Это интервью с легендарной певицей – одно из первых, сделанных Мечиславом Дмуховским для центральной прессы. Тогда он еще проходил журналистские университеты, осваивал газетные жанры. Но уже чувствуется, что именно интервью станут для Мечислава самым интересным из них. Эта беседа с Клавдией Шульженко, сделанная еще совсем молодым журналистом, студентом четвертого курса журфака МГУ, была опубликована в газете «Сельская жизнь» под рубрикой «По вашим просьбам».
Клавдия Шульмежко
– Клавдия Ивановна, я шел к Вам и все время вспоминал, что говорили о Вас люди, которых Вы знаете. Например, Алексеев, известный в свое время конферансье: «Старики-ворчуны спрашивают: «А где теперь такие, как Иза Кремер?» И я отвечаю: «Вот – Клавдия Шульженко». А когда эти ворчуны спрашивают: «А где такие, как Шульженко?» – я молчу. Эдуард Хиль: «Когда Клавдия Ивановна Шульженко приехала в Ленинград на гастроли, достать билет на ее концерт было невозможно, и я, тогда студент консерватории, слушал ее, сидя в суфлерской будке. После первой же песни мне страстно захотелось стать эстрадным певцом...» Но это все мужские имена, а в эти мартовские весенние дни я шел к Вам с намерением поговорить прежде всего о женщинах. – Но ведь это невозможно! – Клавдия Ивановна улыбнулась. – И не только потому, что, не будь мужчин, нам самим пришлось бы дарить себе цветы, но и потому, что тогда я не смогу ничего вам рассказать. Ведь моими первыми учителями были профессор Харьковской консерватории Никита Леонтьевич Чемизов и режиссер Харьковского академического театра Николай Николаевич Синельников. Песни для меня писали Павел Герман и Валентин Кручинин, Василий Соловьев-Седой и Александр Цфасман, Аркадий Островский и Евгений Евтушенко. Я работала с Леонидом Утесовым и Владимиром Коралли. А мой отец! По профессии он был бухгалтером, но серьезно увлекался музыкой: играл в духовом любительском оркестре, пел. Его красивый грудной баритон, украинские народные песни завораживали меня. Когда я уже играла в театре, он приходил на спектакли и мы вместе шли домой. По дороге все обсуждали, разбирали. Он очень много помогал мне, поддерживал. Я же пришла в театр, когда мне не было и семнадцати. ...Я не тороплю Клавдию Ивановну вопросами, оглядываю небольшую гостиную. Золотистого цвета обои, рояль, книжный шкаф, столик, куча писем на нем. И портреты, портреты... Как будто сама юность актрисы живет здесь – очаровательная, воздушная, немного кокетливая. Теперь мне гораздо легче представить ее шестнадцатилетнюю, дерзкую, представить, как она пришла, а точнее, прибежала – боялась, что за дорогу утратится решительность – со своей окраинной Москалевки к театру и, когда ее пропустили к Н. Н. Синельникову, сказала ему: «Хотела бы вступить в труппу руководимого вами театра!» – На этом моя заготовленная речь и закончилась. Да, пред тем я пела. Дома, когда меня запирали одну в квартире. От страха.
Были даже слушатели – они собирались под окном и бурно аплодировали. Да, я брала уроки у Чемизова. Но ведь и театрто был – Синельникова! «Что же мы умеем, девочка?» – спросил режиссер. «Все! – выпалила я. – Петь, танцевать, декламировать». Клавдия Ивановна улыбнулась. Синельников попросил ее спеть, а Дуню – так друзья называли И. О. Дунаевского – аккомпанировать ей. Она спела «Распрягайте, хлопцы, коней», потом «Шелковый шнурок», затем «По старой Калужской дороге», исполнила какой-то этюд. И он сказал: «Приходите завтра на репетицию». Она сдала этот экзамен. А сколько испытаний еще предстояло выдержать! – Вся жизнь артиста, если он человек творческий, не может и не хочет топтаться на месте, – это цепь экзаменов. Люди, представляющие себе путь эстрадного певца, как дорогу, усыпанную цветами, ошибаются. – Однако Ваше имя было популярным в двадцатые годы, оно царило на эстраде в послевоенное время, и нет, пожалуй, человека, который бы не относился к нему с глубоким уважением сейчас. – Люди видят только результат, и лишь некоторые догадываются, что предшествовало ему. Бывает, не то что месяцы – годы работает исполнитель над песней, я уж не говорю о том, что было время, когда отрицали не только лирику, но и легкий жанр вообще, когда с интимной лирической песней попросту боролись: с эстрады ее изгоняли, репертуар певцов от нее «очищали». – А Ваша песня все время была такой? – Да. Не один раз я называла свои концерты «Песни любви». Песни менялись, но название оставалось неизменным, потому что я хотела убедить слушателей, как разнообразна может быть она. Пою ли о первой незабываемой встрече, что «навсегда, на века, до конца», о желании «после первых восторгов свиданья» вновь услышать «вдохновенное признанье» любимого, о той незабываемой печали, которая нахлынет, если «любовь вдруг обманет», пою ли о дружбе, родившейся в окопах, пою ли я «Три вальса», «Синий платочек», «Любимый город» – я пою о любви. К женщине, к Родине, к людям. Что человек без этого великого чувства? А любовь? «Ах, как кружится голова, как голова кружится!..» Отдавать все свое время, все силы другим, ни в чем не потакая себе, – это ли не счастье! – Клавдия Ивановна, эта любовь – взаимная. А сейчас, в день Вашего семидесятипятилетия, мы понимаем как никогда раньше, что Вы – живое воплощение истории советской лирической песни. Прожить эпоху в искусстве, зародившемся в огне революции, завоевавшем мировое признание, и при этом сохранить себя как творческую индивидуальность, сохранить свой стиль, свою песню – не каждому дано. Судя по письмам, которые приходят в редакцию, звание «Народная артистка СССР» – это действительно признание Вашей народности. Вас считают своей жители и городов, и деревень. А ведь Вы даже родом не из села? – Да, я никогда не жила в деревне, но... В программе юбилейного концерта в апреле 1976 года была песня, исполняя которую мне не всегда удавалось сдержать слезы. Это песня о человеке, когда-то покинувшем свое дальнее село, поля, где бродил он, березы, кусты калины, навсегда запечатлевшиеся в сердце. Все, о чем поется в ней, стало для меня, как и для каждого русского человека, символом великого понятия – Отечество. Эту песню я назвала «Размышление». Есть в ней слова, которые меня особенно волнуют. В них такое понятное, такое близкое извечное желание найти возможность остановиться, чтобы оценить сделанное, задуматься, чтобы попытаться понять, как жить дальше. Сейчас это моя самая любимая песня. Клавдия Ивановна начинает тихонько напевать: Я когда-нибудь оставлю все дела И куплю билет до дальнего села... И вдруг я вижу, что рука, которой она вытирает глаза, мокра от слез. – Я даже не знаю, как я смогу ее петь, потому что, потому что... И наверное, для того, чтобы скорее ушло нахлынувшее, Клавдия Ивановна вспоминает: – Но ведь мы хотели говорить лишь о женщинах. Я хочу пожелать всем женщинам счастливого материнства, ласкового солнца и урожайных дождей. Мать и дитя – вечный человеческий союз. Сколько великолепных произведений искусства посвящено ему! Мать бескорыстна, она способна отдать своим детям все, что у нее есть, передать им свою любовь к жизни, воспитать верность, долг, мужество, благородство, справедливость. Вот уж поистине неисчерпаемая тема для художественного творчества – вечная и каждый раз новая. Тут уж сколько ни делай, все будет казаться мало, потому что все мы навсегда в неоплатном долгу перед нашими матерями.
Дарио Мийо
Мама – нет слов ближе и родней, Мама – нет глаз ярче и добрей. Сердце свое ты мне отдала... – Клавдия Ивановна, кажется, одна из Ваших последних записей посвящена именно теме материнства? – Это кантата «Сын и мать» французского композитора Дарио Мийо. Построенная как диалоги матери с сыном, она раскрывает щедрость материнского сердца, которое может многое простить и понять: долгую разлуку с родным домом, трудности и потери, выпавшие на долю сына, не простит только одного – измену самому себе. Кроме того, в прошлом году я записала свой двадцать третий диск. Мы назвали его «Портрет». С волнением жду встречи пластинки со слушателем – какую он даст ей оценку, поймет ли героя «Портрета», примет ли полюбившуюся мне «Синеглазку». – Клавдия Ивановна, поразительно, что Вы так много работаете, охотно собираетесь в дорогу... – За последний год-полтора я побывала с концертами в Горьком, Челябинске, Одессе, Ростове-на-Дону, Куйбышеве, Архангельске, Харькове, Калинине и других городах. – Сельские жители, к сожалению, могут видеть Вас лишь на экранах телевизоров, притом нечасто. Потому и идут в редакцию письма с просьбой рассказать о Вас. – Живу я в небольшой двухкомнатной квартире. Живу одна, но не в одиночестве. Меня навещают друзья. Я получаю письма. А по вечерам приходит ко мне сын. Каждое утро убираю свою квартиру – с детства привыкла не чураться домашней работы. Сама готовлю. Хожу в магазин и, к сожалению, в последнее время – к врачу.
Стало побаливать сердце. Я ведь столько пережила: блокада, Дорога жизни, Волховский фронт, только за первый год войны 500 концертов. Как-то у меня спросили: «Когда Вы выступали в госпитале, что Вы чувствовали?» Я ответила: «Я видела перед собой лишь белую марлю». Это страшно. Все беды я всегда принимала близко к сердцу, за всех переживала. А письма? Сколько в них боли, надежды, веры, любви! Сколько я получала их от бойцов! И после войны. И сейчас. Помню, в конце прошлого года пришло письмо, кажется, из Куйбышевской области, от сына одного военврача. Отец погиб при артобстреле, пишет он. Именно в тот день мы с ансамблем выступали у них. Спрашивает, не помню ли я того концерта на дальних подступах к Новороссийску. Разве можно было запомнить все выступления? В сердце осталась лишь великая любовь и великая боль. И память. Как умирали солдаты. И умирали артисты – от пуль, от голода, от дистрофии. Пережитое не могло не сказаться. Вот и болит сердце. Выздоровею – и опять к роялю. Опять отрабатывать, репетировать, выступать. Как в той песне: Театр и сцена, зал, концерт, кулисы... И ничего другого в жизни нет!
У Клавдии Ивановны Шульженко в жизни есть многое: открытое сердце, с которым она всегда шла к людям, высокая гражданственность, которая жила в ее самой лирической песне. В этом, видимо, и секрет всеобщей любви к ее искусству.
(«Сельская жизнь», 25 марта 1981 года)
