Перед войной в нашем арбатском микрорайоне, буквально в шаговой доступности, было три школы, не считая спецкласса для татарских детей, размещавшегося в полуподвале «дома с рыцарями». Сейчас из этих школ не осталось ни одной. Не потому что здания, где они были не сохранились - здания-то крепкие, дореволюционной постройки! Но все они используются по иному назначению.
Да теперь и учеников на такое количество учебных заведений в наших «престижных» переулках не наберется, кончилось время битком набитых самой разношерстной публикой квартир-коммуналок! А у нас в предвоенные годы в первых классах (в нашей школе их было два «А» и «Б», в соседних бывало и до буквы «Д» доходило) в каждом за партами сидели по сорок ребят, и работали школы в две смены.
Я попала в класс «1 -А». Ошибается тот, кто недооценивает детские способности наблюдать и анализировать. Через некоторое время я поняла, что мне очевидно предназначалось место в «1 - Б»: школьное руководство, формируя классы, провело социальную селекцию - в «А» записали детей пролетарских, в «Б» - интеллигентских. Может это вышло случайно? Вряд ли... Но я из-за того, что накануне 1 сентября заболела и к началу учебного года опоздала, вместо «элитного» «Б» оказалась в демократическом «А».
Нельзя сказать, что меня это как-то угнетало. Но ощущение «белой вороны» я порой испытывала. Одно дело играть со сверстниками-соседями на улице и во дворе, кататься на лыжах-санках по переулкам ( трудно себе представить, что тогда для малышей такое было вполне безопасно), и совсем другое - свободно читать, в то время как одноклассники только учатся складывать буквы в слоги, и видеть разницу в мелких деталях учебной экипировки, и чувствовать, что все эти отличия окружающими четко улавливаются. Нет, классового антогонизма, во всяком случае явного, не было.
Но мне очень хотелось быть «как все», носить не шубку и капор , сшитые мамой из бабушкиной бархатной юбки, а пальтишко с воротником из искусственного меха . Хоть этот капор и вызывал у одноклассников насмешки, «воображалой» ( словечко давно исчезнувшее из детского лексикона, но которое могло бы служить определением заносчивости потомков нынешних нуворишей) я не считалась. Ну, отличница, ну фото на доске почета первых учеников... К тому же эти официально признанные достижения оказались стертыми после инцидента, который произошел накануне зимних каникул.
Луганск — Школа 7. На ул. Ленина. 1937 г.
На большой перемене нам разрешалось побегать в спортивном зале (прекрасный был зал, оборудованный разными снарядами, унаследованными наверное с дореволюционного времени. Как жаль, что несмотря на тогдашний дефицит спортзалов, после войны его изничтожили вместе со школой, превратив в самую примитивную жилплощадь типа общежитие, тоже,конечно, дефицитную.... )Мы носились толпой по залу на высоких скоростях. Тут и произошло «лобовое столкновение». Точнее, мой лоб налетел на нос девочки, которая была классом старше и,соответственно, выше меня. В результате - у меня на лбу шишка, а у нее - сломанная переносица. Рев, кровь, слезы... Помню, наша учительница Евгения Прохоровна держит меня, рыдающую, на коленях, утешает, успокаивает...
А вечером к нам домой пришли родители пострадавшей девочки и - до меня доносится — на повышенных тонах потребовали компенсацию за нанесенную мною травму.
В школу я шла, сгорая от стыда за свое преступление.Но оказалось меня ждала слава: на переменках я слышала за спиной : «Вот эта девчонка Тоньке (или Таньке?) нос сломала!» .Реплики звучали с интонацией не осуждения, а почтения, это было лестное приобщение к кругу мелкой мальчишьей шпаны.Дальнейшего развития это приобщение ,к счастью, не получило, имидж отличницы был для меня органичнее.
Единственное «хорошо» у меня было по пению( тогда ведь не оценивали успехи в баллах, ученые от педагогики утверждали, что «гонка за баллом» - есть вредный буржуазный пережиток, отл.,оч.хор., хор., пос., пл., оч..пл. - вот такие были оценки).Эта одинокая «хрюшка» меня не то чтобы огорчала, но казалась каким-то непорядком. И набравшись смелости, я после урока подошла к учителю пения и заявила, что хотела бы этот недочет поправить.
Надо сказать, что наш учитель пения был знаменитостью столичного масштаба. Он был, как в те времена говорили, «из бывших» , и тем самым - спокойно-доброжелательной, полной достоинства, манерой держаться, общаться, выбивался из общего ряда. Эта необычность улавливалась даже нами, малышами. Опять же повторю: дети все улавливают, впитывают, складируют свои впечатления до поры, до времени, когда будут в состоянии их сформулировать и обнародовать. Учитель пения был одним из таких ярких, запомнившихся впечатлений первых школьных лет.
Новосибирск, ШКОЛА № 70 – ГИМНАЗИЯ № 16 «ФРАНЦУЗСКАЯ», 1932 г.
Впечатление от непосредственного общения с этим педагагом на уроках подогревалось его признанием в официальных кругах, он служил витриной толерантности советской системы и реликвии , сохранившейся от прежнего мира. Поскольку телевидения в те времена еще не существовало, в круг пиара входили радио, газеты и разнообразные торжественные мероприятия районного и даже городского масштаба, в президиумах, которых частенько возникала внушительная, вызывающая почтение фигура Заслуженного учителя республики Астафьева ( увы, имени и отчества я не помню).
И вот к этому почтенному педагогу я подошла, когда он еще не покинул своего места за роялем, и сказала о своем желании иметь по его предмету «отл.». Учитель нажал клавишу и предложил мне исполнить «до». Увы... Хоть бабушка упорно, дважды в неделю, таскала меня в соседний переулок «на музыку» к старушке-учительнице ,со слухом у меня было плохо, и эти занятия я терпеть не могла. В общем не надо было быть Заслуженным учителем , чтобы при исполнении первой же ноты, определить, что оценку «хор» этой девочке можно поставить разве что за старание. Тут наконец мне стало стыдно настолько, что с тех пор я не только не пытаюсь петь соло, но и при хоровом пении лишь беззвучно разеваю рот.
Однако репертуар школьных уроков пения ( существует ли сейчас в школьной программе этот предмет?) я помню очень хорошо. В основном это были песни гражданской войны: «По долинам и по взгорьям...», «Эх, тачанка-ростовчанка...», «Никто пути пройденного у нас не отберет, конная Буденного там-там,там-там вперед...». И еще «Полюшко-поле...» - эта мелодия особенно нравилась нашей молоденькой учительнице Евгении Прохоровне, которая непременно приходила вместе с нами на уроки пения и с таким чувством выпевала строку из этой песни - «Девушки плачут...», что Заслуженный педагог с улыбкой говорил : «Девушки, потише плачьте...». Она смущалась и замолкала - ей ведь было всего семнадцать лет, она только что получила начальное педагогическое образование и , конечно, ей хотелось большего, чем возиться с первоклашками! Во всяком случае на следующий год наш класс стала вести другая учительница. Но я помню первую...
Военный репертуар дополнялся «Песней о Сталине», из которой в памяти сохранились такие строчки : « … Два сокола ясных вели разговоры, один сокол Ленин, другой сокол Сталин...», русской народной - «Во поле березонька стояла...» и кажется единственной детской песней - «Взвейтесь кострами синие ночи. Мы пионеры, дети рабочих!» Наверное, не писали тогда поэты-композиторы произведений для детей , может быть опасались упреков в безыдейности? Трудно себе представить в тогдашнем детском обиходе персонажей вроде Чебурашки!
В программе нашей школьной самодеятельности , обязательными выступлениями которой отмечались праздники - 1 мая, 7 ноября ( елку хоть уже и разрешили ,про Новый Год в школе не помню), было несколько апробированных номеров, повторявшихся раз за разом. Две девочки из 1 -Б (обеих звали Риммами - модное тогда было имя) изображали одна деревенскую бабку ( платочек на голове, в руке узелок), другая ее сына, ставшего пролетарием ( косички запрятаны под кепку). Они разыгрывали скетч под названием «Маньтя и Ваньтя».Сюжет такой: бабка приезжает в город повидать с сынка и произносит такой текст: «Привезла тебе я , Ваньтя, лепешек свежих от жены...». Ваньтя с презрением отворачивается : «Да, что ты, маньтя, иль очумела! Да буду ль я лепешки есть! Да я пойду в любой магАзин и булку белую куплю!» Мать предпринимает другую попытку - предлагает сыну новые лапти, но он стоит на своем: « … да буду ль я в лаптях ходить! Да, я пойду в большой мАгазин, ботинки новые куплю!» Деревенская отсталость, блага цивилизации, социальный прогресс — в популярном изложении для младшего школьного возраста.
Еще два номера запомнились мне тем , как я теперь понимаю, что благодаря контрастности их исполнителей, я почувствовала разницу между истинным талантом и имитацией. Худенький мальчик, как сейчас бы сказали, кавказской национальности, танцевал лезгинку. Так стремительно, остро, что мне казалось в руках у него невидимая натянутая струна, которой он режет воздух, и сам он был, как тонкая наэлектризованная струна. И еще лезгинку исполняла русская девочка: ручки какие-то ватные, ножки двигаются в такт заученно заведенные... Вот уж истинно - не за свое дело не берись!
Странно, что в этих концертах почему-то не участвовал мой одноклассник по фамилии Трунов. Как его звали — не помню. И это неудивительно. В школе учителя обращались к нам по фамилиям, и мы друг к другу также. По имени - только при близкой дружбе. Однажды сосед по парте попросил дать списать и обратился ко мне по имени - наверное, ввиду крайней необходимости. Такое интимное обращение прозвучало, словно объяснение в любви и запомнилось.
Так вот, Трунов. Родители его работали дворниками в нашем переулке, и он помогал - лед колол на тротуаре, снег сгребал. Он был невзрачный , низкорослый, видно, что недокормленный, что живет в духоте в полуподвале. Учился он на «пос.», в классе держался неприметно. Иногда я видела , как после уроков, он шагает, согнувшись, под казавшимся огромным черным футляром с инструментом ( контрабас, виолончель?). Трунов оказывается музыкант! Почему он никогда не выступал перед школьной аудиторией? И куда потом исчез? Когда в годы войны судьба всех раскидала...
Мариинская гимназия, 1938 год
Наверное, это естественно для детской памяти, что из уроков в начальной школе не помнится ни чтение, ни арифметика, а помнится то, что было повеселее : кроме пения - физкультура. В нашем прекрасном спортзале имелись и шведская стенка, и канат, и шест для лазанья, и гимнастические снаряды. Но наверное из-за того, что таким богатством обладали лишь отдельные, очень немногие школы, в программу по физкультуре входили занятия не требующие оснащения. В моде были «пирамиды» - самые простые двухъярусные, когда на плечи нижнего яруса взгромождается второй, и посложнее - в три этажа, последний увенчивался самой ловкой и легкой фигуркой. На счет «раз-два-три» пирамиды строились и рассыпались. У них были разные конфигурации и соответственно сложность, их можно было демонстрировать в программе самодеятельности , на разных смотрах школьных достижений и праздниках. Дешево, эффектно и увлекательно!
Как одевались довоенные школьники? Моя дочка, разглядывая фотографию нашего 1-А, сказала: «Какие вы все были бедные!» Да уж, - серая масса... Единой школьной формы не существовало, наверное, невозможно было в то время ею обеспечить даже столичных ребятишек. Детям в младших классах рекомендовалось носить синие хлопчатобумажные халатики поверх обычной одежды. Сменная обувь не практиковалась, да в ней и нужды не было. На улицу надевали галоши или ботики, которые сдавали в гардероб вместе с верхней одеждой. Для этого полагалось иметь специальный мешок на веревочках, куда галоши складывались. Книжки-тетрадки носили в клеенчатых портфельчиках. Письмо осваивали сначала с помощью карандашей, потом деревянных палочек-ручек, в которые вставлялось металлическое перышко определенной марки. Ручки эти, которые иногда так и называли - вставочки, очень удобно было грызть в минуты раздумья... И еще в школьном обиходе были стеклянные чернильницы-непроливайки, которые конечно, проливались, пальцы и тетрадки вечно оказывались в кляксах.
Хоть и существовали в довоенные времена социальные различия (куда от этого денешься!), в глаза они не бросались. В классе за черными, с откидывающимися крышками, партами царила единая серо-синяя (сатиновые халатики!) гамма. Никто внешне не выделялся: мальчики с одинаковой стрижкой, девочки почти все с косичками, в которые вплетены неброские ленточки.
Яркие пятнышки в общем колорите появились после того, как в третьем классе всех, кроме самых отъявленных хулиганов, приняли в пионеры. Это был целый ритуал: вступающие в ряды юных ленинцев давали «Торжественное обещание» - быть достойными, всегда готовыми и т.п., На «Торжественной (слово приподнимающее над обыденностью!) линейке старшеклассники повязывали новичкам красные галстуки и читали стихи: «Как повяжешь галстук, береги его. Он ведь с нашим знаменем цвета одного...». Галстук мог быть шелковый или простой, его полагалось носить всегда, во всяком случае в школе, тем, кто забыл его дома учитель делал замечание. Галстук завязывался особым образом, так, чтобы кончики торчали в разные стороны — они назывались «буденновские усики», и в этом шутливом названии звучала не ирония , а скорее симпатия и дань уважения к популярному герою гражданской войны.
На общем фоне одноклассников было несколько запомнившихся личностей. Во втором или в третьем классе , не помню, появилась у нас экзотическая личность - дитя революционной Испании по имени Либертад. Смуглая, черноволосая, кудряшки коротко подстрижены. Училась Либертад средненько, что и понятно - легко ли освоить чужой язык! Держалась тихо, скромно, испанского темперамента не проявляла. Несколько раз в школе появлялся ее отец, в нем тоже не наблюдалось ничего романтического: сутуловатый интеллигент в очках и при портфеле... никаких ассоциаций с героями фронтовых сводок,которыми были полны газеты, с будоражившими фантазию названиями мест сражений за свободу - Гвадалахара, Барселона..., с красными шапочками -испанками с кисточками на гребешке, которые мы все тогда носили...
Ярким персонажем был в нашем классе Васька Чапелев, который присоединился к нам на третий год учебы. Поскольку до этого в каждом классе он задерживался на два года, то был намного старше всех. Приобщить его к учению являлось делом безнадежным, но выпустить из школьных стен тоже не представлялось возможным - тут он хотя бы полдня находился под присмотром! Второгодников у нас в классе было несколько, но остальные вели себя смирно, а Васька - как хотел. Сколько ни бились учителя, сломить его свободолюбие не удавалось. Переросток, шпана, лохматый, нечесаный, под истрепанной курткой торчит неизменная тельняшка... Уроков естественно не учит. Ну, что с ним делать!?
Учительница Зоя Владимировна, более опытная, чем юная Евгения Прохоровна, которую она сменила, нашла выход : посадила меня за парту с Васькой . На последнюю, разумеется, парту, потому что там обозначилось его обычное место, на другое он не соглашался. Да и переместить этого героя поближе было невозможно: своей мощной фигурой он бы всем загородил горизонт - учительницу вместе с доской! К концу первой четверти Зоя Владимировна праздновала победу. Придя с родительского собрания, мама со смехом рассказывала, что учительница, отметив прогресс в поведении Чапелева - «стал вести себя потише», приписала это влиянию соседки по парте. « Я не знаю, - цитировала мама Зою Владимировну,- как ваша дочь это делает, но она его как-то усмиряет...» Хорошо ей было так говорить! Меня ее слова совсем не порадовали, я надеялась, что в следующей четверти удастся пересесть на свое прежнее место, рядом со спокойной, во всем положительной подружкой Валей. Но у учительницы были свои резоны и она , как видно, не замечала, что для меня сидеть с Васькой - невелико удовольствие: он толкался, постоянно лез на мою территорию, дергал за косички, приставал «дай списать!» Очень некомфортный был сосед. Затихал он только когда, мечтательно сопя, рисовал в своей тетрадке пулемет с торчащей наподобие кочерги, ручкой и за пулеметом человека в бескозырке. На экранах тогда шел фильм « Мы из Кронштата», наверное, персонаж происходил оттуда. Но вообще-то любимым у Васьки был другой герой гражданской войны — Чапаев. Недаром он с удовольствием откликался на прозвище Чапель! Наверное, ему чудилось что-то духовно близкое в созвучии фамилий. ...В войну прошел слух , что Васька Чапель удрал на фронт. И погиб.
Тогдашняя послешкольная жизнь, как мне представляется, проходила несмотря на отсутствие (а вернее - благодаря отсутствию!) всяких гаджетов, компьютерных игр и прочих даров прогресса, если не богаче, то живее, естественнее и разнообразнее, чем у нынешних младшеклассников.
Кого теперь удивишь сникерсом?! А мы с последним звонком наперегонки мчались на угол, гле пересекались пути ребят из двух окрестных школ. Там стояла тетка с лоточком конфет. Лоточек на ножках - метр на полметра - был прикрыт стеклом, под которым лежали ряды конфет, над каждой конфетой прилеплен клочек бумаги с ценой : 5 коп., 10, 20... Были и шоколадки, но на них мы не зарились. Раковая шейка, ириска «Ледокол», Василек или Ромашка - потолкавшись можно было эту радость заполучить. Закутанная в платки тетка моссельпромщица ( была такая популярная фирма « Моссельпром», торговавшая разной мелочевкой, ее еще прославил Маяковский - «Нигде кроме.как в «Моссельпроме!», даже фильм был - «Папиросница от «Моссельпрома») замерзшими пальцами в перчатках с обрезанными кончиками, доставала конфету и строго следила за платежом.
Весной ассортимент уличных лакомств пополняли тележки мороженщиков. Плоский кругляшок, зажатый между именными вафлями (Ваня, Маша, Саша) выдавливался из трубочек разного - в зависимости от цены, диаметра. Самый маленький был диаметром с небольшое яблоко.
А газировка! - с сиропом 5 коп., без сиропа - 1 коп. Стеклянные стаканы ( одноразовые бумажные у нас тогда еще не водились и были в диковинку, помню, что моя тетка Лина, которая в конце 20-годов ездила в научную командировку в Америку, привезла оттуда в качестве сувениров два таких стаканчика и они долго , до самой войны, хранились в серванте рядом с фарфоровыми чашками) мылись тут же. т.е. слегка обдавались водичкой. И никто не волновался по поводу Спида и вирусов.
В мае 41-го мы сдали экзамены, начальное образование завершилось. И вместе с завершением этого процесса ушла в прошлое довоенная школа.
Летние каникулы трансформировались в эвакуацию. Школы-новостройки стали госпиталями, старые, такие как моя, зимой 41-42 г.г. перестали быть школами. Школьников в голодной-холодной, измученной ночными воздушными тревогами, Москве осталось мало. Те, кто остались часами стояли в очередях, добывали дрова для печурок-буржуек. И мечтали сесть за парты!
Мечтать пришлось недолго. Удивительно, как оперативно, после года военной разрухи, уже осенью 42-го года в московские школы собрали всех, кто был в это время в столице. Пусть в классах нетоплено, тетрадки в дефиците, учебники - один на троих, но школьная, а значит нормальная детская жизнь восстанавливается!
После войны никого из одноклассников, кроме одной самой близкой подружки, я не встречала.
