понимаешь, лика, как обидно и тяжело сидеть с таким клеймом в то время, как не совершал никакого преступления… Ты ведь знаешь!
Ликин, я послал тебе доверенность на получение облигаций на 800 рубл., что оставались в Камчатстрое, но в 1939 г., как невостребованные мною, были сданы в доход Государства. Я написал заявление в Главн. Управл. Гострудсберкасс и Госкредита Наркомфина СССР о возвращении мне облигаций, т.к. я их не востребовал не по моей вине, а потому, что был в тюрьме. К заявлению приложил справку Петропавловской Сберкассы № 611 от 26/Х. 40 г. о том, что действительно мои облигации займа Укрепления Обороны СССР на 800 рубл. были у них на хранении и сданы в 39 году в доход Государства. В заявлении я писал, чтоб облигации выдали тебе. Я просил мое местное командование, чтоб выслали тебе и доверенность и заявление, но не знаю, как сделано. Возможно, что заявление направлено прямо в Гл. Упр. Сберкасс, а тебе вышлют только доверенность. Во всяком случае, ты пойди тюда и постарайся вернуть облигации.
По поводу облигаций, что забрали при аресте, я вновь написал жалобы Прокурору Краслага и Прокурору Хабаровск. края. как только облигации поступят, я их перешлю тебе.
Почему ты получила только 2/3 пая из РЖСКТ? Что нужно сделать, чтоб получить остальное?
По поводу свидания, я на днях подам заявление. Не знаю, разрешат ли? В лучшем случае разрешат на 2-3 часа. Ну, что успеешь за это время? Но хоть бы дали эти 2-3 часа, приедешь, может быть, добавят еще пару часов, а то ведь нет уверенности, что, вообще , разрешат… Подай от своего имени заявление Нач-ку Гулага НКВД, объясни положение, что мы 3 ½ года не виделись, проси разрешить длительное свидание на 2-3 дня хотя бы. Постарайся, может, пройти сама к нему и лично просить об этом. Если откажут там, обратись в Прокуратуру, напиши на имя Наркома Л.П. Берия.
Если разрешат свидание, я вот не знаю Лидука, ехать ли тебе с Мариком? Ты конечно, понимаешь, как я хочу его видеть, но, во 1) я не хочу, чтоб Марик видел меня в заключении, - это может произвести на него тяжелое впечатление и запечатлеться слишком сильно в его детской душе;
Во 2) дорога очень тяжела: Паше пришлось ехать обратно до Красноярска в бесплацкартном поезде, там – пересадка и до Москвы опять в бесплацкартном поезде. Ты представляешь, что получится с тобой и с Мариком от такой поездки? Нельзя подвергать его такому риску. Кроме того, Ликин, ты приедешь с ним, приедешь на свидание. Оно будет в маленькой комнатке специального домика свиданий. Марик будет тут же с нами. Можно ли будет при нем обо всем переговорить? Не слишком ли тяжела ему будет сцена нашей встречи и расставания?
Поэтому, с болью в сердце, я склоняюсь к тому, чтобы ты, если ты поедешь на свидание, не брала с собой Марульку. И не надо готовить его к поездке, не возбуждай его к этому. Ладно, Лидука?
Твоего приезда, нашей встречи я жду с нетерпением. Это самое большое мое желание сейчас, осуществление которого, к сожалению, никак от меня не зависит. Добивайся и ты – в Москве. Теперь, Ликин, о самом главном.
Да, я писал тебе, что ты должна чувствовать себя свободной в своих действиях, поступках. Я писал это, обливая свое сердце кровью, заглушая в себе все личное. Я любил тебя всегда глубоко и сильно. Вся моя жизнь с 1930 г. связана с твоей. Ты знаешь, мою любовь и привязанность к тебе. Мы вместе переносили тяготы твоей учебы, я делил с тобою все, что было у меня. Мне кажется, что я был хорошим мужем тебе и товарищем. Ни разу, никогда я не изменил тебе, других женщин я не знал. И когда ты была больна, когда я вернулся из командировки и застал тебя при смерти (ты была в очень тяжелом состоянии, Лика), я был готов отдать тебе всю мою кровь, всю мою жизнь, чтоб спасти тебя. Ты выздоровела.
Помнишь, как родился наш Марик? Был ли я плохим отцом ему, а тебе – мужем? И если бы не это несчастье, что случилось со мною, разве был бы кто счастливей нас?
Я много, Лика, пережил, я немного уже не тот Сема, которого ты представляешь. Несколько седых волос в моей голове уже тоже есть. Я научился переносить тягчайшие страдания и пока что не было такой силы, чтоб могла меня окончательно сломить. С первого до последнего дня я думал только о тебе, о сыне, и это мне давало бодрости и силы. Во имя вас я перенес так много и остался жить ты для меня стала во сто-крат дороже и любимей, ты – жена, оставшаяся верной своему мужу, отторгнутому всем. Все мои мысли и мечтания всегда неразрывно с тобою, с нашей будущей вновь счастливой жизнью, картины которой я так ярко рисую в своем воображении.
Я люблю тебя, Лика, так, как никогда не любил.
Да, я писал тебе о твоем праве на свободу своих действий и поступков. Я иначе не мог, ибо, помимо того, что я муж, что я люблю, я еще и гражданин, не потерявший в себе чувства гражданственности, хотя и лишенный ее формально.
Да, признаюсь тебе откровенно, я писал это тебе, как гражданин, но как муж твой, как твой Сема, муж Лики, надеялся и ждал того, что ты отвергнешь это свое право, как любящая и верная жена.
Но ты не отвергла его. Ты, пока что не допускаешь мысли о том, чтобы Марик, имея живого, любящего отца, вдруг попал бы в руки чужого ему человека… Ты говоришь только о Марике, только он тебя останавливает. Так ли я понял?
И ты хочешь приехать ко мне на свидание для того, чтобы разрешить этот вопрос? Не для того, чтобы этим коротким свиданием закрепить любовь и супружеские узы, а для того, чтобы разорвать их?
Нужно ли тогда ехать тебе в такую даль и с такими трудностями, чтобы лично всадить нож в мое больное сердце? Не легче ли нам будет не видеться в таких условиях. Ведь ты пойми разницу, ты уедешь, свободная в своих действиях, а я останусь – бессильный что-либо сделать, чтоб вернуть тебя, свое прежнее счастье.
Переживу ли я и это – самое большое потрясение, какого мне не приходилось еще испытать? Да и стоит ли? Для кого? Для чего?
Помни только: я отдал тебе все, для твоего счастья я могу отдать и последнее, что у меня еще осталось – жизнь, - но кто еще будет любить тебя так, как любил и люблю тебя я, и в чем оно – это счастье твое: в том ли, чтоб, следуя завистливому чувству, возбуждаемому чужими супружескими парами, бросить мужа своего и окончательно разбить уже имеющееся, но прерванное временно счастье?
Целую тебя и сына – Сема.
[1] Наум Робцер, сын Самуила – нашего соседа по коммуналке. С первого дня войны пойдет на фронт, будет тяжело ранен – потеряет глаз. В настоящее время – жив, слава богу, ветеран ВОВ. Полностью ослеп. (М.Р.)
Продолжение следует
