Наступает такое время в августе, когда вдруг замечаешь, что рано стемнело. Когда независимо от дневных температур делается зябко вечером на даче. Когда деревья еще зеленые, но это уже совсем не тот зеленый цвет, что в начале лета: в нем появился особый пыльный оттенок, напоминающий о приближении осени. И в эти дни в душе у меня поселяется неодолимый страх. Я даже среди ночи иногда просыпаюсь от одной и той же мысли: «Не хочу в школу!»
В школу мне, честно говоря, вовсе не надо. Я бесконечно давно в ней отучилась и уже больше десятилетия там не работаю. Даже мой сын окончил школу семь лет назад, а внуков у меня пока нет. Так что классическая фраза ведущего теленовостей «Вот и кончились школьные каникулы!» (произносится с неизменной иезуитской улыбкой) ко мне вообще отношения не имеет. Но это не избавляет меня от повторяющегося кошмара.
Не хочу в школу! Не хочу, потому что меня, девочку из хорошей семьи и прирожденную отличницу, посадят за одну парту с отпетым двоечником (я должна на него «положительно влиять»), и он будет ловко и совершенно незаметно для учительницы плевать мне в ухо. А потом однажды возьмет разгон от начала длинной скамьи, на которой мы сидим, — это часть стандартной школьной парты — и сшибет меня в проход, к бесконечной радости одноклассников, в большинстве своем социально близких ему, а не мне.
Не хочу в школу, потому что там с первого до последнего дня меня будут истязать математикой, а потом еще и физикой, повторяя на разные голоса: «Ты просто не понимаешь! Это тебе в жизни обязательно пригодится!» Жизнь моя уж точно перевалила за середину. Не пригодилось. Ни алгебра не пригодилась, ни геометрия, ни физика. А вот нервы, сожженные на уроках, на которых я ничего не понимала и чувствовала себя незаслуженно униженной, вероятно, пригодились бы.
Не хочу в школу! Школа — это уроки физкультуры. Устойчивый запах пота в раздевалке (советская педагогика не сформировала концепта душа). Несколько пыточных приспособлений в спортзале, в числе которых лидируют канат, на который зачем-то требуется залезть, и козел — через него положено прыгать. Надо ли говорить, что я не могу сделать ни того, ни другого? А вот двоечник, плюющий мне в ухо, без труда находит общий язык с прорезиненным козлом. И понятно, кого кому ставят в пример.
Вообще школьные учителя регулярно говорят моей маме, что дочь у нее, если честно, как-то не удалась. По мнению преподавателей математики, физики, черчения (о эта втулка, которую надо изобразить в разрезе!), я очевидно туповата. С точки зрения физкультурников — нахожусь на грани инвалидности. Всем им приходится меня терпеть, потому что я исполнительна и добросовестна, а еще у меня одни «пятерки» по гуманитарным предметам. Просто уравнения, формулы, графики и, конечно, втулки из года в год превращают мою жизнь в кошмар.
В девятом одноклассники объявили мне бойкот. Причем сделали все, как им казалось, по-честному. Они сначала предупредили, что им надоели мои ответы на уроках и постоянные «пятерки». Надо бы мне вести себя скромнее, не отрываться, так сказать, от коллектива. Это предложение почему-то меня взбесило. В тот же день я подняла руку на каждом уроке — и получила пять «пятерок». После чего в классе со мной никто не разговаривал. К счастью, учебный год шел к концу — а потом мудрая мама перевела меня в школу рабочей молодежи, где не так бурно торжествовали идеи коллективизма и мне вдруг позволили просто быть самой собой.
Когда через десять лет после получения аттестата я приду в школу в роли учителя, меня поразит стабильность ее сурового мира. Тот же фантастической мощи ор на переменах (впрочем, всегда есть учителя, способные вопящую детско-юношескую толпу перекричать). Те же туалеты без дверей. Мой пожилой коллега во время большой перемены бегал в общественный туалет у метро — как раз успевал вернуться строго ко звонку.
Когда в школу пошел мой сын, недавно назначенная дама-директор собрала родителей и с гордостью заявила: «Что я уже сделала для школы? Срезала двери в туалетах». Только тогда я узнала, что отсутствие дверей имеет, оказывается, глубокий педагогический смысл — останавливает потенциальных курильщиков. Я, правда, остаюсь душой на стороне тех, кто использует туалетную кабинку по прямому назначению и предпочитает, чтобы дверь у нее все-таки была.
Я работала в школе 20 лет. За это время мне стало понятно, что мир ее не только жестокий, но и бесконечно странный. Например, классный журнал нельзя заполнять черной ручкой. Это называется «орфографический режим», хотя цвет чернил вроде бы не имеет отношения к орфографии. Удивительные правила, которым должны без дополнительных вопросов подчиняться школьные учителя, заметно влияют на их сознание. Мало где можно встретить так много, скажем мягко, своеобразных людей, как в учительской. Чего стоит одно только восклицание учительницы, в чьем кабинете я иногда вела уроки: «Как только вас сюда пустили, у меня туфли пропали!» Мне представилось, как я ухожу после занятий в чужих стоптанных туфлях, уворованных из-под учительского стола, — и даже на обиду сил не осталось.
А потом школьником стал мой сын. Когда ему было лет восемь, я пришла забирать его с продленки и увидела, что крупный мальчишка постарше тычет его головой в сугроб. Дальше помню все как в тумане. Но точно знаю, что, пока я выдирала своего ребенка из лап агрессора, учительница, дежурившая на продленке, бегала вокруг и верещала: «С точки зрения педагогической теории…»
Был и случай, когда нам показали на родительском собрании тест по русскому языку. Обнаружив, что в одном из заданий все варианты ответа неверны, я попыталась привлечь к этому внимание учительницы. На что она строго ответила: «В тестах ошибок быть не может», — и разговор был окончен. А преподаватель истории, которой я попробовала объяснить, что сын знает материал, но не всегда успевает ответить на вопросы теста, отрезала: «Мне совершенно неинтересно, что он знает. Мне интересно, сколько у него баллов».
Может быть, потому я, человек пенсионного возраста, и не хочу в школу так же сильно, как в детстве, что чувствую: это то место, где мы никому не интересны. Мы там не нужны со своими знаниями, вкусами, особенностями характера и даже потребностью иногда посещать туалет. В школе идет давно налаженная, четкая и, вероятно, во многом замечательная жизнь, в которую просто надо суметь вписаться. Желательно одинаково любить все предметы, отвечать у доски и писать контрольные со средней скоростью, делать все как положено и не выбиваться из общего ритма. Если же не получается — ты лишний, и тебе будет на это недвусмысленно указано.
Здесь необходима одна важная оговорка. Мне ни в коем случае не хотелось бы огульно обидеть всех учителей. За годы моих и сына школьных мытарств нам повстречались истинные подвижники, благородные и бесстрашные люди, которые если и обрели некие черты странности, то лишь в высоком, донкихотовском смысле. Несгибаемые борцы с ветряными мельницами невежества, они облагораживали школьную вселенную самим фактом своего существования. Такова была моя учительница русского языка и литературы Людмила Степановна, навсегда определившая мой профессиональный путь. Разве можно забыть, как, войдя после перемены в класс, она застала нас, пятиклашек, за просмотром по самовольно включенному телевизору фильма «Дело было в Пенькове» и тихо села за последнюю парту, чтобы потом, на следующем уроке, обсудить с нами то, что мы только что увидели! Это была не абстрактная «педагогическая теория», а мудрая человеческая практика.
Была прекрасная учительница и у сына — в начальных классах, которые остались единственным светлым пятном в его школьной эпопее. А какие чудесные учителя во главе с энтузиастом-завучем Любовью Алексеевной опекали и во всем поддерживали нас, пришельцев из высшей школы, когда наш университет создал лицейскую программу для старшеклассников! Как мы говорили тогда, в лаборантской, где нам позволяли попить чаю во время большого перерыва, был съеден «кубометр пирожков», испеченных добрейшей учительницей химии; а учительница физики с ласковой улыбкой заполняла журналы за нас, неаккуратных и бестолковых! Но главное — эти люди по-настоящему любили и детей, и свои предметы, и вообще жизнь, путаную, сложную, не поддающуюся школьной унификации.
Пролетели годы, и я покинула школу, на сей раз, видимо, навсегда. Моих учителей — как самых замечательных, так и тех, кого я по-детски ненавидела, уже нет в живых. Многие мои любимые коллеги по-прежнему ведут уроки, организуют классные часы и субботники, проверяют контрольные и заполняют страницы журнала.
Я не хочу в школу. Но я очень хочу поздравить с приближающимся 1 Сентября тех, кто сумел найти со школой общий язык. Тех, для кого обучение и воспитание важнее дурацких формальностей. Тех, к кому бывшие ученики будут приходить с цветами через 10, 20, 30 лет — как я приходила к своей учительнице русского языка и литературы. Тех, чьи слова и поступки определяют наш путь. Ведь это, собственно, и есть Школа.
Евгения Басовская
