«Плохой муж, любящий папа»

Иногда достаточно одного-единственного вопроса, чтобы перевернуть жизнь. Для меня этот вопрос звучал так: «Вы чувствуете себя любимой, когда по отношению к вам делают… Что?» В этот момент по моей внутренней вселенной пронеслась волна изумления. По отношению ко мне? Что-то делают? Но ведь если речь идет о любви, то я сама должна ежесекундно доказывать, что достойна, что благодарна.

Я была единственным ребенком в семье. Мать, вечно недовольная жизнью, постоянно что-то от всех требующая и обвиняющая в том, что ей либо не дали, либо дали, но «не так». Мое общение с ней строилось по двум принципам:

Чувство вины. Я миллионы раз слышала историю о горсти малины и сдобной булочке за девять копеек. Мама стояла на остановке, ехала на работу, солнечное утро, вкуснейший завтрак, и тут… ее стошнило. Беременность, токсикоз. Бывает. Но вывод, который до меня доносили десятилетиями, был таков: «Какая же ты поганка, что еще в утробе начала портить мне жизнь».

Попытки стать достойной любви. Ежесекундно я должна была доказывать, что меня можно любить. Потому что другие дети — ого-го какие, а я — «наказание Господне» и «Вся в отца». Неудивительно, что когда я выросла, любовь стала для меня сплошной гонкой с препятствиями. Я и впрямь постоянно доказывала, что не виновата — в том, что я такая, какая есть. Я все время стремилась заслужить любовь — прилагала все усилия, чтобы быть удобной. Разумеется, при этом я не была счастлива.

И все же: «Вы чувствуете себя любимой, когда по отношению к вам делают… Что?» А ведь у меня был и такой опыт.

Мой отец. «Алкаш, тюфяк, паразит», как называла его мать, он действительно любил меня по-настоящему. Искренней, безусловной любовью. Независимо от того, насколько редкими были волосы на моей голове. Независимо от того, хохочу ли я от радости, нарушая покой окружающих, или веду себя как положено, «тише воды, ниже травы». Независимо от того, раню ли я его, передав ему слова матери о том, что он гад.

Когда мне исполнился год, отец попал в тюрьму. Точнее, он получил два года тюрьмы и три года «химии» (так называли принудительные работы, во время которых осужденных отправляли на стройки народного хозяйства, часто — на химические предприятия. — Прим. ред.). Какое-то ДТП, он был за рулем… подробностей я не знаю. Да и не хотела знать. Но из тюрьмы я получала подарки от него. Фанерки, на которых были выжжены рисунки. Девочка, пьющая чай, а рядом с ней стол, самовар и куча бубликов. Тигр. Еще что-то. Я уже не помню всего, что было на этих фанерках. Но в памяти четко запечатлелась надпись на обратной стороне: «от папы Коки». И мое ощущение: у меня есть папа.

Как-то раз за хорошее поведение его отпустили домой на две недели. О да! Он носил меня на шее. И это было круто! Мир на уровне глаз взрослого — такой огромный и такой свободный. Меня переполняли эмоции, я принялась сооружать на его голове с десяток хвостиков. Мать на меня шикала и пыталась вразумить, а папа просто радовался. Он не ругал. Он принимал меня такой, какая я есть. Своими детскими ручонками я не столько хвостики ему делала, сколько дергала за волосы… Но он был рад.

Когда я шла в «нулевой» класс, папа уже вернулся домой насовсем. Он пошел в школу и собрал мебель — новенькие парты, металлические двухъярусные кровати… Никаких отговорок, что других дел по горло, никаких «всегда я крайний, нас было два человека, а другие-то не пришли»… Так обычно говорила мать. И мне обычно было за нее стыдно. Хотя большей частью я чувствовала себя виноватой — ведь это же я школьница. Ведь это я доставляю ей кучу проблем. Не будь меня, этих проблем бы не было. Но с папой этот момент воспринимался иначе. Он просто пошел и сделал. Я гордилась им. Восхищалась. И ощущала себя любимой.

Однажды в день зарплаты папа купил для меня огромнейший торт. Килограммов на пять. Он работал на заводе и с коллегами по традиции «обмыл» получку. Однако торт для меня все равно купил. Он вез его в автобусе. Нес по улице. Но буквально в двух метрах от калитки споткнулся, и торт упал на землю, всей своей кремовой красотой вниз. Я помню: сидит мой отец на ступеньках крыльца и плачет. Хотел подарок дочке сделать, но не донес.

Бабушка собрала торт на огромную квадратную лопату. Корж, который остался чистым, отнесли в холодильник. А полная лопата крема стояла перед нами. Где было почище, подъедали на пару с бабушкой — вкусно же! Где мусора побольше — там для собак и кота осталось лакомство. Это был самый вкусный торт в моей жизни. А папа сидел и плакал.

Я могу вспомнить много подобных историй. За время моего детства папа умудрился сделать для меня столько всего радостного, яркого и запоминающегося. Потому что действительно меня любил.

Кажется, это было 16 сентября. Папа уже две недели лежал в больнице. За пару лет до этого он попал в аварию, и ему раздробило почку. Вторая почка время от времени барахлила, и вот он снова оказался в больнице.

Я училась в шестом классе. Почему-то в тот день подралась с одной девочкой, но к концу уроков мы помирились и даже вместе шли домой. День изначально был какой-то странный: медсестра заходила в класс, вроде обычная проверка на педикулез, но я запомнила ее взгляд, обращенный на меня, — пристальный, испуганный и в то же время наполненный сочувствием. Непонятно было, почему на меня так смотрят.

В горле словно что-то застряло, появилось ощущение беды. Я отогнала и ощущение это, и мысли, и ком от горла. Пришла домой. Смотрю, сумка с папиными вещами висит на входе. Ярко-желтая плетеная сумка. На дне — коричневые туфли, брюки и рубашка в зеленую клетку. Я радостно вбежала в комнату, а там сидят заплаканные мать и ее коллега по работе, Валентина Михайловна.

Сообразить сразу, что происходит, я не смогла. Мать молчит. А потом ее коллега, тяжело вздыхая, произносит: «Аллочка, твой папа умер».

Я очень хорошо помню свою реакцию. Маска равнодушия и пренебрежения: «Хм. Подумаешь. На одного алкаша меньше стало». Говорю так, а сама на мать поглядываю: «Ну как? Правильно я сказала, да?» Увы, нет. Опять не угадала с реакцией. Позорница. Взгляд матери подобен испепеляющей молнии. Как же ей стыдно было за меня перед чужим человеком!