Поговорим о Бахе
Рад новой встрече с читателями рубрики "Музыкальное ЭТО"! На тему нашей сегодняшней беседы меня натолкнуло полученное накануне электронное письмо читательницы нашей рубрики. Ввиду необычайной интересности и содержательности этого письма, привожу его почти целиком:
"...С именем Баха я столкнулась еще в детстве. На уроке музыки нам вдалбливали различие между Бахом и Бетховеным. Очевидно, они были похожи как две капли воды до такой степени, что любой школьник запросто мог их перепутать. Еще тогда я твердо усвоила, что у Баха музыка легкая , а у Бетховена тяжелая. Видимо, взвешивали ее не в полных объемах, потому что я так боялась их перепутать, что вопрос - "это достаточно тяжелая музыка для Бетховена?" частенько мучил меня до слез и всегда приводил к двойкам. Как сейчас помню, такая маленькая непривычно синяя двойка - обозвала Чайковского Бетховеным. Мне показалось, что это было неизмеримо тяжело.
Второе знакомство с Бахом было уже позже. Будучи третьим ребенком в семье, я часто сокрушалась, что на мне родительские мозги просто закончились, и матушка-природа отдохнула от трудов. Когда я посмела выразить свои соображения окружающим, все как один твердили одно и то же - Бах был н-ным ребенком в семье, и что?
Действительно, и что?
Надо сказать прямо - я Баха не понимаю. Мы с ним разные, несмотря на то, что не первенцы.
Первое, что бросается в глаза, когда слушаешь Баха, - рамки. Вы замечали, несмотря на богатство мелодий, они никогда не выйдут за строго очерченные рамки, пределы которых никогда не переступит прихоть влюбленной девушки или очарование лунного света в июльскую ночь. Нет там этого. Там все всегда происходит на фоне волн, которые мерно откатываются и приближаются, раз два, три четыре. Все будет так, исхода нет. По крайней мере, так я воспринимаю полифонию.
И потом эта витиеватость мысли с бесконечными хвостиками, отростками, спешкой, бегом неизвестно куда. Даже самые радостные мелодии вертятся в строгих мрачных тисках, подчиняясь логике не жизненной, а какой-то другой, собственной, пыльной. Это как человек, который не может сосредоточиться на чем-то одном, а вечно занят пятнадцатью делами сразу, причем вечно с убегающей кашей, плачущими детьми и танцующей походкой.
Но - это смотря с чем сравнивать. Если с тем же Бетховеным, что надо сказать само по себе глупо, тогда может быть. А добаховская музыка? Тут я замолкаю, потому что вообще не знаю, можно ли это назвать словом музыка (не бейте меня, академия старинной музыки ;).
Одно остается непонятным - где же тут кайф, который ловят знакомые фанаты-меломаны, что находят они в мрачной готике напыщенно-придворных трелей?
И еще больше - почему Иоганнес Брамс, а понимал он в музыке неизмеримо больше, чем я, выделял два самых важных события своего времени - объединение Германии и полное издание сочинений Баха?
Знаю только одно точно. Бах скучен до невозможности. Для тех, кто его не умеет слушать.
Варвара Никитична,
не поймите превратно-с"
Гении начинают поучать тогда,
когда глаза их давно закрыты и когда
вместо них говорят их творения.
Альберт Швейцер
Я стою один в гулкой тишине церкви.
Под ее темными сводами вот уже давно не слышно звуков музыки.
Как давно я не ощущал ее присутствия!
Как давно я не погружался в ее колышущиеся волны!
Мне нравится одиночество.
Я стою в церкви, как и тогда, в те годы, память о которых пробуждается во мне, когда я слышу слово "Бах".
Многие великие музыканты приезжали сюда и играли здесь, виртуоз Штраубе, у которого учился сам Макс Регер, посвятивший ему множество своих сочинений. Помню и Регера, ведь его жизненный путь тоже, как и у Баха, окончился у нас в Лейпциге.
Но Бах...
Я отлично его помню, он врезался мне в память надолго.
Внешность у него видная, широкоплеч, хотя его и нельзя назвать высоким. Живые, часто меняющие выражение глаза под густыми бровями. Несколько крупный нос. Уверенные жесты, выработанная годами походка артиста. Степенность и свобода в движениях. Он благоволит к людям, но настораживается при встречах с сильными мира сего.
Впервые он приезжал в Лейпциг в 1714 году. В июне 1722 года скончался достопочтенный кантор нашей церкви святого Фомы Иоганн Кунау. Городской совет и консерватория Лейпцига стали искать претендентов на должность кантора. Им нужен был директор церковной музыки, педагог школы и кантор в одном лице. Пригласили Филипа Телемана, занимавшего в то время пост директора музыки и кантора в Гамбурге, заявили о себе также капельмейстер из Дармштадта Христоф Граупнер и гофмузыкант кетенского двора Иоганн Себастьян Бах. Бах был достаточно известен как виртуоз-органист, знаток органа, поэтому, когда Телеман отказался от должности кантора, а Граупнеру власти Дармштадта не разрешили покинуть пост капельмейстера, фактически оставалась одна кандидатура. Тем не менее, были устроены испытания Баху и другим претендентам. На конкурс Бах написал кантату. Я слышал эту кантату. Мне она напомнила о нашем старом канторе, великолепном музыканте и композиторе Кунау, ее мотивы были так нежны, привычны и приятны. Теперь я уже понимаю, что Бах, вероятно, заранее изучил музыкальные вкусы лейпцигской публики и постарался понравиться им. 7 февраля 1723 года Бах был избран кантором Томаскирхе.
По случаю праздника пасхи Бах испросил разрешения на исполнение своих недавно сочиненных "Страстей по Иоанну" у городских властей. Эта мысль была встречена с явным неодобрением, более того, в ней угадывалось даже что-то кощунственное. Консервативные власти нашего города холодно отнеслись к этому исполнению, бургомистр Лейпцига даже выразил пожелание, чтобы новоизбранный музыкант не сочинял больше музыки наподобие этой, потому что она напоминает театральную постановку. Как нелепы эти суждения с высоты нашего просвещенного времени! Но тогда подобная музыка воспринималась в штыки. Прихожанам церкви не полагалось обсуждать публично недостатки и достоинства исполнявшихся духовных произведений, хотя я помню, как одна немолодая дама с детьми после исполнения баховских "Страстей" сказала: "Дети, никогда больше не слушайте эту "оперную" музыку". Сейчас, по прошествии многих лет, эти "Страсти", исполняемые великолепными оркестрами под управлением опытных дирижеров, конечно, звучат совсем иначе, чем тогда. Бах не вкладывал в свое исполнение излишней пафосности и монументальности, чем грешат иные современные исполнители, да и не мог этого сделать, потому что в его распоряжении был всего лишь хор школьников и студентов и оркестр Томасшуле, да несколько городских музыкантов, которые вызывались для помощи в исполнении наиболее сложных вещей.
Почему многие так не любили Баха? Вероятно, за его неуживчивый нрав. Помню, о нем говорили: "Этот великий муж стал бы гордостью всей нации, если бы был более приятным в обхождении и если бы высокопарная и запутанная сущность его произведений не лишала бы их естественности, а слишком сложное искусство не затемняло красоту. Так как он судит по собственным пальцам, то его произведения вообще трудноисполнимы...Короче говоря, в музыке он представляет собою то, чем господин Лоэнштейн был в поэзии. Напыщенность увела обоих от естественного и возвышенного к надуманному и неясному, смутному; достойны удивления их тяжеловесная работа и весьма большие усилия; однако они тщетны, ибо неразумны".
Коллега и друг Баха, занявший пост ректора школы святого Фомы, Иоганн Геснер, знаток римского классического искусства, писал о нем так: "Все это, Фабий (римский писатель, дивившийся искусству кифаристов, одновременно певших, игравших и отбивавших такт) ты счел бы незначительным, если бы ты мог восстать из мертвых и увидеть Баха, как он обеими руками и всеми пальцами играет на клавире, содержащем в себе звуки многих цитр, или на инструменте инструментов, которого неисчислимые струны воодушевлены рычагами; как он здесь обеими руками поспешает, там проворными ногами, и один воспроизводит множество различных, но подходящих друг другу звуков, если бы ты видел его, когда он не только следит за всеми мелодиями, но и, окруженный тридцатью или сорока музыкантами, удерживает в порядке - одного кивком, другого выстукиванием такта, третьего угрожающим пальцем и, выполняя самую трудную задачу среди громчайшего звучания всех участников, немедленно замечает, где и когда что-нибудь нестройно, всех удерживает, повсюду предупреждает; как он ритмом до мозга костей пропитан, как он воспринимает острым слухом все гармонии".
Отдавая дань Баху как виртуозу-исполнителю, только немногие его почитатели слышали ясную простоту прозрачных звучаний музыки Баха-композитора, воспринимали поэзию чувств его музыкального мира.
Позже исследователи сочтут музыку Баха гениальной. Он намного опередил свое время. Эпоха "строгого письма" с приходом Баха отошла в прошлое, открыв простор новым возможностям полифонического искусства. Приемы построения музыкальных произведений стали сопоставляться с теми или иными, но всегда определенными ощущениями и состояниями: любовью, страданием, радостью, гневом, состраданием, страхом, дерзостью, удивлением. О чувствах, выражаемых средствами музыки, спустя много лет напишут трактаты. "Хорошо темперированный клавир", написанный всего лишь для упражнения старшему сыну Фридеману, сочтут коренным поворотом в исполнительском искусстве. Бетховен этот сборник назовет "музыкальной библией". До последних дней жизни не расстанется с "Хорошо темперированным клавиром" Шопен. Верным приверженцем творчества Баха будет и Роберт Шуман. "Бах работал в глубинах, где фонарь рудокопа грозит погаснуть", - напишет он. Думал ли Бах о такой чести?
Я считаю, нам повезло, что Бах стал двадцатым по счету кантором нашей скромной уютной церкви.
Тут он жил до конца своих дней. Здесь и умер. В церкви сейчас есть мемориальная плита с его именем.
И опять, опять я вспоминаю его музыку, его самого, прикасавшегося к моим клавишам.
Я по-прежнему стою в тишине церкви святого Фомы, старый, охрипший, подслеповатый орган с грузными, массивными, но стершимися от времени и пожелтевшими клавишами.
Литература. Морозов С. Бах. М., 1975
